вообще вся эта сторона Вашего письма, смягчающая неприятность, говорящая о моей ценности как сотрудника Звезды и пр. <и> пр., мне была тяжка. Охранную Грамоту продолжать буду обязательно и нигде кроме Звезды никогда печатать не предполагал. Простите за не¬вольное промедленье. Крепко жму Вашу руку. Если нетрудно бу¬дет, известите открыткой в Можайск, улаживает ли моя приписка к отрывку дело и успею ли я до 1 сентября получить №.
Ваш Б. Пастернак
Впервые: Ежегодник ПД, 1977. Л., 1979. — Автограф (ИРЛИ, ф. 597).
Поэт В. М. Саянов был в то время редактором журн. «Звезда».
1 Это примеч. было написано по просьбе редакции и помещено на первой странице публикации «Охранной грамоты» в «Звезде» (1929, № 8. С. 148).
508. Е. И. ЗАМЯТИНУ
9 августа 1929, Огневский Овраг
9. VIII. 29
Дорогой Евгений Иванович!
Письмо от Издательства писателей подписано также и Вами1. Я получил также отдельное письмецо от Б. Эйхенбаума, но не знаю его отчества и на даче под Можайском, где нахо¬жусь, мне не у кого об нем осведомиться. Передайте ему и Сло-нимскому, если Вас не затруднит, сердечный привет и благо¬дарность за письмо. И хотя писать Вам большая честь и вели¬кое удовольствие, я никогда бы не стал Вас беспокоить, если бы не названное затрудненье. Мне очень хочется участвовать в сборнике и это либо очень легко сделать, либо же вовсе невоз¬можно. Это было бы легко, если бы редакция сборника согла¬силась взять из автобиографической вещи, называющейся «Ох¬ранная грамота» и печатающейся в «Звезде» (начало ее идет в 7-м номере или пойдет в 8-м), отдельные куски и партии, наи¬более, на ее взгляд, отвечающие теме и задаче сборника, и это было бы совсем неисполнимо, если бы редакция от такой мыс¬ли отказалась. Дело в том, что «Охр<анная> Гр<амота>» цели-ком задумана в направлении, намеченном сборником, и про¬должение порции, печатающейся в «Звезде», является моей оче¬редною на осень работой. Двоить же эту тему и развозить ее по двум производным кажется мне и непосильным делом и ненуж-ным, да и по времени не справиться.
Знаю и догадываюсь, как Вам трудно2, и не могу побороть чувства беспричинного и противоестественного стыда от созна¬нья, что относительно, и с оговорками, мне теперь гораздо легче, чем было в годы, когда мы встречались у Пильняка и в «Совре-меннике»3. Как я люблю и ценю Вас, Вам известно. Что же тогда еще? А о том, что письмо пишется жарким летним днем, десяти¬копеечными чернилами из сельского кооператива, и обо всем про¬чем Вы догадаетесь по расплывчатости строк и по бодрой несвяз¬ности предобеденного канцелярского слога.
Крепко жму Вашу руку и от всего сердца желаю Вам возмож¬ного преуспеянья.
Ваш Б. Пастернак
На ответ — искреннейшим образом и безо всякой позы — нисколько не притязаю. На всякий же случай адрес до 1-го сен¬тября (в точной последовательности) таков: Можайск, Москов¬ской губ. Н. Д. Кончаловской, для меня4.
Впервые. — Автограф (ИМЛИ, ф. 47).
1 Речь идет о письме от «Изд-ва писателей в Ленинграде» с при¬глашением принять участие в альм. «Дневник писателей». Судя по от¬вету Пастернака, оно аналогично полученному им 30 янв. 1929 с при¬пиской Федина и требованием предоставить рукопись до 20 февраля. В обращении говорится: «Редакция сборника предоставляет авторам полную свободу в выборе темы: она может быть связана с фактами ис¬кусства, критики общественности или, наконец, личной жизни писа¬теля».
2 Поводом для нападок на Замятина послужила его пьеса «Аттила», признанная одним из оимптомов «правой опасности» в литературе. В ре¬зультате печатной травли Замятин заявил о своем выходе из Всероссий¬ского Союза писателей («Литературная газета», 7 окт. 1929).
3 В 1924 г. Пастернак печатался в журн. «Русский современник», в редколлегию которого входил Замятин (цикл стихотворений 1923 г. и по¬весть «Воздушные пути»).
4 Имеется в виду Наталия Дмитриевна, дочь Д. П. Кончаловского.
509. П. Н. МЕДВЕДЕВУ
20 августа 1929, Огневский Овраг
20. VIII. 29
У меня лето сложилось очень неудачно, я болел, меня опериро¬вали. С месяц живу под Можайском в семье одного историка Рима1 — род пансиона. Когда-то очень давно, когда он и сам был мальчиком, а я — младенцем, мои родители были дружны с его семьей, а потом, с кончиной его родителей, это разладилось, и нашему теперешнему симбиозу предшествует более чем 30-летний перерыв.
В силу изложенного, он с особенной теплотой выделяет меня из числа своих нахлебников, и он не может меня третировать как мальчика: я тут с женой и ребенком, мне 39 лет, мое имя и про¬фессия ему, стороной, известны. Но в силу тех же приведенных причин он не может не отрицать меня со всею названною тепло¬той, и я ему должен казаться ложным порожденьем, бездарной претензией, кладущей пятно на его светлые юношеские воспоми¬нанья о моем отце и матери, около 8 лет (по болезни последней) живущих за границей. В двух словах этой обстановки, очень обык-новенной и естественной, не изобразить2. В этой атмосфере мог бы работать только человек крайне самоуверенный. А я, вдоба¬вок, приехал сюда после болезни, и если допущенный перерыв уже и тогда требовал силы для преодоленья, то теперь, «принимая во вниманье» описанное, он мне кажется непреодолимым. Но откро-венничаю я не ввиду Ленгизовского договора. Как с этим будет, боюсь думать и думать начну, когда возопиет само учрежденье. В подробности же эти вдаюсь вот зачем. Последние дни читаю Вашу книгу и хотел написать Вам по ее прочтеньи, но сегодня, на 270-й странице3, почувствовал страшную тягу к работе, и это об-стоятельство — живейшая ей похвала. Я не смею сказать — луч¬шая и высшая, потому что надо всем моим миром с его градация¬ми подъемов и падений имеется целая бесконечность еще более разительных реакций и отзывов, и значит, со своим пределом я не вправе ломиться в объективный суперлатив. Но что касается меня, то очень существенные и краеугольные вещи оживлены и наведе¬ны на память этим чтеньем. Я не знал, что Вы скрываете в себе такого философа4. Читал без карандаша, в оправдавшейся надеж¬де, что главные тонкости не изгладятся и так. Очень… не в бровь, а в глаз отделаны постоянные lapsus’bi дешевого гибридного мар¬ксизма с его непониманьем внутреннего функционального воз¬действия в пределах самой литературы и поисками запредметного давленья и праздного, науке ни во что не дающегося и ни к чему не нужного влиянья5. Я слаб в теоретической литературе и не на¬читан, но с таким ясным разбором этой давно, как бабушкина бо¬родавка, знакомой путаницы, столь характерной для нашей пуб¬лицистики, встречаюсь впервые. И Вашу позицию в отношении формализма целиком разделяю6, с той, впрочем, лишнею оговор¬кой, что, разумеется, в деталях Вы к ним несправедливы. Это, ве¬роятно, сознаете и Вы, и это допущено умышленно. Я говорю о недостаточных толкованиях некоторых понятий, как-то: остра-ненье, взаимоотношенье фабулы и сюжета и пр. и пр. Мне всегда казалось, что это, теоретически, очень счастливые идеи, и меня всегда поражало, как позволяют эти понятья, эвристически столь дальнобойные, быть их авторам тем, что они есть. На их месте я тут же, сгоряча, стал бы из этих наблюдений выводить систему эстетики, и если что всегда, с самого зарожденья футуризма (и чем дальше, тем больше), меня от лефовцев и формалистов отдаляло, то именно эта непостижимость их замиранья на самых обещаю¬щих подъемах. Этой непоследовательности я никогда понять не мог. С трудом представляю себе, чтобы при такой методологичес¬кой содержательности Вас признали правоверным марксистом. И, вероятно, с внешнею удачей Вас поздравить нельзя. Тем сер¬дечнее благодарю Вас за удовольствие и за минуты радостного изумленья, которые Вы мне доставили. Особенно мне близко Ваше пониманье историзма, социальной перспективы7 и других неуло-вимостей, на которых, пожалуй, все и держится.
Крепко жму Вашу руку. Всего, всего Вам лучшего.
Ваш Б. Пастернак
Впервые: «Труды по знаковым системам (Семиотика)», вып. V, Тарту, 1971 (не полностью). — ЛН. Т. 93. — Автограф (РНБ, ф. 474, on. II, ед. хр. 7).
1 Д. П. Кончаловский.
2 О чувстве скованности первых недель Пастернак писал родителям 24 июля: «У Кончаловских очень хорошо, они милые люди, и часто и теп¬ло вспоминают вас (как Дмитрий Петрович, так и Зинаида Ивановна, его жена), и Берги (Меррекюльские) тут, но не в этой среде я прожил и прора¬ботал эти десять лет, и даже выходит, что если как-то преуспел, то, значит, способствовал их оттесненью с прямой дороги. Это, разумеется, к харак¬теристике духа, общего языка и т. д., и ясно, что ничего подобного и в на¬меке не раздается» (Письма к родителям и сестрам. Кн. I. С. 241).
3 В книге Медведева «Формальный метод в литературоведении…» все¬го 232 страницы, так что, вероятно, Пастернак остановился на 170 стра¬нице (далее цитаты даются по этому изданию).
4 В этих словах скрывается доля иронии; Пастернак; судя по письму Nq 475, хорошо представлял себе отношения Медведева и Бахтина и то, что автором книги был именно Бахтин.
5 Имеются в виду нападки на проповедуемый В. М. Фриче и др. прин¬цип «закономерного соответствия известных поэтических стилей опреде¬ленным экономическим стилям» (С. 50). «Думать, что отдельные, выхва¬ченные из единства идеологического мира, произведения непосредствен¬но, в своей изолированности определяются экономическими факторами — также наивно, как думать, что рифма к рифме и строфа к строфе в преде¬лах одного стихотворения подгоняются непосредственным действием экономической каузальности» (С. 26).
6 В книге выражено резко отрицательное отношение к формальному методу, который принципом «воскрешения слова» низводит слово «с его символических высот». «Именно от него берут начало нигилистические тона, проникающие все выступления формалистов. Формалисты в слове не столько открывают новое, сколько разоблачают и упраздняют старое. <...> Не столько раскрытие новых миров и нового смысла в звуке, сколь¬ко обессмысливание осмысленного в слове звука воодушевляло форма¬листов» (С. 85).
7 Понятие «социальной оценки» обозначает у автора книги актуаль¬ное содержание и «ценностную атмосферу» высказывания (С. 169).
510. Ж. Л., Л. О. и Р. И. ПАСТЕРНАКАМ
Начало сентября 1929, Москва
Дорогая Жонюра!
Поздравляю от души тебя и Федю с твоим ученым триумфом1. Тебя могла обидно удивить длительность моего молчанья и этим запоздалым поздравленьем ничего не поправить. Объясняется это тем, что жить в наших условьях все же очень трудно, т. е. это труд¬но мне, и я сам, вероятно, этому причиной. Нужно быть совер¬шенно другим, надо зарабатывать не столько больше, сколько бо¬лее легким путем, надо любить действительность не издали, а в рядовой близости к ней, и как-то в ее ходе участвовать, надо уметь воспитывать свою семью, и облегчая свою долю в ней, ставить ее в более трудные, но в то же время и более живые условья, нежели в какие она поставлена у меня; — и ничего этого я не
