нафталина и шуб расселся работать), и позво¬нил ему, что не приду, и что у него есть способность просить по-женски. Но он пристал с удесятеренным жаром, сказав, что на коленях у телефона стоит, и все в таком роде. Шел страшно рас¬серженный с намереньем открыто это показать. Но у них оказа¬лась изумительная квартира и несколько человек гостей, между прочим, Полонские, мальчик же оказался действительно фено¬менально одаренным: Блоковско-Есенинский напев изливался неисчерпаемыми, не скоро кончающимися волнами1, — но в та¬ком возрасте традиция всегда заслоняет лицо и даже его как-то искать неуместно. Все постепенно разошлись, оба проводили меня на Волхонку. Говорили между прочим, что «Клоп»2 матерьяльно поднял театр, полные всю зиму сборы, чего раньше никогда не бывало.

Прозы все еще не сдал, что задерживает и деньги3. Учащают¬ся случаи глупости и неловкости при общей изолгавшейся атмос¬фере. Все чаще и чаще, того не зная, попадаешь в мучительно лож¬ные положенья, не имея власти о том сказать.

Обнимаю тебя. Твой Б.

Привет Анне Ивановне4. Говорят, ты с ней в одной комнате.

Впервые: «Существованья ткань сквозная». — Автограф.

1 Евгений Долматовский.

2 Премьера комедии Маяковского «Клоп» в театре Мейерхольда со¬стоялась 13 февраля 1929 г.

3 Деньги были посланы 21 мая 1929. На бланке почтового пере¬вода в 50 руб.: «Дорогая Женюра! Посылаю, что могу, если будет мало, телеграфируй. Доживай с пользой и без забот остающуюся неделю. Нельзя сказать, чтобы баловала ты нас письмами, но я не сержусь, и если тому нет более серьезной причины, то и слава Богу. Обнимаю тебя. Твой В.».

4 Художница А. И. Аристова.

497. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

30 мая 1929, Москва

30.V.29

Дорогая Марина!

Мне вернули с почты ранее принятую бандероль с рукопи¬сью на твое имя при разъяснении, что на такие пересылки требу¬ется специальное разрешенье1. Я не пойду его исхлопатывать не из лени, а из боязни, как бы не посеять в инстанции, которая меня может быть, не знает, подозренья относительно всей нашей пере¬писки, и — будущей.

Мне очень хочется показать тебе, что я сделал за год, придет¬ся однако повременить. К концу лета все сбежится в печатном виде, в котором до сих пор пересылка производилась беспрепят¬ственно. До этого времени все и придется отложить.

Вероятно из этих разноразгонных прыжков разной длины и удачи самым стоющим будет начало прозаического романа, кото¬рый я начал в феврале и в одной части (четвертой, т. е. не по по¬рядку, а в смысле пропорции) недавно кончил. Мне посчастливи¬лось его на днях читать в исключительно благоприятствующих условьях (у Пильняка, перед молодежью его — советско-славяно¬фильской школы2), почему и критика выродилась во взаимные объятья, признанья в любви, и пр. Слова же, там произнесен¬ные, — всем приснились, и я счастливого этого сна цитировать не буду.

Но им уж захотелось абсолюта, и тогда некоторые из них ста¬ли высказывать цеховые пожеланья. И вот этим немногим я ска¬зал, что их советами бы воспользовался, если бы был свободным художником, каким они себя и, верно, меня считают. А я не ху¬дожник, а несчастный человек. Мне не пришлось делать ссылки на тебя и твой крут, потому что все известно, и они меня поняли. Это заявленье о своей эстетике я делал в состояньи беспредельно¬го, незаслуженного счастья. Счастлив я был и Ямским Полем и Avenue Jeanne d’Arc3.

У Мандельштама осенью случилось очень досадное недора¬зуменье с Горнфельдом, по вине одного издательства. Оно было улажено обоюдосторонними письмами в редакцию4. В середине зимы он имел глупость и несчастье «в общественном разрезе» по¬ставить тему, одноименную с областью, в которой он проштра¬фился, или только, как хочу думать, благородно обжегся. Он на¬печатал в «Известиях» фельетон о постановке переводческого дела в СССР, прекрасно написанный и показавшийся мне глубоко ан¬типатичным5. Он там называл изъяном дела то, что переводы по¬ручаются (как бы сказать покороче) тем, кому бы я их только и поручал, т. е. людям нуждающимся, знающим языки, а не литера¬торам-специалистам. Это даже немного било по моим постоян¬ным усильям и по моим симпатиям. Я люблю людей обыкновен-ных, и сам — обыкновенный человек.

Теперь против него поднята, действительно недостойная, трав¬ля, и как всё у нас сейчас, под ложным, разумеется, предлогом6. Т. е. официальные журналисты, являющиеся спицами левейшего коле¬са, нападая на него, сами может быть не знают, что в своем движе-ньи увлекаются приводною тягой правого. Им и в голову не прихо-дит, что они наказывают его за статью в «Известиях», что это, ины¬ми словами, действие всяких старушек, от «Известий» находящих¬ся за тысячу верст. Это очень путаное дело. У нас против травли протестовало 15 лучших писателей (протестовали соседи стару¬шек!), и я в том числе7, сейчас в «Литературную Газету» прислан протест из Ленинграда с Ахматовой, Тихоновым, Толстым и други¬ми подписями. И все это разбивается о какую-то невидимую стену, постановления комиссий, разбиравших его дело, не печатают, пись¬ма писательские обходят молчаньем. А сам он удивителен. Правда, надо войти в его положенье, но его уверенности в правоте я зави¬дую. Вру, — смотрю, как на что-то нежданно-чужое. Объективно он не сделал ничего такого, что бы хоть отдаленно оправдывало уда¬ры, ему наносимые. А между тем он сам их растит и множит отсут¬ствием всего того, что бы его спасло и к чему я в нем все время взы-ваю. На его и его жены взгляд я — обыватель, и мы почти что пос¬сорились после одного разговора. Напрасно я об этом с тобой заго¬ворил. Неполнота рассказа тут равносильна искаженью.

Всего лучшего. Я опять, кажется, на верном пути. На твоем. Вот увидишь.

Твой Б.

Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 170).

1 Это была машин, первой части «Охранной грамоты» (см. конец пись¬ма №492).

2 В числе слушателей был А П. Платонов, прозу которого Пастернак характеризует как советско-славянофильскую.

3 Адрес Пильняка, где происходило чтение, и адрес М. Цветаевой в Париже.

4 Издательство «ЗиФ» выпустило литературную обработку перевода романа Ш. де Костера «Тиль Уленшпигель», сделанную Мандельштамом, обозначив на титуле его имя, как переводчика. По его требованию, изда¬тельство печатно признало свою ошибку («Красная газета», 13 нояб. 1928); переводчик Костера А. Г. Горнфельд снял свои обвинения Мандельштама в плагиате («Красная газета», 28 нояб. 1928).

5 О. Мандельштам. «Потоки халтуры» («Известия», 7 апр. 1929).

6 Имеется в виду фельетон Д. И. Заславского «Скромный плагиат или развязная халтура» («Литературная газета», 7 мая 1929).

7 Письмо в защиту Мандельштама было опубликовано в «Литератур¬ной газете», 20 мая 1929.

498. РОДИТЕЛЯМ

31 мая 1929у Москва

31.V.29 Дорогие мои!

Я не на все мог ответить в открытке. Горячо благодарю тебя, папа. Насколько я тебя понял, ты предлагаешь подарить мне шестьсот пятьдесят рублей? Но, разумеется, я не приму такого подарка ни целиком, ни в сколь угодно малой его доле. Да это и не нужно. Для меня таким же подарком был бы простой обмен с тобой, подобно пересылкам бабушке, соответственно расширен¬ный и направленный по другой родне. Таким образом, попутно оказались бы одаренными они, что было бы очень добрым де-лом, а для меня незабываемой услугой, равносильной прямому дару, было бы предоставленье такой меновой возможности. Не так давно я отклонил такого же рода подарок в 250 долларов, ко¬торые привезла сюда одна американская писательница от Ломо¬носовой для Жени, и она деньги повезла назад. Я и Раисе Нико¬лаевне ответил тем же, что и тебе, т. е. просьбой об установлены! способа, как нам расквитаться1. Не форсирую тебя сроком, т. е. не прошу, чтобы ты тотчас мне указал, кому и какие суммы стать посылать, потому что тут нет Жени (она завтра утром приезжает из Севастополя), а без нее мне наш бюджет не вполне ясен. Же-нюшок немного охрип, и странно слышать его скороговорку в басистом тембре Розалии Александровны2. Он волнуется, как бы ему завтра не проспать на вокзал и, верно, поздно уснет и плохо будет спать. Все сошлось очень хорошо, Жени не было тут це¬лый месяц, и только вчера я сдал переписчице первую часть ро¬мана (в прозе)3, так что временное освобожденье почти день в день совпадает с прибытьем Жени и два дня я смогу ей посвя¬тить, ни о чем не думая. Это первый за долгие годы случай, как и первый случай, когда (как десять лет тому назад), я чувствую, что что-то сделал, и что и со мной что-то неизбежно и в том же крупном духе, должно сделаться.

Есть у всего этого и другая сторона, роковая и тревожная. Силь¬нее всего я чувствую и понимаю природу, людское же общество тог¬да, когда оно всего больше приближается к действию ее законов, т. е. в состоянии глухоты, накануне взрыва, в том состояньи, когда оно похоже на огромное и несчастное живое тело. И моя удача, т. е. серь¬езность сделанного пугает меня, как побочный исторический симп¬том. Я все это хорошо понимаю и ничего не могу изменить. Т. е., мо¬жет быть, Женю с мальчиком я вам подкину, но сам должен буду ос¬таться на весь этот год. Раньше года мне с начатой вещью не спра¬виться. Можно вспомнить о том, что всякое большое творчество несет в себе трагедию. Итак, — вот моя. — Но я дурак, каких свет не созда-вал. Зачем я вас зря волную. Я забыл об одном, и это должно успоко¬ить вас. Тут немало людей, которые меня крепко, незаслуженно креп¬ко любят. А беда и любовь вот две силы, которые только и остаются на сцене, очищенной от пустяков, на сцене, нас достойной. За гра¬ницей я работы не допишу. О чем же разговаривать.

За сделанную часть я вознагражден сторицей. Во вторник я ее читал у Пильняка в обществе начинающей и, в отдельных ли¬цах, одаренной молодежи. Вероятно, мы друг друга взаимно гип¬нотизировали, и эта ночь в Петровском парке всем нам присни¬лась. Сном этим я с избытком и вознагражден. Я давно-давно (пос¬ле вашего отъезда отсюда ни разу) этого не переживал. Мне мно¬гое это напомнило. Это же счастье и натолкнуло меня на темные параллели. — Но, — тороплюсь. Папа, предложи портретному че-ловеку зайти к нам, предварительно уговорившись со мной, или, если я уеду из города, то с Шурой, по нашему телефону 1-71-64; с Шурой же (архитектор Ал. Леон. Пастернак) по служебным: 93-75 или 3-27-31. Разрешенье получено4.

Крепко обнимаю вас всех. Когда Женя приедет, то напишет вам и по своему выбору пришлет Женичкину фотографию.

Ваш Боря

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).

10 встрече с американцами, привезшими подарок от Ломоносовой, см. письмо № 493 и коммент. 4 с цитатой из письма к Ломоносовой 16 мая 1929.

2 Р. А.