все же, в одно прекрасное утро он придет, придет, может быть, даже раньше, чем Вас достигнет это письмо. Я знаю такие примеры.

Прозу я начал ведь писать с Вашей легкой руки, т. е. толчком к ней послужила подаренная Вами Тицианова бумага3. Потом я решил, что бумага слишком хороша для такой пачкотни, и перенес работу, вместе с ощущением этой благородной желтизны слоновой кости, согревшей мою выдумку, на другой, более простой сорт бумаги (как часто бывает с воздержанием, когда, например, Вы отказываетесь от лакомства, и мысль о лакомстве в фантазии становится равносильна двойному лакомству). Одним словом, Тицианова бумага определила мой новый стиль, и Вы, Нина, оказали на меня литературное влияние. Я вор и плагиатор.

Милая Ниночка, осенняя трепотня меня ни капельки не огорчила4. Разве кто-нибудь из нас так туп и нескромен, чтобы сидеть и думать, с народом он или не с народом? Только такие фразеры и бесстыдники могут употреблять везде это страшное и большое слово, не заботясь о том, осталось ли у него какое-нибудь значение.

До Вас достигли слухи о продовольственных неурядицах севера. Как всегда бывает в таких случаях с семьями нашего слоя, продовольственная паника повела к тому, что сахару покупают и потребляют больше, чем надо и чем бывает в спокойное время, все время возят мясо из деревни родственникам работницы, и в доме весь день воняет перетапливаемым внутренним салом.

Стасик женился, немного рано, ему только еще 19 лет, на девушке, с которою дружит последние годы5, и живет в семье жены, ее отец инженер, там немного просторнее.

Леня, маленький наш дурачок, поступил во второй класс школы в середине года. Когда он в конце октября пошел в первый раз в класс, я был готов к тому, что его, избалованного мальчика* выросшего на руках у женщин, исколотят и высмеют и он придет в синяках и слезах. Но, представьте, он привился там и с первого же дня с ним там подружились. Он стал хватать пятерки и оказался вторым учеником. Сейчас он захворал чем-то неопределимым со рвотами, сначала мы решили, что скарлатина, потом это оказалось ошибкой, может быть это желтуха, может быть глисты, — во всяком случае, Ваш подарок, фрукты и сушение, оказались очень кстати и вызвали взрыв восторгов и благодарности. А вино, а вино! Жаль, что когда его пьют, его выпивают, а то все хотелось бы любоваться его цветом, крепостью и густотой!

Который раз, что я пишу Вам, собирается и Зина, и верьте мне, мешают только хозяйственные хлопоты и бестолочь.

Мне было очень хорошо в конце прошлой зимы, весною, летом. Мне было так, как было в Тифлисе. Я не только знал (как знаю и сейчас), где моя правда и что Божьему промыслу надо от меня, — мне казалось, что все это можно претворить в жизнь, в человеческом общении, в деятельности, на вечерах. Я с большим увлечейием написал предисловие к моим Шекспировским переводам, кажется Урушадзе повезла один экземпляр статьи (в рукописи, конечно) Симону, — достаньте у него. С еще большим подъемом я два месяца проработал над романом, по-новому, с чувством какой-то первичности, как может быть только в начале моего поприща. Осенние событья внешне замедлили и временно приостановили работу (все время денег приходится добиваться как милостыни), но теперь я ее возобновил. Ах, Нина, если бы людям дали волю, какое бы это было чудо, какое счастье! Я все время не могу избавиться от ощущения действительности, как попранной сказки. Разберете ли Вы мою мазню? Подумайте, как я разболтался! Всем сердцем желаю Вам полного выздоровления Ниты, спокойствия, полноты сил и здоровья.

Целую Вас без конца. Ваш Б.

Не тратьте времени на чтение этого многословия. Я сам терпеть не могу длинных писем. Ничего не посылайте. Тут ничего не надо.

Впервые: «Литературное обозрение», 1988, JSfe 5. — Автограф (ГМГЛ, № 021912, 7).

1 У Ниты Табидзе было отслоение сетчатки глаза.

2 См. письмо № 983.

3 Пачка бумаги была подарена во время поездки Пастернака в Грузию в окт. 1945 г.

4 Имеется в виду выступление Фадеева на президиуме Союза писателей, в котором он назвал уход Пастернака от «актуальной поэзии в дни войны» в переводы «определенной позицией» поэта, «не признающего нашей идеологии» («Литературная газета», 7 сент. 1946). Через несколько дней на общемосковском собрании писателей Фадеев говорил, что «безыдейная и аполитическая поэзия Пастернака не может служить идеалом для наследников великой русской поэзии» (там же, 21 сент.).

5 Жена С. Г. Нейгауза — Галина Сергеевна Яржембская.

1015. Н. ТАБИДЗЕ

22 декабря 1946, Москва

22 дек. 1946

Дорогая моя Ниночка, у меня месяц пролежало прилагаемое письмо, которое я думал отправить с Ниной Осиповной Гудиашвили1. Мне очень хотелось ее увидеть, она из тех замечательных женщин, в которых очень много определенности, т. е. велика и сильна печать личности и человека. Но в день, когда с ней

можно было встретиться, я был занят, а на другой она заболела и больная уехала. Письмо осталось.

Мы часто виделись с Симоном и Марийкой, они Вам о нас расскажут. Как мы живем? Наверное, нельзя пожаловаться, а может быть, и можно, — мне трудно об этом судить, так ослепляет меня внутреннее счастье моего существования.

Послезавтра Чиковани уезжают. Когда я утром подумал, что еще раз поцелую Вас в письме и напишу Вам два слова, сердце сжалось у меня от тревоги и страха за Ниточку. Как убивает и беспокоит меня неопределенность ее состояния. Мне страшно, что я такой эгоист и всегда так занят собой. Вероятно, это страшный грех по отношению к нашим детям.

Потому что ведь и слова любви, которые, как всегда, я Вам скажу, — это та же узкая, личная, непросветленная справедливостью упоенность Вашим домом, Вашей улицей, Вашим городом, как каким-то дышащим и движущимся пламенем большой-большой свечи, и Вами, как крайним острием этого пламени и его стрелою. Нина, я страшно люблю Вас и так глуп и бездарен, что Вы этого не знаете и что мой приезд в прошлом году ничего к этому неведению не прибавил.

Но за что, за что мне так хорошо на свете, Ниночка, я готов плакать, так это поразительно и непостижимо. По той логике бреда, которая немного присутствует в этом письме, у меня какое-то ощущенье, что Вы посвящены лучше меня в мои собственные судьбы, словно боги советуются с Вами, как с сивиллою, хорошо знающей меня, что им делать со мной.

Нина, я не знаю, куда мне деваться от стыда, когда от Вас приходят посылки. Не делайте больше этого. Хотя мне в этом году немножко труднее, чем в прошлом, все же соотношения такие, что посылать Вам должен был бы я, а не Вы, а я живу так по-свински, в таком торопливом, невнимательном тумане, что этого не делаю.

Но Вы простите меня, что я не такой, как всегда. Я начал что-то такое, чего раньше никогда не писал, и мне хочется успеть это, пока я живу на свете. Я Вас люблю, Нина, вижу перед собою, и Ваши деревья в окнах в глубине, и всем, всем сердцем, сильнее всего на свете желаю, чтобы Нита выздоровела совершенно, чтобы у Вас не осталось ни следа печали и страха за нее.

Зина и Леничка благодарят Вас за все. Кланяются и целуют.

Впервые: «Литературная Грузия», 1966, № 2 (с купюрами). — Автограф ГМГЛ, № 021912, 6).

1 Жена художника Ладо Гудиашвили.

1947-1948

1016. Е. Д. ОРЛОВСКОЙ

10 января 1947, Москва

10 янв. 1947 г.

Глубокоуважаемая Елена Дмитриевна! Отвечаю Вам открыткой, потому что очень занят и не уверен, когда смогу ответить полнее. Благодарю Вас за Ваши добрые чувства. У меня нет своих книг, кроме той небольшой (в красном переплете), о которой по-видимому пишете и Вы1.

Я очень хорошо помню Кулиева2 и рад Вашему сообщению о нем, — он, конечно, из той породы, когда человек приходит с определенностью и значительностью явления. Но я ничего не перевожу теперь, даже отказался от своего Шекспира.

Я пишу большой роман в прозе о сорокалетии (1905-1945), может быть, еще более далекий от злободневности, чем все, что я делал до сих пор, но зато и совершенно ни с чем прежним после Чехова несоизмеримый, и он меня делает счастливцем из счаст-ливцев, когда работа идет гладко, и доводит до отчаяния, когда она прерывается или останавливается. Еще раз спасибо за память.

Всего лучшего. Ваш Б. Пастернак

Впервые: «Дружба народов», 1990, № 2. — Автограф.

Журналистка и переводчица киргизской поэзии Елена Дмитриевна Орловская принимала участие в судьбе балкарского поэта Кайсына Кулиева, разделившего со своим народом насильственное выселение в Среднюю Азию. Она обратилась к Пастернаку с просьбой о книгах его стихов и возможности сделать несколько переводов Кайсына Кулиева.

1 Имеется в виду изд.: Борис Пастернак. Избранные стихи и поэмы. М., ГИХЛ, 1945.

2 С Кайсыном Кулиевым Пастернака познакомила М. С. Петровых в 1939 г. В ноябре 1942 г. в Москве он присутствовал на вечере Кулиева, вернувшегося с фронта.

1017. В. К. ЗВЯГИНЦЕВОЙ

Середина января 1947, Москва

Дорогая, добрая моя Вера Клавдиевна! Вот Леонидзе, которого Вы мне собираетесь пристроить1, и вот новое стихотворение из романа, которого Вы кажется не знаете2. Спасибо за все. Целую Вашу руку. Преданный Вам

Б. Пастернак

Подклеенные строфы наверное лишние3, автор перестарался?

Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1720, on. 1, ед. хр. 201). Дата получения 20 янв. 1947 поставлена В. К. Звягинцевой.

Пастернак познакомился с поэтессой В. К. Звягинцевой по совету С. Н. Дурылина в 1929 г. на вечере «Никитинских субботников».

1 В июне 1946 г. Пастернак перевел несколько стих. Леонидзе (см. письмо № 1006). Звягинцевой был послан цикл «Путешествие по родине», из которого ей удалось напечатать в журн. «Октябрь» (1947, № 3) два стих.: «Вечер в старом Тифлисе» и «Карталинская ночь».

2 В. К. Звягинцева присутствовала на чтении первых глав романа «Доктор Живаго» 7 сент. 1946 г. в Переделкине. К письму приложено стих. «Зимняя ночь» (ранний вариант). Подклеена 3-я строфа: «И двор тонул во вьюжной мгле (под заклейкой: «Взвивались вихри в снежной мгле») / И то и дело / Коптил нагар на фитиле, / Свеча горела»; добавочный рефрен между 4 и 5-й строфами; 6-я строфа (под первой заклейкой 1-й вариант: «И два сердечка на стекле / Пронзали стрелы»; 2-й вариант: «Чертя сердечки на стекле, / Кружки и стрелы»; 3-й вариант: «Сердца и стрелы на стекле / Чертя не смело»); на заклейке 4-й вариант: «Слетались стрелами во мгле / Свеча горела»; конечный рефрен отсутствует. Через несколько дней Пастернак послал Звягинцевой стих. «Рождественская звезда» в первой записи: «Дорогая Вера Клавдиевна. Вот то,