мой злополучный роман в стихах. Если я это сделаю (а это надо будет сделать), то только одолев перевал, подобный обработке «Поверх барьеров» 28 г., когда я ликовал при¬близительно среди тех же болезней, от которых сейчас падаю ду¬хом, и не замечал того, что сейчас мне застит глаза. Итак, я наде¬юсь на счастье. А «хорошая жизнь»?.. Дорогая моя, объясни мне, пожалуйста, что это значит. Никогда, или давно-давно не видал и мечтать не смею. Не умею.
Адрес: Семен Владимирович Лурье — Москва 54, Арсеньев-ский пер., д. 28, кв. 235.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 См. коммент. 6 к письму JSfe 549.
2 «Неотъемлемым» выходом была для Пастернака работа, поэтому сразу разговор переходит на обрадовавший его отзыв Лидии об «Охран¬ной грамоте» и «Повести» (см. коммент. к письму JSfe 538 «об освобожде¬нии жизни в искусстве»).
554. М. И. ЦВЕТАЕВОЙ
20 июня 1930, Москва
20. VI. 30 Дорогая Марина!
Я хочу, чтобы ты это знала. Этой весной я хлопотал и получил отказ. Я писал Г<орькому>, слово которого в этих вопросах все¬сильно, и вчера получил ответ. Под разными предлогами он от¬клоняет мою просьбу и советует подождать1. Не могу, но хотел бы научиться верить, что это слово что-нибудь значит, т. е. что время изменит что-то и приблизит, что это не навсегда, что попытку мож¬но будет возобновить.
Оттого и не писал. Все последнее время был в большом вол-неньи. Верил почему-то в успех. Когда не нужно, — любят, гово¬рят, раскупают изданье за изданьем, прощают (сильнейшее из имеющихся) притиворечье всему, что возведено в канон. Когда нужно, — узнаёшь, что прикован за ногу и никто палец о палец не ударит тебе в освобожденье. Настроенье соответствующее. Не на¬чинать, — не знал бы, испытанье не из приятных.
Пока это свежо, трудно даже письмо дописать. Оно — тебе и С<ергею> ЖковлевичуХ Главное в сообщении. Можно сказать Д<митрию> П<етровичу>, но никому больше. Да и больше некому.
В этом году выдумали почему-то под Киев на дачу. Идея зна¬комых, одного из которых, пианиста Нейгауза, кажется, знает П<етр> П<етрович>2. Семья с конца мая уже там, завтра и я еду. Адрес будет такой: Ирпень, Киевского окр. Ю-3. ж. д. Пушкинс¬кая 13, мне. Люди, сманившие туда, главным образом тот же Н<ей-гауз>, — очень милые.
Итак, придется смириться и временно перестать об этом ду¬мать. Но осенью возобновлю попытки относительно Жени и Же¬нички.
Не сумею тебе этого описать толком, но на Кузнецком, пря¬мо от секретаря Г<орького>, с его письмом (прочитанным) в ру¬ках, и больше: переходя через дорогу и остерегаясь автомобилей, — именно в этой обиде и, — относительном, — несчастьи, вспомнил о поэзии, о том, скажем, чем занимался иногда Верлен (чтобы не бубнить все о том же R
Мне придется в ближайшие месяцы позаботиться о книге прозы и о злополучном, чтоб его черт побрал, романе в стихах3. На подготовку книги я смотрю всегда как на первую, в настоящем смысле слова беловую, после тех черновиков, какими были от-дельные части целого или отдельные вещи сборника, появлявши¬еся в журналах. По-моему, это тебе близко и «После России» со¬брано и вновь написано именно так. Вот и попробую. — Часто бо¬лею, ложность положенья растет, своей судьбы не понимаю. Из Ирпеня лучше напишу. Когда ты попросила меня написать С. Я., мне тоже было очень тяжело. Простила ли ты мне, и он, что просьба осталась без исполненья? Ответь. Эта вина меня очень мучает.
Впервые: Цветаева. Пастернак. Письма 1922—1936. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 171). Из Парижа переслано в Савойю (Chateau d’Arcine).
1 См. коммент. 6 к письму Горькому № 549.
2 П. П. Сувчинский был знаком с Нейгаузом по Киеву.
3 Разговоры об издании сборника прозы велись с 1929 г., в него долж¬на была войти «Охранная грамота»; под назв. «Воздушные пути» и без «Ох¬ранной грамоты», вынутой их него на последней стадии работы, сборник вышел в ГИХЛе в 1933 г. «Спекторский» был дописан летом и сдан в изда¬тельство осенью 1930, вышел в 1931 г.
555. Ж. Л. ПАСТЕРНАК
15 июля 1930, Ирпень
15. VII. 30 Дорогая Жоничка!
Мне давно следовало успокоить тебя насчет своего здоровья и сказать, как крепко я тебя люблю и как глупо было с моей сто¬роны так тебя пугать и расстраивать. Что же помешало мне? Луч¬ше не говорить о причинах, так они второстепенны. Зато это за-поздание застает меня совершенно оправившимся и отдохнувшим. И, верно, это к обоюдной выгоде скажется на письме. Вот одна только неприятность. Тебе, верно, уже известно, что из сугубой осторожности Г<орький> отказал мне в поддержке, и это равно¬сильно полному крушенью соответствующих надежд. Ну что ж, примиримся, оно, может быть, и к лучшему.
В исходе очень трудной зимы, изобиловавшей разными разо¬чарованьями и утратами (один М<аяковский> чего стоит!), Моск¬ва весной к началу ремонтного сезона приняла совершенно бредо¬вый вид. Как это всегда с нами бывает, довольно безропотно пре¬одолевая очень крупные затрудненья, я разнервничался от двух-трех сущих пустяков. Особенно я обозлился на экзематозную дрянь, высыпавшую у меня на губе и, как казалось, без намеренья когда-нибудь это место покинуть. — Но теперь все это прошло.
— Я тут с двадцатых чисел июня. При мне была твоя «Ь’аше enchantee»*, которую я с первого же дня стал глотать том за томом. Когда я кончил четвертый том, меня точно разлучили с большим и захватывающим миром, присутствие которого стало для меня необходимостью. И мне страшно скучно без него. Собственно, две последние книжки составляют один том, — третий.
Нынешним летом R. R
* «Очарованная душа» — роман P. Роллана.
Я его тебе не навязываю, но и не скрываю, потому что что бы ты ни сделала, у тебя не может быть движенья, которое бы не было лучше и свежее моего. А по ряду счастливых случайностей у меня есть ни¬чем не заслуженное право думать о письме к нему, и даже настоль¬ко близкое, что если я им не воспользуюсь, получится неловкость. Право это — сплошной конфуз. Я его ничем не заслужил.
Одна моя знакомая, М. Кудашева, одаренная французская поэтесса и очень, очень хороший человек, — ближайший друг и, может быть, даже больше — R. R. Она по матери француженка, москвичка, всегда живет в Москве и в давнишней переписке с ним. На днях она поехала к нему в гости. Между прочим, у ней были опасенья, что швейцарцы не выдадут ей въездной визы, и на этот случай предполагалось, что они встретятся во Фрейбурге. И вот, зная о вас от меня, она заблаговременно попросила меня о помо¬щи. Могло так статься, что, Федя, тебе пришлось бы хлопотать о близком Rolland’y человеке. Так вот, эта Кудашева по доброте своей рассказывала что-то обо мне Rolland’y; а кроме того, я значусь в списке современных русских имен, — обстоятельство еще более случайное, потому что совершенно устарелое, ничем не обновля¬емое и, за давностью, — тягостное и ложное.
—■ Но несколько слов об Ирпене. Тут зимняя дача; дом, как в Райках, три комнаты с террасой, между светлыми, высокими ком¬натами настоящие стены. Короче и не преувеличивая, это в срав¬нены! с моей московской обстановкой — настоящий дворец. Боль¬шой сад. К моему приезду все отцвело. Аисты, журавли, иволги, удоды. При мысли, что отсюда придется скоро уезжать, меня ох¬ватывает страх. Я навсегда бы тут остался. С первого же дня взял¬ся за работу. Наблюденья еще более огорчительные, чем над плот¬ностью стен и числом комнат: охватываю вдесятеро шире, успе¬ваю качественно и количественно раз в двадцать больше. Пуга¬юсь сравненья, потому что это облегченье — недолговечное.
Дорогая Жоничка, я опять к тебе с просьбой о книгах. Но читать Rolland’a было таким наслажденьем! И в городе я бы его себе позволить не мог! Пришли мне сюда, если можешь, но тог¬да — не откладывая, два тома Пруста, —■ 1-й и 3-й; второй, «А ГотЬге de jeunes filles en fleurs» у меня есть. Мне же надо: Marcel Proust: A la recherche du temps perdu, tome I «Au cote de chez Swann» и tome III «Le cote de Germantes» До сих пор я боялся читать Пру-
* «В поисках утраченного времени», том I «В сторону Сва¬на» и том III «У Германтов» (фр.).
ста, так это по всему близко мне1. Теперь я вижу, что мне нечего терять, то есть незачем себя блюсти и дорожиться. Прусту не на что уже влиять во мне. Но ты помни, что письмо мое — веселое и просительное, а не грустное!
Дорогой Федя! Крепко целую тебя и люблю. Однажды мы гу¬ляли с тобой по Kurrurstenstrasse. Ты мне про все рассказывал. Та¬ким тебя помню. Как давно все это было!2
Адр. Ирпень, Киевский округ. Юго-Западной ж. д. Пушкин¬ская 13, мне.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Hoover Institution Archives, Stanford).
1 В письме JSfe 425 Пастернак писал Цветаевой: «…Я боюсь читать Пру¬ста, пока кое-чего не сделаю и не стану вдесятеро старше и проще его».
2 Восемь лет назад, во время последнего пребывания Пастернака в Берлине в начале зимы 1922-1923 г.
556. М. А. ФРОМАНУ
17 июля 1930у Ирпень
17. VII. 30
Дорогой Михаил Александрович!
Особенно виноватым перед Вами почувствовал себя на днях, прочитав обе повести. Оправданья представлю ниже, сперва не¬сколько слов о них1.
Как хорошо удается Вам проза, читать эти вещи было боль¬шим наслажденьем. Вы прекрасно живописуете и, по-видимому, с хорошо изученной, родной и тепло пережитой натуры. Ваше сво-еобразье нематерьяльно, его нельзя отчеркнуть ногтем, пальцем в него не ткнуть.
Особенно много полноты и равновесья в «Жизни милой Оль¬ги», и вся бы вещь, прямо начатая на этом счастливом уровне, на нем бы и осталась, если бы, — на мой взгляд, Вы его не снизили в самом конце некоторыми покаянными рассужденьями на несколь¬ких, чередующихся с последними движеньями повести, страни¬цах. Умолчанья во всех этих местах сказали бы гораздо больше. А до 136 стр. все идет отлично, причем это относится ко всей кни¬ге, т. е. и к «Концу Чичикова». Очень тонкий рассказ! Надо ли го¬ворить, что род Вашей наблюдательности, сосредоточенно сдер-жанной, очень близок мне, — я сам в лучшую свою пору думал
