там же наймет и прислугу. Боль¬шой багаж пришлось отправлять. Они недавно уехали, знаю по телеграмме, что доехали благополучно, письменных же и более подробных известий не получал, рано по времени. — Только что подали ваше письмо с приложеньем, которое сейчас же пересы¬лаю Б<ерте> С<оломонов>не. Л<ев> С<еменович> болел чрез¬вычайно долго и скончался после мучительно долгой агонии2. Я не писал вам об этом, потому что не ищу новой квартиры, и будучи всем тем, что я есть, работаю при худших рефлексах, чем те, при которых пришлось даже тебе, папа, всю жизнь работать3. Но ра¬зумеется, еще я баловень по сравненью с многими, и судьба моя тут с некоторых сторон, по ее мягкости, необъяснима. — Относи¬тельно денег ответьте, пожалуйста, и наладьте мне возможность обмена, это очень важно для меня. В результате предварительной рекогносцировки относительно выезда получил отказ, но надежд и хлопот не оставлю4. Боюсь немного встречи с вами со всеми, долго говорить, почему, но какие-то нехорошие предчувствия. — И так как вы в Мюнхене, то всех всех вместе с вами крепко обни¬маю и целую. Ваш Боря
Простите, пожалуйста, за приступы беспричинной горечи. Это у меня бывает, вдруг, на всех, и тогда начиная с самых дорогих и близких. — Прошло, целую, забудьте.
С середины июня адрес будет: Киевский округ, ст. Ирпень, Ю-3. ж. д. Пушкинская, 13, мне.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 Смерть Берты Самойловым Кауфман, матери Розалии Исидоров¬ны, жившей в Ленинграде у младшей дочери Клары.
2 Л. О. Пастернак узнал от Эттингера, что 26 апр. 1930 г. скончался их общий друг врач-отоларинголог Л. С. Штих, лечивший когда-то детей Па¬стернаков, и пересылал через сына соболезнования его вдове. Л. О. Пас¬тернак рисовал двойной портрет Л. Штиха и К. Пастернака.
3 Перед отъездом на лето в Мюнхен к дочери Пастернаки освободи¬ли свою прежнюю квартиру. «Квартир масса и меблированных комнат еще больше — но, ведь условия для меня: мастерская, северный свет, лифт — в старых домах, если есть все — нет лифта, или напротив красный дом и «рефлекс»» (Письма к родителям и сестрам. Кн. I. С. 278).
4 Речь идет об отказе в заграничном паспорте и разрешении на выезд.
549. А. М. ГОРЬКОМУ
31 мая 1930, Москва
31.V. 30
Дорогой Алексей Максимович!
У меня к Вам огромная просьба. О ней — ниже, вперед не¬сколько слов о другом.
Я видел Вас три раза в Ваш первый приезд летом 28 г. и на третий, чтобы не показаться бессловесной куклой, попросил сло¬ва в Вашем присутствии на собрании в Кр<асной> Нови1. Когда я кончил, Вы поднялись и, не глядя в мою сторону, покинули со¬бранье. Безмолвная укоризна, которую нельзя было не прочесть в этом движеньи, осталась для меня загадкой. Я уловил упрек, но не понял его. Однако я понял, что какие-то мне не ведомые об¬стоятельства так низко уронили меня в Ваших глазах, что, при невозможности все это выяснить, мне придется с этой тяжкой неизвестностью примириться2. С того вечера я ничем не беспоко¬ил Вас. Я и сейчас не осмелился бы нарушить этот порядок, если бы не весенняя моя встреча с П. П. Крючковым.
Он может рассказать Вам, какую неоценимую поддержку он неожиданно оказал мне в трудную для меня минуту3. До посеще¬ния его на Кузнецком я с ним не был знаком. На столе лежала редакционная почта. Я узнал Вашу руку, и, естественно, зашел разговор о Вас. П<етр> П<етрович> слушал, кивая и улыбаясь.
Так не мог бы вести себя Ваш секретарь, если бы таинственная преграда, затруднявшая мой доступ к Вам, существовала реально. Он должен был бы знать о ней. Я сказал ему, что какие-то люди или превратно поданные факты погубили меня в Вашем мненьи. Он возразил, что меня ложно информировали, что ничего такого нет. Это было страшной радостью для меня и большим освобожденьем.
Потому что в глубине души я знаю, как Вы ко мне относи¬тесь, когда меня не навязывают Вам, без всяких натяжек в ту или другую сторону. И я люблю Ваш трезво-дружелюбный суд тем бо¬лее, что он мне кровно близок и давно знаком. Так ко мне отно¬сятся самые дорогие люди: мой отец и старшая сестра4.
Итак, П. П. с редким участием расспрашивал меня о моем житье-бытье, планах и нуждах. Я предположил, и, вероятно, не ошибся, что то была новая волна Вашей удивительной заботы обо всем мало-мальски проявившем себя в России, коснувшаяся так¬же и меня, и потому не отвергайте, пожалуйста, моей глубочай¬шей благодарности Вам за себя и за всех.
Между прочим, перебирая всякие соблазны, П. П. назвал то самое, что является существом моей нынешней просьбы. И как жалко, что я тогда же не оформил своего желанья окончательно. Он согласился бы, может быть, помочь мне до отъезда, что крайне упростило бы все и ускорило, а также избавило бы Вас от чтенья длинных писем.
Все последние годы я мечтал о поездке на год — на полтора за границу, с женой и сыном. В крайности, если это притязанье слиш¬ком велико, я отказался бы от этого счастья в их пользу. Поездки же без них я и не обсуждал, за ее совершенной непредставимос¬тью. Я хотел бы повидать родителей, с которыми не видался око¬ло 8-ми лет. Зимой 22 года я побывал в Германии, с тех пор ни разу не выезжал.
Помимо свиданья со своими, мне хочется и нужно побывать во Франции, и в Англии, может быть. И я боюсь встречи с друзья¬ми, как боялся бы поездки к Вам, потому что тепла и веры, излив¬шихся на меня за эти годы, ничем, ничем не возместить. Чем боль¬ше я это сознаю, тем несчастнее делает меня сознанье моей глу-бокой и позорной задолженности. В том, что я бессилен отдарить¬ся, виноват, разумеется, я сам. Но и не я один.
Оттого-то из весны в весну, я так долго и откладывал испол-ненье этой мечты. У меня начато две работы, стихотворная и про¬заическая, мыслимые лишь при широком и крупном завершеньи, и конфузно-смешные без него или с окончаньем невыношенным и скомканным. Мне туго работалось последнее время, в особен¬ности в эту зиму, когда город попал в положенье такой дикой и ничем не оправдываемой привилегии против того, что делалось в деревне, и горожане приглашались ездить к потерпевшим и по¬здравлять их с их потрясеньями и бедствиями5. До этой зимы у меня было положено, что, как бы ни тянуло меня на запад, я ни¬куда не двинусь, пока начатого не кончу. Я соблазнял себя этим, как обещанной наградой, и только тем и держался.
Но теперь я чувствую, — обольщаться нечем. Ничего этого не будет, я переоценил свою выдержку, а может быть, и свои силы. Ничего стоящего я не сделаю, никакие отсрочки не помогут. Что-то оборвалось внутри, и не знаю, — когда; но почувствовал я это недавно. Я решил не откладывать. Может быть, поездка поправит меня, если это еще не полный душевный конец.
Я произвел кое-какие попытки и на первых же шагах убе¬дился, что без Вашего заступничества разрешенья на выезд мне не получить. Помогите мне, пожалуйста, — вот моя просьба. От¬ветьте, прошу Вас, либо сами, если урвете время (я знаю, — это бессмыслица: его не может у Вас быть, если его даже не хватает мне и товарищам в моем положеньи), либо попросите П. П. от¬ветить мне по адресу «Ирпень, Киевск. округа, Пушкинская ул., 13, мне».
Надо ли говорить, в каких чувствах я пишу Вам, и как равно готов принять любой Ваш ответ, потому что с радостью признаю над собой Ваше право даже и осудить меня за желанье и быть о нем особого мненья. Но если бы Вы нашли нужным замолвить обо мне, Ваше слово всесильно, — я знаю6. Будьте же моей судь¬бою в ту или другую сторону. В обоих случаях равное спасибо.
Ваш Б. Пастернак
Впервые: ИОЛЯ. Т. 64,1986, n9 3. — Автограф (Архив Горького, КГ-П 56.12.14).
1 Заседание в редакции «Красной нови» происходило 9 июня 1928 г. Пастернак высказал на нем свои надежды на то, что приезд Горького, ис¬правит к лучшему литературную и идеологическую обстановку в обществе. См. в письме N° 432 о том, как присутствие Горького, «высшего авторите¬та страны и времени», сразу изменило содержание газет и «лучшую часть людей кругом»: В. А. Катанян запомнил слова Пастернака на заседании «о фарисействующем поколении», что резко диссонировало «с всеобщей елейной бессодержательностью» выступлений, его упор на: «Вот приехал барин, барин всех рассудит» («О Маяковском и Пастернаке» // Russian Triquarterly, N° 13, 1975. С. 510).
2 Горький писал в ответ на эти слова: «Решительно, искренно говорю Вам — у меня нет ни тени неприязни к вам, нет ничего, что — на мой взгляд — могло бы задеть Вас, внушить Вам странную мысль о моей не¬приязни <...> Инцидента в редакции «Кр. Нови» я не помню, но косой взгляд мой не мог относиться в Вам. Я терпеть не могу безделья «деловых» собраний и заседаний, и всегда раздражаюсь, присутствуя на них» (Июнь 1930. ИОЛЯ. С. 281).
3 Крючков ссудил Пастернака суммой, необходимой для возвраще¬ния аванса Ленгизу, выплаченного за неосуществленную публикацию «Спекторского» (см. письмо N° 545).
4 Имеется в виду Жозефина, которая была младше Б. Пастернака на 10 лет, но по возрасту из двух сестер была старшей. В ее письмах брату явственно звучат ноты требовательной строгости.
5 Имеется в виду постановление секретариата ФОСП о создании удар¬ных бригад писателей для посылки их в колхозы и совхозы, опубликован¬ное в «Правде» 6 янв. 1930.
6 «Просьбу Вашу я не исполню и очень советую Вам не ходатайство¬вать о выезде за границу, — подождите!» — отвечал Горький и приводил примеры выехавших недавно писателей, публикующихся в эмигрантской печати. — «Всегда было так, что за поступки негодяев рассчитывались при¬личные люди, вот и для Вас наступила эта очередь» (там же). Одновремен¬но с письмом Пастернаку Горький сообщал Г. Г. Ягоде, что отказал Пас¬тернаку, человеку «безусловно порядочному», опасаясь, что тот в силу сво¬его «безволия» поддастся влияниям «белоэмигрантов» (Неизвестный Горь¬кий. М., «Наследие», 1994. С. 172).
550. Р. Н. ЛОМОНОСОВОЙ
3 июня 1930, Москва
3.VI. 30
Дорогая Раиса Николаевна!
Я не знаю где Вы, и сейчас пишу Вам по делу по старому ад¬ресу; Бог знает, когда и где нагонит Вас это письмо1. Мне хочется знать, остается ли в силе возможность с В. Е. Гар, могу ли я ей воспользоваться и не переменила ли она своего адреса2. Не ис-ключена, кажется, возможность, что мы увидимся. Я произвел кое-какие
