которая выигрывает в сокращении. Я здоров, работаю и желаю Вам и всем вокруг Вас всего лучшего в задуманном и нежданном.
Ваш Б. Я.
Впервые. — Автограф (ГЛМ, ф. 370, on. 1, № 1).
Б. К. Губарев — школьный учитель в поселке Панютино Донецкой области, состоял в переписке со многими писателями: П. Г. Антокольским, В. С. Гроссманом, Н. А. Заболоцким, С. И. Кирсановым, Л. М. Леоновым, И. Л. Сельвинским, К. С. Симоновым, Я. В. Смеляковым, А. А. Фадеевым, К. А. Фединым и др. Впервые он написал Пастернаку осенью 1946 г. после Ждановского постановления об Ахматовой и Зощенко.
В архиве Пастернака более 20 писем от Губарева и его жены с 1946 по 1956 г. Большая часть ответов рассеяна по разным собраниям.
1 Губарев обращался к Пастернаку с просьбами о посылке его книг.
2 В дневнике, который вел Губарев, переписана часть письма Пастернака о работе над романом: «Мне лучше, и я счастливее сейчас, чем в течение многих, если не всех предшествующих лет. Я очень ушел в сторону от того, каким меня знали и знают, и иду сейчас по дороге, которая естественным образом продолжается от Л. Толстого и А. Блока, может быть, от Чехова. Это относится, главным образом к роману, в котором будет (и пишется) стихотворная глава — творческий архив человека, умирающего в 1929 году и оставляющего нечто вроде книги стихов. Неужели Вас огорчают устные и печатные выпады против меня, которые, вероятно, возобновятся? А меня они не трогают. С привычной установившейся точки зрения все ведь это справедливо и естественно. Я же сам еще резче и непримиримее отношусь к своему прошлому. И совсем по-другому… Все эти громы я навлекаю на себя в возрастающих размерах своим безучастием к ним. На старости, перед смертью хочется мне возродить забытую традицию чистоты, которая когда-то для сознательных и мыслящих людей в России была обязательна. Софизмы и провокации, которыми хотят добиться чего-то от меня, меня не пугают. Я готов ко всему, и к самому худшему. …Не ищите меня в печати. Я не под запретом, сборник в «Советском писателе» готовится и выйдет, но ведь это все перепечатки старого, неважного и надоевшего, что я отрицаю. Так как заранее можно сказать, что ничего свежего, совершенно нового и внутренне ошеломляющего (а только этим отныне я буду заниматься) не может появиться, то я так безразличен к судьбе этих переизданий, что даже не вмешивался в составление сборника и не знаю его состава» (19 сент. 1947).
3 Тираж «Избранного» не появился в продаже (был уничтожен).
1040. С. и М. ЧИКОВАНИ
10 января 1948, Переделкино
Дорогие друзья мои Симон и Марико!
Большое Вам спасибо за Ваши поздравления. Симон, — Федин и Паустовский рассказывали мне, как героически Вы вступались за меня, когда министр Бажан1 отрицал меня. Дорогие мои, мы получили также чудные телеграммы от Нины, от Гоглы и Ев-фимии Александровны, от обоих несравненных Гудиашвили и от В. Г. Урушадзе. Как бы много сделали Вы, Марико, для меня, если бы сказали им, что это я пишу также им всем, и что сердце мое с ними. Вышла ли книжка моя в «Заре Востока», Симон? Если да, то воспользуйтесь какой-нибудь официальной оказией, чтобы прислать мне несколько авторских экземпляров. Обнимаю Вас и желаю Вам и всем названным долгих лет жизни в счастьи и здоро-вьи. Вот три новых Юриных стихотворения2.
Я долго не мог работать, а теперь с жаром принялся за продолжение романа, теперь у меня Юра на фронте в 1916 г., к весне надеюсь кончить: это скажите Нине, это ее роман3.
Еще раз всего лучшего. Постарайтесь разобрать эту мазню. Обнимаю и целую всех. Ваш Б. П.
10 янв. 1948
Впервые. — Автограф (ГМГЛ, № 147, 27).
1 Украинский поэт Н. П. Бажан, министр культуры УССР.
2 Приложены стих. «Рассвет», «Чудо» и «Земля». В «Рассвете» вычеркнуты две строфы и авт. примеч.: «Эти две строфы липшие. Их можно выбросить».
3 См. письмо № 983 и коммент. к нему.
1041. Е. Д. ОРЛОВСКОЙ
10 января 1948, Москва
10 янв. 1947* Дорогая Елена Дмитриевна! Так как стали иногда пропадать письма ко мне (как например, Ваше совместное с Кайсыном Кулиевым, о котором Вы упоминали) и мои письма к другим, я не уверен, получили ли Вы мое большое заказное письмо на 4-х страницах, посланное Вам в ответ на Ваше1. Не огорчайтесь, если оно пропало, Вы этим ничего не потеряли, письмо было сбивчивое, слишком наспех написанное и словом, такое, какими не должны быть письма, но, с другой стороны не считайте молчанием или признаком невнимания его пропажу. С Новым годом Вас и Кайсына и от души всего лучшего Вам обоим. В том письме я Вам обещал прислать «Избранные» в новом подборе. Случай, кажется скоро представится.
Ваш Б. Пастернак Не путаю ли я Вашего отчества! Может быть это важно.
Впервые: «Дружба народов», 1990, № 2. — Автограф. 1 Упоминаемое письмо не было получено адресатом. См. также перехваченное на почте письмо № 1036.
1042. Н. МУРАВИНОЙ
19 февраля 1948, Москва
Милая Нинель1. Я уже окольными путями, по телефону просил передать Вам мою радость и благодарность за статью2. Это радость не только по личному поводу, но и главным образом за Вас, за высоту и твердость Ваших убеждений, за Ваш дар проницательности. Так хорошо и глубоко меня еще никто, кажется, не понимал. Потому что Вами поняты и уловлены не только разные стороны моего дела, но нечто большее, их основания. Конечно, когда Вы подрастете, Вы будете писать проще и не так афористически, и может быть более разборчивым почерком. Чтобы на примере показать Вам, как в течение жизни видоизменяется и упрощается слог человека, прилагаю Вам мою статью о Шекспире3, которую Вы не можете знать. Прочтите ее, пожалуйста, в сутки-другие и отнесите по следующему адресу (это рядом с Вами): ул. Фурманова (бывший Нащокинский пер.) д. 3/5 кв. 49. Н. В. Богословскому (тел. Г6-75-56). Если я не достану у Вас «Генриха» и «Лира» сейчас сам, доставьте мне их, пожалуйста, на днях. Еще раз спасибо за живость Вашего духа и молодое единомыслие.
Ваш Б. Пастернак
19 февр. 1948 г.
Впервые: Revue des Etudes slaves. LV/4. Paris, 1983. — Автограф (собр. адресата). Печ. по фотокопии. Нинель (Нина Скорбина) Муравина — ли-терат. критик и журналист, живет во Франции; в 1948 г. была студенткой филологического факультета Московского университета. Автор воспоминаний о Пастернаке, частично опубликованных в книге: Встречи с Пастернаком. Нью-Йорк, «Эрмитаж», 1990.
1 В публикации Нина.
2 Взволнованная обвинениями, предъявленными Пастернаку А. А. Сурковым, в «разладе с новой действительностью» и «явном недоброжелательстве и даже злобе» по отношению к революции («Культура и жизнь», 21 марта 1947), Н. Муравина написала статью о поэзии Пастернака и послала ему.
3 «Заметки к переводам Шекспировских трагедий» (1946).
1043. Б. С. КУЗИНУ
7 марта 1948, Москва
Дорогой Борис Сергеевич!
Простите, что я до сих пор ничего не сказал и не написал Вам о Ваших стихах. Я очень нетерпимо отношусь к своему собственному прошлому и, более широко, к тому миру вообще, часть которого это прошлое составляет, и поэтому не могу быть справедливым к Вашим стихам отчасти именно вследствие их достоинств. Той стру-ны, — скажем, что ли, так, — которой Вы в них касаетесь, я совершенно не выношу в себе и поэтому совсем не гожусь Вам в судьи.
А чтобы Вы не сделали превратных выводов из сказанного, чтобы не подумали, что я Вас зову к чему-либо такому, что называет жизнью и действительностью современная газета, вот Вам стихи из самой важной и новой моей работы, из моего большого романа в прозе, который я пишу с прошлой зимы урывками, когда бывает время.
Вы должны знать, что стихов как самоцели я не любил и не признавал никогда. Положение, которое утверждало бы их ценность, так органически чуждо мне и я так этот взгляд отрицаю, что я даже Шекспиру и Пушкину не простил бы голого стихотворчества, если бы, кроме этого, они не были гениальными людьми, прозаиками, лицами огромных биографий и пр. и пр.
Тогда, и только при этом положении, то есть только при безмерности этого, ближе неопределимого безусловного мира, становится простительной и получает смысл условная музыкальная речь в рифму, как только в приложении к телеграфу, несущему жизнь и смерть в обиходе, получают оправдание палочки и точечки лаконического телеграфного языка и его азбуки.
Во всех же прочих случаях я не понимаю увлечения этой бессмыслицей и в этом отношении радикальнее Маяковского, который в этом пункте покладистый эстет в сравнении со мной.
Мне очень трудно писать Вам, так как Вам надо отвечать очень принципиально и это заводит в невозможные дебри.
Доставая Ваши стихи, я обнаружил, что уже летом начинал писать Вам и, наверное, не довел письма до конца вследствие его досадной и раздражающей неудачности. Все равно, прилагаю его. Желаю Вам счастия1.
Ваш Б. Я.
Глубокоуважаемый Борис Сергеевич!
Я о Вас много слышал раньше. Все в Вас меня привлекает. Моя невестка передала мне Ваши стихи2. Мне хотелось бы сказать Вам только то заслуженно приятное, на что они наводят. Но до того как я обращусь к некоторым из них в отдельности, я должен наговорить резкостей и неприятностей… даже не Вам, а по другому, между прочим и моему собственному, адресу.
Вы мне лишний, в сотый или тысячный раз напомнили то, что я знаю без напоминаний, что ничего этого не было, ни Мандельштама, ни Анненского, ни меня, что все еще пока тяжел, досаден и еще не искуплен этот мир представлений в промежутке между символизмом и акмеизмом, этот еще не тот неведомый, который придет следующим по порядку и этот уже не Блок.
Только Вы не думайте, что на моих словах сказываются результаты нынешних проработок, рассуждения об актуальности и так далее. Ах нет, эти нападки еще более невинный и детский вздор, чем самые объекты нападений. Сметено будет и то и другое, положение и отрицание. Я ли именно зачеркну это? Нет, не надо было зевать двадцать лет, — для этого я слишком стар. Но я, может быть, по крайней мере научу, как это сделать.
Простите, Вы видите, как все это второпях и небрежно, как с моей стороны безбоязненно (писатели остерегаются переписываться так неряшливо). Но именно так мне и хочется написать Вам, потому что по-другому не выйдет.
Впервые: «Русская речь», 1990, № 1. — Автограф. Датируется по авт. дате на машин, тетрадке со стихами из романа «Доктор Живаго», приложенной к письму. Тетрадка надписана: «Борису Сергеевичу Кузину в виде извинений и напутствия. 7 марта 1948 года. Пастернак».
Биолог Борис
