почти что в Париже. — Выхожу блаженный, без¬донно облагодетельствованный; шестой час, вечер уже наступил, мне на Петровку в кассу за билетами на конц<ерт> Оборина. Ду¬маю, теперь обязательно что-то случится «эгоцентрическое», и тут же предвосхищаю, знаю мол, — чтб: по дороге на Петровку увижу в витрине «Недр» (книжного магазина) «Поверх барьеров» или что-нибудь подобное, не более того. Но вместо «Недр» — пустое поме¬щенье с огромной надписью, что Недра переведены туда-то и туда-то (куда — не успеваю прочесть)… а дальше, в двадцати шагах, за углом Большого Театра, последнею в огромном хвосте дожидаю¬щихся автобуса — Женя. Я страшно ей обрадовался. Так ли это у тебя, т. е. любишь ли ты также чтобы любили близкого тебе челове¬ка, и тогда ли только убеждаешься, как он близок тебе? —

Прервал письмо. Зашла Ася с сыном Ад. Герцык12. Я совер¬шенно не нужен ему, Ася же, вперед взвинтив себя, успела, верно, внушить ему, как важно для него со мной познакомиться. Такая страсть ко взаимным пронзеньям и к сталкиванью людей, кото-рых ни жизнь, ни случайность без ее вмешательства не столкнули б — единственный ее недостаток, но я его терпеливо сношу во внима¬нье к остальным ее заслугам и достоинствам. Но часто это бывает очень неловко. — Зачем дали Муру «Зверинец»13, и как ты могла это допустить? Я не знаю на свете книжки нелепее и неудачнее: совершенно неизвестно, для кого она написана. В ней есть два-три места поэтически-жизненных; однако для того, чтобы быть предназначенными для взрослых, они должны были бы отличать¬ся большей серьезностью. То же, что для детей она никак не го¬дится, ясно не только автору, читателю и издателю, но и бумаге, которая это стерпела, как и многое. Этот Зверинец вместе со столь же прекрасною Каруселью были написаны в самую тяжелую для меня пору, весной 25 года; и — в частности, Зверинец в те самые дни, когда одна девушка передала мне по оказии твое письмо о рождении Мура (Feuerzauber* со спиртовкой, помнишь!14). Мне тогда очень благоволил Чуковский, но даже и его усилья конечно ни к чему со Зверинцем не могли привесть: легче было устроить десть чистой писчей бумаги по детскому отделу, чем эту остроум¬ную рукопись15. Чуковский писал мне неслыханно лестные и по-настоящему сердечные письма. Он готов был в лепешку расши¬биться, чтобы мне помочь. И тогда-то родилась Ломоносова, о которой ты вновь прочла в моем письме к Д<митрию> ГКетрови-чу>16, которое так же нужно было тебе показывать, как давать Зве¬ринец Муру. — Но как все это связано, а! — «Зв<еринец>» же из милости издали в прошлом году для какого-то п-го возраста, об определимости которого лучше не думать17. — Мне правда стыд¬но перед Муром. Я мечтал о будущей дружбе с ним, а теперь навек вами перед ним опозорен. — Книжки достану и пришлю.

Однако пора кончать. Знаешь ли, как начался у меня год, т. е. что сопутствовало твоей телеграмме (очень хорошо France в виде пожеланья!18), т. е. кто был тебе спутником в этот день? Я получил книгу от R. Rolland’a, с надписью, в конце которой есть тоже по¬желанье bonne traversee de Tun a l’autre bord** (хотя в смысле пере¬правы с востока на закат, из молодости в старость19). Это подстро¬ила Майя (М. П. Кудашева, помнишь?). С ее слов он знает о тебе и обо мне. Она золотой человек и очень скромная и умная. Жал¬ко, что эта тема к концу пришлась, потому что так ни о ней нельзя писать, ни о том, как меня взволновал этот подарок. Я не умею «переписываться с великими людьми», и этого не было у меня в жизни. Но мне и по-фр<анцузски> было отвечать R. R легче и вольнее, чем в свое время по-русски Горькому.

Прости за длинное письмо. Негде даже и поцеловаться. Твой Б.

Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922-1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 171).

1 Цветаева поздравила Пастернака с Новым годом телеграммой: «Sante courage France Магша» («Здоровья мужества Франция Марина». — фр.). — там же. С. 515.

2 В. А. Завадская, подруга Цветаевой, вернулась из Парижа в Москву.

* огненное волшебство (нем.).

» доброго перехода с одного берега на другой (фр.).

3 Публикация Цветаевой «Несколько писем Райнер Мария Рильке» с предисловием, предваряющим их текст по-русски, в «Воле России», 1929, № 2, и ее статья «Наталья Гончарова (Жизнь и творчество)» в «Воле Рос¬сии», 1929, №5/6-8/9.

4 Д. П. Святополк-Мирский.

5 Известие, полученное от композитора С. С. Прокофьева, вернувше¬гося из Парижа.

6 Имеется в виду трактовка в духе времени объяснения Сергея Спектор¬ского с мужем Ольги Бухгеевой из журн. редакции «Спекторского»: «…»По¬слушайте! Мне вас на пару слов. / Я Ольгу полюбил. Мой долг…» — «Так что же?/ Мы не мещане, дача общий кров. / Напрасно вы волнуетесь, Сережа»».

7 Имеются в виду режиссер Валентин Сергеевич Смышляев, ставший мужем Завадской, и его первая жена Ольга Федоровна.

8 Андрей Белый. «Петербург». Пг., 1916; Марина Цветаева. «Разлука». Берлин, 1922. А Г. Вишняк — главный редактор изд-ва «Геликон» в Берлине.

9 Марина Цветаева. «Версты». М., «Костры», 1921. Цветаева неодно¬кратно отрицательно отзываясь об этой книге, восхищенное письмо Пас¬тернака о которой положило начало их переписке (см. письмо № 194).

10 Название санатория в Савойе, в котором находился в это время С. Я. Эфрон.

11 Слово образовано от аббревиатуры ЦКУБУ — Центральная комис¬сия по улучшению быта ученых.

12 Даниил Дмитриевич Жуковский, поэт.

13 Детские стихотворные книжки Пастернака «Зверинец» и позже называемая «Карусель».

14 Имеется в виду письмо Цветаевой 26 мая 1925, где она писала: «…Сын мой Георгий родился 1-го февраля, в воскресенье, в полдень. В се¬кунду его рождения взорвался разлитой возле постели спирт, и он был яв¬лен во взрыве» (М. Ц. Собр. соч. Т. 6. С. 246).

15 «Карусель» сначала была опубликована в журн. «Новый Робинзон», 1925, № 9, потом в том же году вышла отдельной книжкой, тогда как «Зве¬ринец» Чуковскому не удалось пристроить, Пастернак опубликовал его в журн. «Огонек», 1925, № 52.

16 Письмо № 518, часть которого Цветаева переписала в своем пись¬ме Ломоносовой 1 февр. 1930.

17 В 1929 г. «Зверинец» вышел отдельной книжкой.

18 См. текст телеграммы в коммент. 1.

19 См. письмо № 528.

532. С. Я. ЭФРОНУ

20 января 1930, Москва

20.1. 30

Дорогой мой Сергей Яковлевич!

Единственное мое намеренье крепко Вас расцеловать за Вашу братскую подпись1. Братом меня назвали с тех же гор, где теперь и

Вы, в самый первый день года. Я получил от R. Rolland’a книгу с надписью, в которой встречается то же слово, и теперь после Ва¬шего случая, оно мне кажется альпийским2.

Все о Вас знаю из письма М. И. Она даже с Ваших слов опи¬сала мне местность, которою Вы окружены, и я ее вижу. Ново¬стью для меня был точный Ваш адрес, радостью и преогромной — Ваше письмо.

Из рождественского письма М. И. узнал впервые о ее прозе, посланной с оказией. Ходил к В<ере> А<лександровне>, и толь¬ко на третий раз застал ее дома. Она ни Вам, ни Дм. Петровичу не сможет ответить по той же причине, по какой не повезла с собой и прозу. Хотя совесть ее так же чиста, как у меня, и у нее никакого повода нет впадать в суеверную сторожкость обывателя, она пред¬почитает воздерживаться от переписки с заграницей, так как на этой почве бывает много недоразумений3.

Поправляйтесь, пользуйтесь случаем, в санатории наш брат попадает нечасто. И сколько наверное кругом Вас бездельников, которым это совсем не нужно!

Мне становится все трудней год от году. Никто кроме меня в этом не виноват. Когда-то я естественно рос из своего одиноче¬ства, не задумываясь над тем, к чему этот рост ведет и что значит. Потом это изменилось. Начиная с «Девятьсот пятого» я пишу не от себя, а все для кого-то. Между тем ответа я от этого местоиме-нья не получаю, и с тем, что до меня доходит, жизни завести не могу. В отношеньи меня здесь уже успели застыть кое-какие мест¬ные суперлативы, и при пользованьи ими, в них не заботятся даже внести разнообразья. Правда, словарь, которым приходится пользоваться нашей критике, беден и ограничен; значащих слов в нем почти нет, — отсюда и стереотипы. «Повесть» я писал про¬шлой весной, добрую ее долю с хорошим волненьем. По-настоя¬щему ее принял только Пильняк с молодежью им руководимой4. Но вот и все, что я от нее видал. Дм. Петровичу я недавно напом¬нил, что заграничная моя звезда сводится к Вашим совместным усильям. Но я позабыл прибавить, что эта ясность причин и ис¬точников меня радует, а не смущает. Я этой «перепиской с друзья-ми» счастлив, это именно то, чего мне недостает в моей здешней судьбе: очень хорошо, что все это узко, субъективно и спорно; я участвую в общем разговоре и — не одинок.

Но сколько бывает случаев радоваться всему происшедшему, и неописуемой трудности времени, и его суровости и пр. и пр.! Они неисчислимы. Вдруг забредет что-нибудь такое с «поэтом-вещуном»

(это Тютчев, если помните (!!!)) на устах; с «пушкинской просто¬той» вегетарианского стиха, в жизни не убившего и мухи. Или, на¬пример, статью Люб<ови> Столицы об Адел<аиде> Герцык вам по¬кажут5. Бог ты мой! И еще ты стонешь?! И главлит не по тебе?!

Так это все еще «пишет» и «размышляет»! И сквозь мир зри¬мый незримый провидят? И отметинки остались, как наклады¬вать? А кощунства-то сколько (не говоря уже о посвященности в судьбу и назначенье форм!). Евангелисты бедные старались, по¬казали безумно-правое, молниеносно вечное, отвесно-молодое (как лошадь в мыле, как трава в росе) — тысячелетья шли, только искры сыпались, — так гениален заряд, — а послушать иную та¬кую, так это ведь нечто губернское, только под косынкой и по¬нятное, то самое, что стали прозирать, когда табак перестали ню¬хать, ну, знаете, что под кивки и вздохи сказывается; такая, знае¬те, безыскусственность; наследство небольшое, но много ли че¬ловеку нужно. А мы-то думали… Так вот они первоприглашенные вселенной! Мы-то щурились — лицо в улыбку — на небо глядя. А тут маститая кресло просидела при спущенных занавесках, си¬дит и истины нижет, что зерно клюет, птица певчая. Говорят тоже Ходасевич не выдержал, юбку надел, но не верю. — Или вдруг с противоположной стороны заедет. Что-нибудь золотозубое в эле¬гантно сшитом пиджаке, покачиваясь как в фокстроте, рассказы¬вает вам, как прелестно оно прокатилось по Германии. И лезвия для бритв передает и просит написать, что «привет Ваш передан; благодарю Вас». Но позвольте, я отказываюсь, я лезвий никогда приветами не называл, я напишу как есть, называя