в деревню. Теперь они под Можайском, у Дмитрия Петровича Кон-чаловского1, жена которого на летние месяцы открывает пансион для отдыхающих. Я там не был и ее не знаю, и не знаю, как там, на днях за мной заедет Женя и я тоже туда перееду. Я остался в горо¬де, придравшись к первоначальному предположенью врачей, по которому мне именно до этих чисел следовало оставаться, и ос¬тался с умыслом, потому что хотел докончить работу, начатую пос¬ле операции, — перевод одного Реквиема Рильке. Сделал я это с тем более легким сердцем, что перешел на хлеба к Юл<ии> Бенц-<ионовне>, а это идеал санаторного питанья. Я только не рассчи¬тал, что работа пойдет не так гладко и скоро, что наступит удуш¬ливейшая жара, что Людвига Бенционовна раньше моего примет¬ся морить у себя клопов за выездом своих, и они целыми полчи¬щами гнетущей мрази поползут в мою сторону, а не обратно, т. е. не мои к ней, и что постепенно соберутся все данные для того, чтобы упасть нервами и утратить сон. Пишу же я теперь, а не по¬том, потому что послезавтра уеду из города, и из Можайска почта, вероятно, не так гладка, как отсюда. Вчера я получил ваше пись¬мо. Беспокоиться вам решительно не об чем. Операцию сделать было нужно, сделана она была превосходно, делал ее лучший из хирургов по этой части2, киста была незлокачественной, т. е. надо надеяться, что у меня не будет другой, от этой же неоткуда ждать продолженья. Распространяюсь лишь ввиду вашего интереса, а то этот предмет яйца выеденного не стоит. Что она была очень мучи¬тельна, теперь начисто дело прошлого, и если тут что заслуживает упоминанья, так это самопожертвованье, которое проявила Женя, в теченье двух недель не отходившая от меня ни на шаг и за самой операцией, продолжавшейся полтора часа, перенесшая не мень¬ше, чем выстрадал я. — Насколько я понял маму, она держится той мысли, что мне следовало бы теперь поехать на отдых за гра¬ницу, и прибавляет, что это пребыванье было бы обеспечено име¬ющейся уже суммой. Разумеется, она серьезно не верит в то, что так я и поеду, и хорошо, что не верит. Потому что это деньги не мои, а семьи, и назначенье их — более отдаленное по сроку и в том, чтобы обеспечить пребыванье за границей Жени и Женички, когда по ходу моей работы мне надо будет с ними туда съездить и не менее, чем на год, и не на отдых. Я об этих планах вам, навер¬ное, не раз писал. Как ни страшна такая ответственность, я, на¬верное, по исполнении собственных работ, возьму на себя пере-вод Фауста для нового юбилейного издания Гете или пересмотр и переделку старых переводов (Фетовского, Брюсовского и др.3). Разумеется, как ни удобно и приятно делать это на месте, в Герма¬нии, все это можно было бы сделать и тут — мы все же не Афгани¬стан, и у нас есть библиотеки. И может быть, я делаю ошибку, пе¬реоценивая душевную притягательность заграницы. Для этого много оснований, и первое — вы все; потом друзья во Франции и в Англии, большинство которых я в лицо не знаю; наконец, и вся германистическая закваска моих симпатий и воспоминаний: Мар-бург, Рильке, музыка, философия. И если вы хотите мне в этом помочь, то это очень возможно: откажитесь вовсе от всяких пере¬сылок сюда и за этим обращайтесь ко мне. Чем больше будет та¬ких случаев, тем лучше. — Вас не должен обманывать тон моего письма, это — мой обычный. Есть профессиональные недостат¬ки, вырабатывающиеся с теченьем времени, и верно я от них не избавлен. Я не умею острить, не умею смеяться, не умею трогать¬ся так, чтобы это более всего было — видно. Я спокойно-суров с собою, с Женей, с маленьким Женичкой и только в этом, не все¬гда дающемся духе спокойной суровости чувствую, что накачан изнутри добротой, всеобщей и не семейной, и то, как ею еще мож¬но и надо накачаться. Очень хорош Рильковский реквием «Fur eine

Freundin» ты его знаешь, Жоничка? Это, по лаконизму и яснос¬ти, пожалуй, самое сильное и нравственное из всего, сказанного с социалистическою нотой в искусстве последнего, предвоенного времени4. И тут мещанство уличается без упоминанья, par defaut**, без вызова, в инстанциях, куда ему все равно нет доступа. И как все великое, теза этого реквиема, если сделать из нее вывод, — упирается в абсурд. В еще более смелый абсурд, чем Крейцерова Соната5. — Мне совершенно немыслимо писать об Аленушке, пока не сменено то оскорбительно-мизерное, что заключается всегда в готовой наперед заглазной семейной растроганности, — тем неиз¬бежно большим, что есть в ней и во всем кругом нее, и что я увижу. И — зачем стесняться, — у меня хватит глаз и сердца не умалять ее огромной и таинственной прелести и ее прав на огромное и таин¬ственное восприятье ее явленья и существованья. Зачем же я ста¬ну, не смотрев, включать ее в дешевый репертуар восклицаний, без которых не бывает семейственности, как жанра. И ты, мама, не сердись и не думай, что я что-то усложняю, видит Бог, как го¬ворится, — что моя сложность проще иной простоты.

Крепко вас обоих, Федю, Жоню и Лиду обнимаю. Дмитрий Петрович (Кончаловский) просил кланяться. Ваш Б.

Женя, поскольку вы о нем пишете, некрасивый, сплошь по¬крытый веснушками хитрец и умник и, кажется, учиться ничему во всю жизнь не собирается. У него сейчас, в качестве францу¬женки, воспитательница, 60-летняя умная, ироническая дама очень высокого происхожденья, из рода, семейно-связанного с Лермонтовым6. Произношенье у Жени по-французски — солдат¬ское. Лё кут (le coude»*) размеренно говорит он, чтобы иметь воз¬можность положить локоть на стол, что ему запрещено, а тут — это иллюстрация. «Лё кут» — и кладет его на стол.

А Женя большая, как оказывается, замечательный человек и прекрасный друг.

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).

1 Дмитрий Петрович Кончаловский — историк, сын издателя П. П. Кончаловского, дружившего с Л. О. Пастернаком.

2 В ответ на сообщения об операции и фотографию, снятую на пятый день после нее, отец писал 7 июля 1929: «Надеемся, что проделывал это

* «По одной подруге» (нем.). ** через отсутствие (фр.). ‘** локоть (фр.).

все очень надежный и знающий специалист? Как ты в письмах своих ни старался умалить — задевая лишь вскользь «хирургическую тему», но до¬статочно взглянуть на твою присланную фотографию, чтобы увидеть, ка¬ким страданиям подвергся ты за эту болезнь!..» (там же. С. 238).

3 О заказе на перевод или пересмотр старых переводов «Фауста» см. письмо JSfe 492.

4 Социалистической нотой Пастернак называет открыто высказанное Рильке обличение общества в жестокости по отношению к художествен¬ному таланту женщины. Реквием посвящен художнице Пауле Модерзон-Беккер, скончавшейся от родов.

5 Повесть Л. Н. Толстого.

6 Елизавета Михайловна Стеценко, урожд. Гирей.

506. И. М. НАППЕЛЬБАУМ

23 июля 1929, Огневский Овраг

23. VII. 29

Дорогая Ида Моисеевна!

Благодарю Вас за редкое по теплоте письмо. Ответить на него вовремя было моей живейшей потребностью, и если я ее подав¬лял с большой неохотой, то никак не состоянье здоровья было в те дни главной помехой, а мне приходилось наверстывать упу-щенья в заработке. Я очень спешно и усердно переводил другой реквием Рильке: Fur eine Freundin*. Говорю: другой, потому что их два, и один из них, переведенный зимой, помещен в том же №-ре Звезды, что и «Охр<анная> Гр<амота>»!. Для того и остал¬ся на неделю в городе, устроив семью в одном пансионе близ Мо¬жайска. Затем за мной приехала жена и только я добрался до на¬званного пансиона (он в 6-ти верстах от станции), как тут же и слег и пролежал с сильным жаром и на голодной диете целую неделю, что было очень неудобно тут, как в отношеньи врачеб¬ной помощи, так и в других. Видите, какое неудачное лето. Те¬перь встал, но слабость сказывается даже в почерке. В таком со¬стоянии я не смогу Вам сообщить ничего интересного, и уже по одному тому в нем (т. е. в таком состояньи) не следовало бы брать¬ся за перо. Но всю болезнь меня мучило сознанье, что Ваше ми¬лое письмо осталось без ответа, между тем как оно было боль¬шою радостью для меня и мне хотелось тогда же Вам это сказать. Никогда больше не буду откладывать задуманного, в особеннос¬ти, когда его так хочется и оно так приятно. То был бы может

* «По одной подруге» (нем.). 345

быть ответ человека, которому Вы писали, теперь же я его и сам, не знаю на какой срок, утерял. Понравилось мне стихотворенье Фромана о дубе2, кланяйтесь ему, пожалуйста, и очень поблаго¬дарите за привет в Вашем письме. Если мне не случится напи¬сать в улучшенье этого письма другого, то я все это постараюсь поправить на словах при ближайшей же встрече с Вами и с Ми¬хаилом Александровичем, если позволите.

Еще раз большое и сердечнейшее спасибо Вам.

Ваш Б. Пастернак

Впервые. — Автограф.

1 Публикация первой части «Охранной грамоты» в «Звезде» (1929, № 8) сопровождается переводом Реквиема графу Калькройту.

2 К несохранившемуся письму И. М. Наппельбаум приложила не¬сколько стихотворений своего мужа Михаила Александровича Фромана.

507. В. М. САЯНОВУ

5 августа 1929, Огневский Овраг

5. VIII. 29

Глубокоуважаемый тов. Саянов!

Простите: знаю Ваше имя, но не знаю отчества. Пишу в край¬них торопях. Я живу за Можайском в глуши, где почтовые сноше¬ния очень затруднены (в 8-ми верстах от города), сегодня на не¬сколько часов приехал по делам в город и предстоит большая гон¬ка. Этим и объясняется сильная запоздалость моего ответа: толь¬ко сейчас вскрыл Ваше письмо, пролежавшее в пустой квартире, у соседей, больше недели.

<Напечат>айте если не поздно, в <ко>нце отрывка следую¬щее. «От автора. Продолженье Охранной Грамоты появится в од¬ном из зимних номеров Звезды. Все сделанные в отрывке оценки являются воспоминаньями: их жар надо отнести к тем далеким годам, когда они составлялись и впервые произносились. Как именно остывали эти убеждения и какими заменялись, будет по¬казано дальше»1.

Надеюсь, такое разъясненье удовлетворит редакцию. Если номер выйдет до 1-го сентября, пришлите мне его, пожалуйста, простой бандеролью по следующему адресу: Можайск Московс-

* Угол листа оторван. 346 кой губ., Зинаиде Ивановне Кончаловской, для Б. Л. Пастернака. Соблюдайте, пожалуйста, всю строгую последовательность адре¬са. При отступленьи от н<ее> получаются почтовые осложненья, изобилующие верстами и днями. Этим же адресом воспользуйтесь, если авторское замечанье не удовлетворит редакцию и переписка по этому поводу продолжится. Но не пишите заказных писем: опять те же осложненья.

Вашему письму был очень рад и всегда ценил Ваши стихи. Просить извиненья Вам решительно не в чем, и