умею.
А несуразные трудности всего этого обычно сказываются в городе, в нашей запущенной, перенаселенной квартире, и год от году все сильней. Вот почему в деревне, оплатив вперед содержа¬нье всего лета, вдали от названной грусти и грязи, я эгоистически дорожил каждым часом этого счастья и не только не пытался ра¬ботать, но боялся и письма писать, потому что и это дело напоми¬надо мне о городе, откуда оно делалось всего чаще, а именно го¬рода мне не хотелось вспоминать.
На этот раз такое счастливое забвенье было внушено не од¬ной природой. Как ни восхитительна местность, в которой мы жили, далеких прогулок я по ней не делал. У всех этих прелестей оказался большой соперник в виде семьи Кончаловских, которые все мне очень полюбились. В июле месяце за стол садилось боль¬ше 20 человек, и это хозяйство, находящееся в 6-ти верстах от бли¬жайшего продовольственного пункта, велось силами семьи с по¬мощью одной только девушки судомойки. Не хочу распростра¬няться, но тебе будет понятно, как мне эта атмосфера трудовой горячей простоты, политой потом, расторопностью и очень ко¬ренной просвещенностью, была близка. Вначале я их стеснялся, но очень скоро втянулся в их строй и сам принял в нем участие.
А теперь я пишу тебе с городской квартиры и очень впопы¬хах, потому что у меня множество спешных дел. Я запустил, разу¬меется, не одну переписку с вами, а и свои хозяйственные дела довел всякими оттяжками до невозможного состоянья. Говорю это только с тем, чтобы выговорить себе у вас отсрочку числа до 15 в отношеньи возможных просьб, если бы таковые последовали, хотя пока никаких не было.
Однако деньги бабушке я вышлю, вероятно, раньше, числу к 8-му. Прими, между прочим, к сведенью, на случай будущих ока¬зий. У нас нельзя достать чаю, и всякой его присылке таким путем (он ведь менее хлопотлив) я буду крайне рад. Не надо прибавлять, как я его поглощаю.
Крепко тебя и всех твоих обнимаю, люблю и целую. Так как ниже пишу нашим и боюсь, чтобы не заслали, в случае твоей от¬лучки, куда-нибудь далеко, то адресую конверт маме. Они же пе¬решлют тебе, вскрыв и прочитав.
Дорогие мои!
Прошу и вас о том же, о чем Жоню: не сердитесь на меня за продолжительное отмалчиванье. Также и продолжаю теперь для вас, — на ту же тему. К<ончаловские> часто вспоминали вас и много о вас говорили. Последнее время Дмитрий Петрович спра¬шивал, не получал ли я от вас писем по своем к нему переезде, и я говорил, что не получал. Вероятно, ему было бы приятно полу¬чить пару слов от папы, и если бы папе выдалась минута простой несложной сердечности, то адрес их, на этот случай, следующий: Москва, Пречистенка, Мертвый пер., д. 22, кв. 6.
Они люди гордые, замкнутые, и трудности жизни, которые он не искал обойти уступками, не сломили его независимости. У него трое дочерей и один сын, старшей дочери 26 лет, младшей 21, все очень разные и все, разными своими достоинствами очень милые. Семья очень дружная, что, вероятно, неблагодарным об¬разом скажется на личной судьбе детей, как это всегда бывает, тем более, что выращены они в правилах, теперь несовременных (т. е. они открыто религиозны и индивидуалистичны, хотя бы в том отношеньи, что любят свою семью и пр. и пр.). Отнеслись они к нам, как родные, но даже и без взаимности, как мне кажется, я все равно не мог бы их не полюбить. Пожалуй, еще существеннее его самого Зинаида Ивановна, его жена. За иными ее теперешни¬ми разговорами и сужденьями угадывается какая-то большая куль¬тура вкуса (жизненного и литературного), и эти догадки уводят к другим, еще, наверное, более глубоким и вероятным. И черта сдер-жанной незаинтересованности ни в чьей симпатии, характерная для всех них, сильнее всего именно в ней.
Вначале меня немало стесняла путаная ложность положенья, которую я наперед предполагал, и не был бы собою, если бы не считал обязательной. Не буду в пространной форме называть ее, ты легко уловишь характер этого сочетанья, извечного и законо¬мерного. Вот его суть, в отрывочном перечисленьи. Объективность (может быть, несправедливая: знаем, дескать, кто теперь поды¬мается и за что отличают) моего имени и занятья; симпатия, го¬товая наперед: родители с родителями дружили, сам нянчил и пр.2; вероятная непонятность и чуждость при этой гарантированной симпатии (каково же ничтожество, если не трогает даже при та¬кой готовности принять и приветить) и пр. и пр.
Но однажды вечером я именно для себя вознамерился пре¬одолеть эту сложность и почитал им стихи, им и дачникам. И я не знаю их мненья и так и не услышал его, но сам я эти полтора часа пережил очень глубоко, горячо и удовлетворенно и вместе с ними со всеми, что важнее всего, и готов, так сказать, знать о проис¬шедшем за всех них в совокупности. И вот с того вечера все стало легко, и я очень с ними сжился и — (без явной близости) — сбли¬зился. — Да, мама, ты спрашиваешь о лекарстве. Оно дошло и за него благодарят. Бабушке деньги вышлю не позднее 8-го, т. е. на ближайших днях.
Крепко обнимаю вас всех. Лидочку целую особо и с великой нежностью.
Боря
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Hoover Institution Archives, Stanford). Датируется по содержанию.
1 Ж. Л. Пастернак защитила в Мюнхенском университете докторскую работу по психологии об акустических аспектах общения.
2 Пастернак вспоминал, что во время наездов отца к Кончаловским в Давыдково, его, тогда еще ребенка, определяли к младшему из детей Кон-чаловских, Дмитрию, который развлекал его, томясь желанием играть со старшими.
511. РОДИТЕЛЯМ
Середина октября 1929, Москва
Дорогие мои!
Я вовремя не поблагодарил за письмо к Женичке и за деньги на подарок ему, тотчас же мною за вас внесенные. Кроме того, прекрасного папина письма к Дм<итрию> П<етровичу> я не пе¬редал, потому что он там назван Митей, а сам меня зовет Бор<и-сом> Леонидовичем. Наверное, это глупо с моей стороны, но меня это обстоятельство стеснило.
В Париже скончался 36-ти лет от разрыва сердца Юра Се¬ров. Оля1 при сем случае справедливо заметила, что нас сводят с нею одни панихиды, а то живем неподалеку и совсем не ви¬димся.
Ольга Александровна жила этим летом в Тарусе2. Она бывала в Поленовском доме и теперь с большим чувством рассказывает, как однажды вдова Поленова усадила ее слушать твои воспоми¬нанья о покойном, которым нет равных среди остальных, послан¬ных ей другими художниками3. Она не может забыть этого вечера и волновалась, и гордилась тобой, слушая эти страницы. Я от нее никогда никому таких похвал не слыхал, как при этой встрече с ней, когда она мне все это рассказала.
Куда-то заложил и не могу найти, или затерял квитанцию о посылке бабушке сентябрьских денег. Так как такие квитанции могли стать механическими счетными фишками растущего кре¬дита, то прошу вас самих заменить квитанцию какой-нибудь бу¬мажкой, чтобы не нарушить счета. О том же, были ли в сентябре посланы туда деньги, легко справиться у самой тети Клары. Ок¬тябрьскую квитанцию прилагаю. Таким образом все вместе (т. е. сентябрьские + Женя + октябрьские) составит 150 р.
Как-то позвонил А. Л. Вишневский, — сын по всему го¬роду рыщет, нигде моей книжки не достать4, — и затем поли¬лись вздохи, воспоминанья, нежности. Спустя несколько дней опять звонок, обязательно к ним с Женею к чаю. Он мало из¬менился. У него красавец сын 16 лет и дочь, высокая, дашь 18 лет, а ей 14. Дети в мать, а сын очень похож на молодого Трубецкого (сына С. Н. Тр<убецкого>). Говорили, руками разводили, вздыха¬ли. Ваш Б.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford). Датируется по содержанию.
1 О. В. Серова.
2 О. А. Айзенман.
3 Н. В. Поленова обратилась с просьбой к Л. О. Пастернаку записать свои воспоминания о знакомстве с В. Д. Поленовым для сборника, кото¬рый она составляла. Полученная ею рукопись воспоминаний Л. О. Пастер¬нака опубликована в кн. «Леонид Пастернак в России и Германии». М., 2001.
4 Борис Пастернак. «Поверх барьеров. Стихи разных лет», 1929.
512. П. Н. МЕДВЕДЕВУ
6 ноября 1929i Москва
6. XI. 29
Сегодня высылаю Вам «Спекторского»1.
Вероятно, Вам, как заведующему отделом, придется его про¬честь. Так как на все вопросы я ответил себе уже и сам, — и в са¬мом безутешнейшем смысле, то назову лишь один, решить кото¬рый сам не в состоянии.
Я знаю, что это — неудача, но не знаю, мыслимо ли ее оггуб-ликованье? Или еще точнее: мне трудно судить, находится ли ее выпуск в пределах объективной мыслимости, широкой, человечес¬кой, — а не главлитовской (в последнем отношении вещь совер¬шенно невинна).
Потому что со стороны субъективной я этот вопрос решаю положительно. Более того, мне хотелось книжке предпослать ко¬роткое предисловье, которое состояло бы из признанья этой не¬удачи и ее разбора; потому что она не случайна, и в ее выяснив-шейся неизбежности весь интерес вещи2.
Когда пять лет назад я принялся за нее, я назвал ее романом в стихах. Я глядел не только назад, но и вперед. Я ждал каких-то бытовых и общественных превращений, в результате которых была бы восстановлена возможность индивидуальной повести, т. е. фа¬булы об отдельных лицах, репрезентативно примерной и всякому понятной в ее личной узости, а не прикладной широте. В этом я обманулся, я по-детски преувеличил скорость вероятной диффе¬ренциации нового общества и части старого в новых условьях, и той наконец части, о которой принято говорить наиболее фаль¬шиво и лицемерно: точно ее отсутствие ничего, кроме публицис¬тического злорадства, не вызывает и не оставляет в воздухе ощу¬тительной пустоты; точно разлука не является названьем того, что переживается в наше время большим, слишком большим множе-ством людей3. — Я знаю, в какое смешное бы положенье себя по¬ставил (хотя бы перед Вами), если бы столь крупные предметы стал поднимать только ради объясненья бездарности моей поделки, или просто даже поставил их в связь со столь малым пустяком. Я этого и не делаю. Я только хочу сказать, что начинал я в состояньи не-которой надежды на то, что взорванная однородность жизни и ее пластическая очевидность восстановится в теченье лет, а не деся¬тилетий, при жизни, а не в историческом гаданьи. И как бы я ни был мал, такой ход придал бы мне силы, — а ее рост, при живом росте общих нравственных сил, и есть единственная фабула ли-рического поэта. Потому что даже и о гибели можно в полную краску писать только когда она обществом уже преодолена и оно вновь находится в состоянии роста. Но — довольно сказанного, — если
