показывать Филип¬пам, Збарскому и Синяковым, как реальным участникам пережитых событий.
525. П. Н. МЕДВЕДЕВУ
30 декабря 1929, Москва
30.12.29
На Ваше большое письмо я в свое время ответил, и ответ, как все свои письма, отправил простым. Если Вы его не получили, Вы ничего не потеряли. В нем была прежде всего искренняя и есте¬ственная благодарность Вам за Ваш обстоятельный разбор несча¬стного «Спекторского», выраженье согласья с Вашей оценкой; некоторое расхожденье с Вашим мнением об окончаньи. Един¬ственным пунктом несогласия с Вашим письмом было несколько строк о Сельвинском. Я их не повторю, смысл же их был тот, что я был бы счастлив, если бы мог идти с ним в сравненье, потому что «Улялаевщина» и «ПушторЫ — блестящие победы и удачи боль¬шого поэта как раз на том поприще, на котором я провалился со своим «Спекторским». Тут и кончается передача этого давнишне¬го письма, либо утраченного, либо еще не дошедшего: отправле¬но оно было по домашнему Вашему адресу.
А нынешнее начну с этой же параллели. Чаянья насчет «Спек¬торского» исходили не от меня. Никогда я об этой вещи как об эпо¬пее не думал. Скажу точнее и проще: сближенья с «Онегиным» не стал бы делать, если бы и был полною себе (по складу характера) про¬тивоположностью. В том же, что такие ожиданья высказывались кри-тикой, я неповинен: я шел мимо них и этих сопоставлений не лю¬бил; это все были особо-типические случаи современной манеры объявлять человека Наполеоном или Гомером с пребудничнейшим спокойствием, точно такие возможности на полу валяются и не ред¬кость. Между тем как, на мой взгляд, и по поводу малейшей художе-ственной правды следовало бы звонить в колокола, так это исклю¬чительно и за тысячу верст от Толстых, и Онегиных и Наполеонов2.
Вчера я получил записочку из Леноттиза (от 27/ХП) с Вашей припиской. Ею заканчивается цепь колебаний редакционных и моих собственных. О решеньи моем, которое не обойдется без личной к Вам просьбы, — ниже. А теперь несколько слов об исто¬рии этой переписки.
Она застала меня в состояньи больших денежных затрудне¬ний. Я этого не сказал сразу, пока мог терпеть. Я в этом признал¬ся, когда дело очень обострилось: но и с этого признанья прошло больше двух недель. Всего охотнее, по моему собственному недо¬вольству «Спекторским» (совершенно иному, чем недовольство
Отдела), я бы отказался от печатанья его в настоящее время и от¬ложил бы до того времени, как будет дописана проза3 (не из сооб¬ражений фабулы). Но этому мешала безвыходность моего поло¬женья. Однако и противоположное решенье выходом не явилось и облегченья не принесло.
Если бы около месяца назад, как следовало по договору, я получил бы оговоренные в нем в пункте 8-м 40%, это бы поддер¬жало меня и, не нарушая ни работ моих, ни жизни, дало бы в бу¬дущем ту возможность прохожденья гранок, в которую я верил, и как-то… творчески ее предвосхищал. Такая работа мне не в но¬вость: «Девятьсот пятый» и «Поверх барьеров» выходили неузна¬ваемыми именно из такой переработки4. Потребность видеть вещь в единообразном типографском сырье, как-то уже лепечущем о книге в целом, быть может, и каприз, но я до него дослужился, и мне в нем не отказывали. Мне верили, и я и у Вас надеялся встре¬тить это доверье.
Вспомните, Павел Николаевич, о нашем прошлогоднем раз¬говоре по телефону. Я не только не навязывался Вам, но, если Вы не забыли, в первое время указывал на отдаленность Ленгиза и трудность сношенья с ним в критические минуты, между тем как Гиз, учреждение близкое по типу, — под боком, и все либо улажи¬вается, либо уясняется в два счета. Лишь затем, как дело пошло своим ходом, я стал надоедать Вам и на Вас наседать. И вряд ли я Вам говорил о «Спекторском», как об «Онегине».
Письмо очень растягивается. Я думал во всех подробностях разобрать происшедшее, но на это ни уменья моего, ни досуга у Вас не станет. Условия, при которых шероховатости (художествен¬но-композиционные) «Спекторского» могли быть сглажены, Лен-гизом не соблюдены, он отказал мне в доверии, он в трудную ми-нуту не пришел мне на помощь, он произведеньем заинтересован только с той точки зренья, чтобы договор, заключенный с боль¬шими выгодами для меня и в этом смысле исключительный, был исполнен.
К этому присоединился взгляд, так и оставшийся для меня спорным, на окончанье вещи, и об идеологической его несоот¬ветственности я получил письмо, подписанное Лебеденкой5.
Все б это ничего, но разговор пошел как с уличенным мошен¬ником: на букве идеологии стали настаивать, точно она — буква контракта.
Точно именно в договоре было сказано, что в шахты будут спускать безболезненно, под хлороформом или местной анесте¬зией, и это будет не мучительно, а даже наоборот; и террор не бу¬дет страшен. Точно я по договору выразил готовность изобразить революцию как событье, культурно выношенное на заседаньях Ком. Академии в хорошо освещенных и отопленных комнатах, при прекрасно оборудованной библиотеке. Наконец, точно в договор был вставлен предостерегающий меня параграф о том, что изоб¬разить пожар значит призывать к поджогу. Получилось так, что я обманул договорно-расчетную часть и за то и должен платиться.
Когда я посылал последнюю свою телеграмму, я искал выхо¬да из крайности все в том же направленьи, я еще попыток выйти из положенья как-нибудь по-другому не предпринимал. Но и это ни к чему доброму не повело.
Мне совершенно непонятно откуда взялась сумма в 256 р. 25 к., обещанная мне высылкой 6. I. 30 г. в последней записке Ленотгиза. Ввиду расхожденья предположенного числа строк (1500) с их настоящим числом (их, кажется, 1300 (?)), я эту ариф¬метическую задачу решил так. По пункту 8-му договора авансом следует получить 35%, при сдаче рукописи — 40%, итого, общим счетом получено должно быть по сдаче — 75%. Ввиду того, что мне авансом было переплрчено (строк предполагалось больше), всего легче установить причитающуюся мне во второй срок сумму, вы¬числив 75% с истинной договорной суммы (по 1300 строк), и выч¬тя из этого числа (1218 р. 75 к.). По моим расчетам в ответ на мою телеграмму мне должно было получить 592 р. 50 к. Я нетвердо по¬мню число строк в «Сп<екторском>». Если я даже и ошибся на сотню, то все равно никак не может получиться того, что мне обе¬щано к высылке. Кроме того, дальнейшее оттягиванье расплаты лишает меня и этой последней, загадочной по своим размерам опоры.
Все это сошлось очень фатально, но, думаю, к добру. Матерь-яльный план, первое время влиявший на все мои решенья, за пос¬ледние две-три недели истаял и истончился сам собой. Времени прошло слишком много. Да кроме того выяснилось, что и в рас-четах своих я с Ленгизом разошелся как-то уж слишком грубо.
От всего происшедшего остается долг мой Ленгизу в размере полученного прошлый год аванса. Я обязуюсь его вернуть. В край¬нем случае, если я не встречу иной возможности с ним распла¬титься, я эту сумму отработаю в «Звезде».
Каких-то чрезвычайных усилий для поправки своих дел мне все равно не избежать. Вот я и воспользуюсь полной ничтожнос¬тью «Сп<екторского>», как матерьяльного ресурса, чтобы вовсе
его изъять на полгода на год из плоскости какого бы то ни было обсужденья. Между прочим, при доработке его, за которую я возьмусь лишь по написаньи прозы, я наверное с благодарностью воспользуюсь рядом Ваших указаний, за исключеньем тех един¬ственно, которые относились к идеологии окончанья (да они и не от Вас исходили). К тому же все это окончанье идет в XII книге «Кр. Нови» целиком безо всяких изъятий. Итак, — резюме. Про¬шу Вас 1) приостановить распоряженье о высылке мне 236 р. 23 к.; 2) расторгнуть от моего имени договор с Ленгизом (№ 48/29 от 15/ II), с обязательством моим вернуть аванс (сейчас я не в состо¬янии указать срок точно, но в теченье года это будет сделано обя¬зательно); я понимаю, как слаб этот пункт, но расчитываю на снис-хожденье (т. е. что на год); 3-е) и главное: отошлите мне назад ру¬копись, у меня нет копии.
Просьба обо всем этом очень настоятельная, я не могу изме¬нить этого решенья. И не сердитесь, пожалуйста, на меня. Никако¬го иного выхода я не вижу. Дело не в строках, указанных в офици¬альном письме6 (насчет этих строк только я и уверен, что они оста¬нутся); дело не в строках, а в сроках. Ленгизу же предлагать вновь переработанную вещь спустя большой срок после скандала с ней, будет неудобно. Да и строк я не уступлю. Простите за утомительное письмо. «Барьеры», как будут, пришлю непременно, это мой долг.
Крепко жму Вашу руку. Ваш Б. П.
A la marge* — вне дела: с новым годом Вас.
Как все это, в общем, тяжело! Сколько кругом ложных карь¬ер, ложных репутаций, ложных притязаний! И неужели я самое яркое в ряду этих явлений? Но я никогда ни на что не притязал. Как раз в устраненье этой видимости, совершенно невыносимой, я стал писать Охранную Грамоту. Я готов быть осужденным и вы¬черкнутым из поминанья за дело, на основаньи моей действитель¬ной наличности, но не иначе. Я никогда победителем себя не чув¬ствовал и об этом не думал. Но и «литературой» не занимался. Отсюда усиленный автобиографизм моих последних вещей: я не любуюсь тут ничем, я отчитываюсь как бы в ответ на обвиненье, потому что давно себя чувствую двойственно и неловко.
Поскорей бы довести до конца совокупность этих разъясни¬тельных работ. И тогда я буду надолго свободен, я писательство брошу. Я б это сделал и сейчас, ничего не докончив, если б не се¬мья и пр. и пр.
* На полях (фр.). 386
Впервые: ЛН. Т. 93. — Автограф (РНБ, ф. 474, on. И, ед. хр. 7).
1 Поэмы И. Сельвинского, опубликованные в 1927 и 1928 гг.
2 Сближенья с «Онегиным» высказывались критикой. В частности, в статье «Борис Пастернак» В. Красильников высказывал предположение, что «Спекторский для Пастернака будет тем же, чем был Онегин для Пуш¬кина и Печорин для Лермонтова, то есть частицей самого себя <...> Раз¬мах романа заставляет оценивать «Высокую болезнь» и » 1905 год» как ма¬териалы. <...> Любовная интрига, поставленная рядом с «грохотом собы¬тий», <...> нужна самому поэту как частная проблема к будущим главам «Евгения Онегина» наших дней» («Печать и революция», 1927, № 5). Б. Бухштаб на основании знакомства с первыми публикациями глав «Спек¬торского» писал, что взятый темп экспозиции позволяет думать, что «Спек-торский» «должен быть не меньше другого «романа в стихах» русской ли¬тературы «Евгения Онегина»». Он говорит о близости этих романов «по¬казом людей, как представителей своей среды и эпохи» и «фабульностью». Различие романов он усматривает в отсутствии автобиографизма в «Спек-торском»
