книги.
Сюжетно и по мысли эта вторая книга более готова в моем сознании, чем при своем зарождении была первая, но для того, чтобы существовать (а ведь эта проза не предназначена пока для напечатанья), я должен заниматься переводами, и, следовательно, работу над романом мне надо было прервать. Сейчас я спешно, в расчете на то, что справлюсь с этим до Рождества, перевожу Гётевского Фауста (1-ю часть) и одного венгерского классика2. Меня так и распирает от разных мыслей и предположений и хочется работать, как никогда.
Мы все-таки, помимо революции, жили еще во время общего распада основных форм сознания, поколеблены были все полезные навыки и понятия, все виды целесообразного умения.
Так поздно приходишь к нужному, только теперь я овладел тем, в чем всю жизнь нуждался, — но что делать, спасибо и на том.
Но если вам интересно, я счастлив действительно, не в экзальтации какой-нибудь или в парадоксальном каком-нибудь преломлении, а по-настоящему, потому что внутренне свободен и пока, благодарение Создателю, здоров. Крепко вас всех целую и очень люблю.
Ваш Боря
Жалко, что я такое пугало, если бы я был так красив, как тетя, я только бы снимался, но так как мы давно не видались, то вот две-три фотографии для осведомления.
Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф.
1 М. А. Маркова, дочь К. И. Лапшовой, позвонила Пастернаку и виделась с ним на обратном пути из Кисловодска.
2 Шандор Петефи.
1072. А. К. ТАРАСЕНКОВУ
18—19 октября 1948, Москва
18-19 октября 1948 г.
Толя, вот я сделал все, что советовал ты и Матусовский1. Окончательные строчные исправления по его отметкам (очень немногочисленные) я сделаю в процессе производства, в гранках или даже верстке, это пустяки, а я сейчас страшно занят.
Это записка на случай, если я тебя завтра не застану. Если мне не удастся объясниться с Михаилом Львовичем, надо уяснить главное: я так понял, что он своими сомнениями валит возможность, предоставленную Союзом Писателей, и спокойно мимо этого проходит, в вооружении всей современной софистики, — а тогда этому, правда ведь, не было бы имени, не правда ли?2
А если наоборот, то тогда виноват, виноват, но почему, чудак, он сразу же не вывел меня из заблуждения?
Всего лучшего вам обоим. Б.
В книге 3315 строк. Старых просьб (о договоре и т. д.) не повторяю.
Впервые: «Новый журнал», № 156. Нью-Йорк, 1984. — Автограф (собр. Т.-П. Уитни, Йельский университет).
1 Михаил Львович Матусовский, поэт, редактор изд-ва «Советский писатель».
2 По словам Матусовского (15 мая 1985), у него было два письма Пастернака и автограф оглавления «Избранных переводов», которые были утеряны. По-видимому, судя по письмам № 1093 и 1094, Пастернак выяснил, что издание «Избранных переводов» было «завалено» не Матусовс-ким, а Тарасенковым.
1073. А. С. ЭФРОН
6 ноября 1948, Москва
6 нояб. 1948. Дорогая Аля! Я тебе до сих пор не ответил. Я все время занят, мне хочется писать роман дальше, мне многого хочется, а приходится гнать Фауста, это так ужасно. Устроились ли твои рязанские дела, добилась ли ты тогда Жарова и остаешься ли в Рязани?1 Сообщи мне об этом. Если тебе трудно, я опять некоторое время спустя постараюсь что-нибудь сделать2. Рукопись можешь держать сколько угодно, мне очень интересно будет посмотреть твои рисунки3, но прочла ли ты ее, вообще говоря, и что ты о ней думаешь? У меня есть круг задач, которые я себе поставил, я определенно знаю, чего хочу и что надо мне сказать, но надо зарабатывать, т. е. переводить, и это я стараюсь сделать как можно скорее, чтобы не задерживаться. Отсюда постоянная спешка. Целую тебя. Твой 2.
Впервые: «Знамя», 2003, № 11. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 434).
1 В письме 26 авг. 1948 А. Эфрон писала Пастернаку о поступившем указе, по которому ссыльные не могли работать в системе народного образования, и боялась, что ей придется уехать из Рязани. Ее надежды на заступничество депутата от Рязани поэта А. А. Жарова оправдались, ей разрешено было остаться на прежней работе.
2 Речь идет о денежном переводе; получив посланный в начале сентября, А. Эфрон благодарила Пастернака: «Дорогой Борис! Прости за глупый каламбур, но — все твои переводы хороши, а последний — лучше всех» (5 сент. 1948; А. Эфрон. О Марине Цветаевой. С. 306).
3 «Скажи, сколько времени можно читать книгу, — спрашивала А. Эфрон о полученной машин, романа, — … мне бы хотелось иллюстрировать ее, … попытаться легко прикрепить к бумаге образы, как они мерещатся, уловить их…» (14 окт. 1948; там же. С. 311—312).
1074. Б. Г. ОРЛОВУ
6 ноября 1948, Москва
6 ноября 1948 г.
Милый Борис Орлов (Вы мне не указали Вашего отчества)! Я виноват перед Вами. Я не ответил Вам, не сказал Вам тех нескольких теплых ободряющих слов, которые Вы заслужили. Но я все время в неустанных и очень спешных трудах. То перевожу что-нибудь (сейчас, например, 1-ю часть Гетевского Фауста), то пишу свое, причем последнее без какой бы то ни было практической пользы. Кроме того — сложная кругом жизнь, многим очень трудно, на все это уходит время.
Вас напрасно так холодно отвадили Инбер и Берггольц (как пишете Вы сами). У Вас, в особенности в нескольких коротких зимних стихах много настроения и той истинной живописности, которые составляют душу художественного творчества, без чего оно немыслимо. Правда, это обобщенное творческое чувствование жизни, пусть местами и закрепленное на странице, может быть лишь предчувствием искусства, хотя и главным. На этой ступени дело обыкновенно не остается, оно должно быть двинуто дальше.
Что выводит наши опыты из стадии дилетантской приблизительности? В разное время это бывает по-разному. То это (как во времена литературного упадка, предшествовавшего символистам) большее, нежели привычное, богатство словаря и превосходство художественной техники, то что-нибудь другое. В наше время именно эта техническая грамотность, это мастерство, выработанное символистами и нами, их продолжателями, именно эта грошовая, широко распространенная оснащенность составляет существенную часть и отличительный признак нынешней любительской неопределенности.
Именно деятельность, остановившаяся на одном только владении средствами современного выражения и хотя бы из недр своего мастерства (если больше неоткуда) не почерпнувшая внушения рвануться куда-то дальше, является нынешней формой бессилия и половинчатого дилетантства.
В наше время, как никогда, кажется мне, искусство есть прежде всего напряженное, нетерпеливое, властное, предельно ясно себя сознающее и особое (одно для всех) мировоззрение, и с полдороги полудел и недоговоренностей, от неисчислимой бездны правых и неправых, тупых и способных на свободный простор действительного творчества может вывести только настойчивая определенность дорогбй вам, жизненно для вас важной мысли.
Все эти вещи разрешены и установлены в теории лишь для такого круга явлений, которые по своей малости как раз не показательны для бесконечности, отличающей стихию творчества.
И положения этой теории, терминология ее и весь набор понятий, которыми орудует критика, все это тоже обладает силой лишь для художников самых слабых, робких и бледных, в чем опять-таки чрезвычайно мало радости.
Во Фрунзе ли еще Кулиев и Орловская? Пусть кто-нибудь из них сообщит мне открыткою о своих делах и здоровьи. В непродолжительном времени я пошлю для всех Вас по адресу Елены Дмитриевны рукопись первой книги моего романа.
Прилагаю несколько фотографических карточек для них (они как-то просили), я выхожу на фотографиях всегда очень плохо, пусть раздадут двойники кому хотят.
От души всего Вам лучшего. Ваш Б. Пастернак
Впервые: Борис Пастернак. Об искусстве. М., «Искусство», 1990. — Местонахождение автографа неизвестно. Печатается по машин, копии.
Борис Георгиевич Орлов — молодой поэт, живший во Фрунзе и познакомившийся с Кайсыном Кулиевым и Е. Д. Орловской, которая переслала Пастернаку его стихи.
1075. А. С. ЭФРОН
12 ноября 1948, Москва
12 нояб. 1948 г. Дорогая Аля! Если ты без особенного ущерба можешь расстаться с рукописью и если исполнение моей просьбы не сопряжено для тебя с какими бы то ни было бытовыми неудобствами, отправь ее, пожалуйста, по почте, тем же способом, ка-ким она была доставлена к тебе, по такому адресу: гор. Фрунзе, Киргизской СССР, главный почтамт, до востребования, Елене Дмитриевне Орловской. Я буду тебе очень благодарен. И, если можно, не откладывай1. Не уверен, в Рязани ли ты, но думаю, что в случае непредвиденного отъезда ты бы меня об этом известила. Целую тебя. Твой Б.
Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 434).
1 На эту просьбу А. Эфрон отвечала 20 нояб. 1948: «Дорогой злой Борис! Позволь на этот раз не послушаться тебя и не быть тебе другом, и не отсылать (пока еще) «его» во Фрунзе, и «делать себе из него муку» и «тратить на него свои вечера». Тем более, что ты только что, совсем недавно, разрешил мне все это» (А. Эфрон. О Марине Цветаевой. С. 314).
1076. Л. В. ГОРНУНГУ
19 ноября 1948, Москва
19 нояб. 1948 г.
Дорогой Лев Владимирович!
Зинаида Николаевна хочет попросить Вас окантовать два снимка, сделанных в школе с Лени.
Перед этим может быть Вам удастся сделать несколько (штук 5—10) увеличенных отпечатков со снимка, сделанного Вами тогда весной в верхней комнате за столом. Прилагаю дурную перепечатку с него, переснятую не Вами, только для ясности, чтобы Вы знали, о чем речь. Я где-то (наверное, у Марины Казимировны) видел карточку такого же размера, с лицом, занимающим больше места на ней, вследствие увеличения. Не могли ли бы Вы их мне отпечатать несколько штук (того же размера, который входит в конверт).
Зайдите как-нибудь к нам, когда они будут готовы, часов около 4-х, может быть, предварительно позвоните1. Привет Вашей жене.
Ваш Б. Пастернак
Впервые. — Автограф.
1 Горнунг описал свой приход к Пастернаку в Лаврушинский пер. Пастернак «говорил, как он далек сейчас от писательской организации и как ему трудно стало бывать на общих собраниях … о том, какими стали сейчас люди, тут же ему пришло в голову сравнение. Он сказал, что Сталин напоминает ему светофор. Он что-то скажет, как бы дает какой-то свет, зеленый или красный, и все бегут в одну сторону и говорят только об одном, он даст другой свет, и все бросаются в противоположную сторону». В тот день Пастернак надписал Горнунгу книгу «Второе рождение»: «Льву Горнунгу. Дай нам Бог когда-нибудь из всего этого выбраться и успеть собраться с мыслями. Всего Вам лучшего! Ваш Б. Я. 4 дек. 1948» (Воспоминания. С. 86).
1077. К. КУЛИЕВУ
25 ноября 1948, Москва
25 ноября 1948 Дорогой Кайсын!
Спасибо Вам за Ваше порывистое горячее письмо. Вы пользуетесь полною моею взаимностью. У меня есть мысли о Вас, которые я мог бы сейчас же сообщить Вам или записать для памяти, но у меня нет времени, и я их все равно не забуду. Или вот они
