сестрам — Автограф (BasternakTrust, Oxford).

1 Лицо не установлено.

2 Благодаря знакомству с М. П. Кудашевой, которая в это время пе¬реписывалась с Ролланом и собиралась к нему в гости.

3 Romain Rolland. «Essai sur la mystique et Taction de l’lnde vivante» («Очерки мистики и подвижничества современной Индии»).

4 Пшют — пошляк.

5 Софье Иосифовне Геникес, племяннице Л. О. Пастернака, в Одессу.

* «Борису Пастернаку, младшему брату на том берегу неба, где восходит солнце, старший брат с берега, где солнце садится. Добрый день, доброго Вам года и доб¬рого перехода с одного берега на другой! Ромен Роллан. Вильнев, уходящий год» (фр.).

10 января 1930, Москва

10.1. 30

Великий мастер, великая судьба, обожаемый автор Жана Кри-стофа (в памяти возникают два решающие в моей жизни лета, пол¬ностью посвященные чтенью и перечитыванью этого открове¬ния1), — нечаянный случай привел к своим последствиям: я полу¬чил книгу, я прочел надпись2.

Настал час, на который я не смел рассчитывать даже в самых укромных уголках сна. Неужели, действительно, я должен преодо¬леть то прекрасное расстояние, которое приводило меня в восхи¬щение, не сравнимое ни с чем другим?

За ним скрывалась целая страна, носящая Ваше имя, загадоч¬ная и волнующаяся. Мои посещения ее должны были оставаться Вам неизвестны.

Нужно ли, чтобы я разрушил это и высказал Вам что-то, кро¬ме своей оторопелой благодарности, вырывающейся сама собою и лишающей меня слов?

Тут же проглотив введение (dieses grosse Faustische Vorwort*), я должен был на время отложить эту книгу, огромную перспективу которой это предисловие позволяет предчувствовать. Я испугался этого. Мне надо кончить работу, необходимую для существования семьи, прежде чем я смогу возобновить чтение книги, полностью обесценивающей мой труд.

Это происходит не столько силой разделяющей их несопостави¬мости (грубо и банально даже упоминать ее!). Ваша книга поглощает его целиком, как это делают со всякой поэтической частностью про¬изведения этого редкого рода: подлинные евангелия жизни. Есть ли что-нибудь, чего бы они ни касались, не занимаясь этим специаль¬но? Чем они глубже, тем полнее представляют нам историю всякого живого воображения, — единственной свободы, верной своему при¬званию. Или движущей силы поэзии в целом, которую они дают нам почувствовать. Такова — и Вы это прекрасно знаете — Ваша книга.

Я Вам пишу в мучительный для себя день, когда удивитель¬ный случай дал мне возможность убедиться, насколько могуще¬ственна сила Вашей книги, даже если она закрыта.

Я был вне себя и чуть было не попал в ложное положение, но стоило мне только вспомнить о Вашем незаслуженном подарке,

* это большое фаустианское предисловие (нем.). 393

лежащем на столе, чтобы затруднения были мгновенно преодоле¬ны таким взрывом чувств, какого я не испытывал с давних лет3.

В тот момент я смог оценить на расстоянии чудесное действие нравственной меры Вашей надписи на книге, восхищенный омо¬лаживающей силой всего того вечно-зеленого, ликующего, веч¬ного, — что исходит от Вас.

Мучение и одновременно наглость писать Вам на таком фран¬цузском. Я решил испытать первое и не мог избежать второго4.

Простите меня. Б. Пастернак

Впервые: «Еигоре. Revue litteraire mensuelle. Boris Pasternak*, mars 1993; в переводе на рус. яз.: «Знамя», 2001, № 11. — Автограф (Архив Р. Роллана, Париж).

1 Имеется в виду чтение «Жана-Кристофа» летом 1913 г. (тома I-IV), летом 1917 г. (том V).

2 См. письмо JSfe 528.

3 От писания письма Пастернака оторвал приход незнакомого чело¬века, разговор с которым вывел его из себя. См. письмо № 528.

4 Проф. Мишель Окутюрье, опубликовавший переписку Пастернака с Ролланом по-французски, отмечает, что французский Пастернака дей¬ствительно не всегда правилен, но отличается присущей ему вырази¬тельностью («Еигоре», Paris, mars 1993).

530. РОДИТЕЛЯМ

Середина января 1930, Москва

Дорогие, золотые мои!

Простите, что я упустил из виду, что вы одни в Берлинской квартире, без девочек, — и написал вам такое письмо1. Ни слова о нем, оно, верно, дошло, но то, что я позабыл о вашем одиноче¬стве и о том, что нет никого рядом, чтобы его разрядить немного, непростительно и ужасно! Ради Бога, простите меня за доставлен¬ное огорченье и забудьте обо всем, кроме просьбы, в нем заклю¬чавшейся. Никогда не ставьте меня в положенья обывательские: они для меня убийственны.

Что я на другой же день по отсылке письма пожалел о гром¬ком голосе, дошедшем до вас в вашу тихую квартиру, об этом вы догадываетесь2. Надо ли мне говорить, как я вас люблю и как тер¬заюсь данной вам отповедью! Но вы удивительно странно пред-ставляете себе мои обязанности, мою ответственность, мою осо¬бую, внеобывательскую несвободу!

Крепко обнимаю вас и целую. Ваш Боря

Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford). Датируется по содержанию.

1 Письмо № 528.

2 Получив письмо, Л. О. Пастернак в тот же день писал сыну: «Ни¬чуть я не обиделся на твой возвышенный голос — а мне тебя было искрен¬не жаль, ибо я знал, что ты будешь грызть себя и каяться и на другой день пришлешь искреннее сожаление <...> Какая судьба и «сцепление»: когда-то я хотел Роллану послать мой офорт Толстого и мой «hommage» <...> пока судьба повернула в сторону сына» (там же. Кн. I. С. 263).

531. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ

19 января 1930, Москва

19.1. 30

Я еще не поблагодарил тебя за телеграмму1, а от тебя третье пись¬мо, и это мне не дает покою. Ты еще летом окольно и издалека гово¬рила об оказии. Но только из рождественского твоего письма в пер¬вый раз узнал, кто это. Я три раза ходил к В<ере> А<лександровне> и не заставал ее дома2. Вчера мне посчастливилось прийти ко време¬ни их обеда. Я получил шарф и редикюль для Аси, ужасно тебя бла¬годарю. Но ходил я не за этим, а главным образом за твоей статьей о Рильке и за другой, о Гончаровой3. Представь, она их и не повезла. Это было для меня большим разочарованьем. Я затем и задерживал ответ тебе, чтобы написать по прочтении статей, и о них, первым де¬лом. На нее нельзя сердиться. Но половина установлений, имеющих силу в любом государстве в какое угодно время, исходит от передо¬вого населенья, от того, как себя люди ведут. И в тех случаях, когда я сознаю совершенную чистоту и невинность того, что я делаю, мне и в голову не может прийти, каким ложным истолкованьям может под¬вергнуться или даже принято подвергать эти вещи. Чем верить в ка¬кую-то атмосферическую неврастению, я лучше ошибусь, веря в широкое здоровье воздуха, которым я дышу. По той же причине, по которой В. А. не привезла статей, она не ответила на письма С<ер-гея> Я<ковлевича> и Д<митрия> П<етровича>4, и не ответит.

А я всегда с ужасной тягостью подчиняюсь вынужденной «конспирации», испрошенной со стороны, т. е. недописыванью инициалов и прочей ерунде этого порядка. И это всегда бывает, когда приходится говорить о других, о милых, робких, суеверных и пр. людях. От В<еры> А<лександровны> же узнал впервые о серьезном желаньи Святополка приехать сюда (Прокофьев гово¬рил об одном Сувчинском5). Однако В. А. не верит, чтобы он по¬лучил разрешенье. А это изменило бы всю мою жизнь.

Как ты замечательно пишешь! И всего больше тебя и жизни, т. е. музыки земного притяженья в твоих спокойных описаньях. Над будками и дворовым выкачиваньем в эпических скобках под¬нялось французское Рождество, и я его провел с тобою не в силу какого-нибудь своего влеченья, а силой чуда производимого то¬бою привычно-размеренно, поденно и затрапезно, без восклица¬тельных знаков, за которыми никогда не бывает никаких чудес.

Вчера я получил от С. Я. письмо и сегодня ему отвечу. Я ужас¬но ему обрадовался. Я мысленно уже писал тебе, и вот о чем, ког¬да его получил. Я хотел у тебя попросить прощенья, что долго не отвечал, зная в особенности, что ты одна, и чтб это, по моему соб¬ственному опыту, может значить. И тут я делал сближенья с тем засореньем нервов, которого я никогда не ведал в моем до-семей¬ном одиночестве, веселом и огромном, и которым я заболеваю всякий раз в квартире, признавшей фактом меня и моих, и меня — благодаря последним. Разреши не вдаваться в тонкости: ты либо знаешь это, либо от этого счастливо избавлена. Далее я жалел, что мало знаю С. Я., потому что только о нем бы и писал тебе все это время, и ты бы радовалась. Его страшно любят люди, имеющие касательство до тебя и меня. Назову, чтобы кого-нибудь вспом¬нить, Асю и Антокольского. В их рассказах по посещеньи тебя он участвовал в превосходной даже, против тебя, доле. И то, что я люблю его — не фраза, не желанье какой-то сердечной позы, не лирическое намеренье: все это было бы для него обидно, и я бы это спрятал, не показав. Он замечательный человек, мне это изве¬стно. Нутро же его — это я сам в некоторой высокой степени, заб¬расывающей в области, куда я не попал (потому что часто там, где он возводил себя в степень, я извлекал корень). Последнее, впро¬чем, вздор, инерция разбежавшейся фразы, и я бы должен был это зачеркнуть; но в данном месте тебя бы заинтересовало, что имен¬но зачеркнуто. Вот почему это схематическое закругленье (как я их ненавижу, а вот и сам не свободен иногда!) оставляю. Кроме того, я хотел тебе признаться, что твоя цитация дачи и общего кро¬ва резанула меня, представив (против твоей воли) большим по¬шляком, чем я мог себя считать6. — И тут пришло его письмо. —

А у В. А. я застал служащего Нац<иональной> библ<иотеки> в Париже, очень милого человека, наговорившего мне кучу прият-ностей. Он отправляется с С<мышляевы>ми7 в Ростов, на Кен-озеро и на Ледов<итьгй> океан. Я плохо говорю по-фр<анцузски> и еще более того смущаюсь. Они вернулись с обхода букинистов и жуя, запивая вином и пр., раскладывали покупки, хвастая сходностью купленного. Я увидал старый «Петербург» Белого, твою Вишняков-скую «Разлуку»8, несколько сборников народн<ых> песен; — но меня тотчас отвлекли, — были еще гости, и я только успел сказать ему, чтобы он достал твои Версты и не верил твоему мненью о них9, — что ты их недооценила. С<мышляев>ы же однажды отдыхали с Женею в здешнем d’Arcine10 (в «Узком»; я ни разу ни в каком доме отдыха Цекубу не жил и, кажется, единственное изо всех «кубис¬тов»11 исключенье: Женя — дважды, Ася — просто несчетное число раз). И — не знаю, врут ли или верить—Женя им понравилась. И тут ты оценишь весь клубок: Ист<орический> музей; круглый стол с гостями (И. Н. Розанова ты ведь знаешь?); ты и твои подарки мне (что прозы не будет, я еще не знал); француз, осыпавший меня ком¬плиментами и пожирающий глазами; d’Arcine — Узкое; любят Женю, — и все это