1190, оп. 2, ед. хр. 397).

1 А. И. Цветаева была вторично арестована и этапирована «на вечное поселение» в пос. Пихтовка Колыванского р-на Новосибирской обл., где пробыла до 1957 г.

1086. Н. МУРАВИНОЙ

12 февраля 1949, Москва

12 февраля 1949 г.

Дорогая Нинель, Вы сумасшедшая!

Как Вам не стыдно тратиться на такую роскошь!1 Но нарциссы поразительные, пышные, праздничные, тем более, что они совершенно незаслужены. Однажды, после Вашего письма, я Вас выругал в ответном за Вашу высокопарность. Оно несколько дней лежало запечатанным у меня и настолько устарело, что его уже не имело смысла посылать, и это к лучшему. Я, как всегда, страшно занят, это ведь действительно невымышленный реальный фактор моего существования, вытесняющий все остальные. С августа до сегодняшнего дня я перевел 1 часть Фауста, около 5000 рифмованных Гётевских строк, это ведь не шутка! Теперь переписываю.

* В слезах читал Ваше письмо (фр.).

В конце февраля обязательно позвоните мне в какой-нибудь из дней от 3-х до 4-х насчет рукописи2 и слушания Фауста. Еще раз огромное спасибо. Ваш Б. Я.

Впервые: Нина Муравина. Встречи с Пастернаком. Нью-Йорк, «Эрмитаж», 1990. — Автограф (собр. Н. Муравиной). Печатается по фотокопии.

1 Н. Муравина ко дню рождения принесла Пастернаку корзину нарциссов.

2 Пастернак хотел дать читать Муравиной машин, первой книги «Доктора Живаго». Встреча состоялась 2 марта, тогда же Пастернак надписал Муравиной сб.: Николай Бараташвили. Стихотворения. Перевод с грузинского Бориса Пастернака. М., 1948: «Милой Нинель от всего сердца. Прочтите в конце «От переводчика», там несколько моих строк о Бараташвили. Б. Я. 2 марта 1949» (там же. С. 6).

1087. М. П. ГРОМОВУ

18 марта 1949, Москва

Милый Михаил Петрович!

Я испытал очень хорошее чувство по отношению к Вам, прочитав Ваше письмо и часть стихов. Вот и мое благословение Вам. Но на что, на литературную ли деятельность? Нет, шире, на серьезную и чистотой своей счастливую и смелую жизнь. А там Вы сами увидите, что Вам делать.

Мне понравились стихи «Что за счастье — бить баклуши», «Брезжил день…», перевод из Байрона (К Августе) и затем в «Тамерлане» очень хорошо проведена и изложена тема1.

Но стихи могли бы быть много самобытнее и неожиданнее, и то я не стал бы ничего предсказывать и советовать. Я ничего в этом не понимаю, т. е. мой взгляд на искусство, суровый и спорный, неприложим педагогически на практике.

Да это и не надо. Мои добрые пожелания Вам, любому хорошему Вашему начинанию, мое доверие к уму Вашему и сердцу — важнее и существеннее, хотя и смотрят в какую-то более неопределенную даль.

Недавно вышла хроника Шекспира «Генрих Четвертый» в моем переводе, ожидается «Лир»2, кроме того на днях я закончил перевод первой части Гетевского Фауста.

При каждой очередной буче треплют и мое имя. Сейчас опять такая полоса3.

Но напрасно вы думаете, что роман мой мог бы поправить мое положение и желая ему успеха, допускаете его. Туда попали слои еще более глубокие и искренние, чем бывало раньше, и вывод естественный.

От души, от души Вам всего лучшего. Ваш Б. П.

18 марта 1949

Впервые: «Литературная газета», 12 февр. 1992. — Автограф (РГАЛИ, ф. 379, доп.).

1 Стихи Громова.

2 В начале года был издан: Вильям Шекспир. «Король Генрих IV». М., 1949; весной — Шекспир. «Король Лир». М., 1949.

3 А. Макаров обвинял критика Ф. М. Левина в том, что тот превозносил творчество «эстетствующего формалиста» Пастернака и «услужливо» составлял книгу его стихов (уничтоженный сб. 1948 г. в «Советском писателе») («Литературная газета», 19 февр. 1949). На заседании секции поэтов Союза писателей А. К. Тарасенков «признал свои грубые ошибки, выразившиеся в поддержке Б. Пастернака» (там же, 23 марта 1949).

1088. М. В. ЮДИНОЙ

27 марта 1949, Москва

27 марта 1949

Дорогая Мария Вениаминовна!

Посылаю Вам обещанное1. Здесь хорошее перемешано с дурным и неудавшееся временно оставлено без исправления [например, слабая первая строчка Фульского короля — (мне хотелось сохранить латинский оттенок: Ultima Thule — краесветная — дальняя) или такая как Он роздал княжеств тьму — обилие согласных]2.

Мне важно было двинуть Фауста в целом, весь текущий и катящийся мир его, всю его драматическую совокупность, и я, кажется, этого достиг3, а теперь и отвлечен мыслями о продолжении романа и, не сегодня-завтра за него примусь. Вот отчего я не могу заняться дополнительною отделкой этих кусочков и в особенности мелких стихотворений Гёте, которые Вы получите от Вильмон-та4, — мне по многим, многим причинам нельзя сейчас задерживаться в собственной работе, все в такой неясности!5 Спасибо огромное за все, я Ваш постоянный и глубоко Вам преданный должник, будьте здоровы. Ваш Б. П.

Впервые: Записки ОР ГБЛ. Вып. 29, 1967 — Автограф (РГБ, ф. 527).

1 Пастернак, по просьбе М. В. Юдиной, прислал ей несколько стихотворений, переведенных им для юбилейного тома Гёте (1950). Три из них с небольшими изменениями были включены Юдиной в составляемый ею сб.: Франц Шуберт. Песни. М., Музгиз, 1950.

2 В квадратных скобках, поставленных автором письма, приведены цитаты из баллады Гете «Фульский король» («Король жил в Фуле дальной…»).

3 Весной 1949 г. Пастернак читал в гостях у Юдиной первую часть «Фауста». Среди приглашенных был М. М. Бахтин, который вспоминал, что Пастернак «подвергал критике очень резкой» Союз писателей «за то, что они, в сущности говоря, интересов писателей не защищают». В связи со своим переводом Пастернак говорил, что «язык поэзии должен быть максимально близок к языку разговорной речи … Никаких штампованных, литературных, правильных, так сказать, культурных элементов не должно быть в поэтическом языке. Поэтический язык должен быть максимально свободен» (Беседы В. Д. Дувакина с М. М. Бахтиным. М., 1996. С. 264,265).

4 Пастернак передал тексты переводов редактору тома Н. Н. Вильям-Вильмонту.

5 Новая волна повальных арестов и политических обвинений. Об аресте Пастернака ходили упорные слухи, встревоженные ими А. Ахматова и О. Берггольц звонили ему из Ленинграда.

1089. Н. ТАБИДЗЕ

5 апреля 1949, Москва

Дорогая моя Нина, какое дикое свинство, что я до сих пор не поблагодарил Вас за посылку, за Ваше чудное письмо и обнаруженную в нем верную, осторожно выраженную догадку: и не думайте извинять меня, мне нет прощения! Я так долго не писал Вам, потому что все мечтал и надеялся послать Вам немного денег (я это все-таки сделаю на Пасху), и не то, чтобы их совсем не было, но опять-таки только с такой свиньей, как я, могло случиться, что они во множестве уходили на другие цели, и мне никак не удавалось выкроить что-нибудь в руки такого золотого единственного друга, как Вы. Но я это поправлю, хотя вине моей перед Вами нет имени.

Конечно был я все время и невозможно занят, Фауста сдвинуть (которого я к середине марта кончил) было не шутка. Отчасти из-за спешности этой работы и произошла та грустная и чреватая последствиями история1, о которой, судя по Вашим письмам, Вы наверное окольно узнали с того двора, где Вы обыкновенно у нас останавливаетесь. Конечно я кругом виноват, потому что никому не дано право безнаказанно калечить другому жизнь. Но вдруг мне стало не по себе обнимать работу, заботу обо всех и все вместе в такой противоречивости, а главное нестерпимо гадко было врать 3ине (отвратительна была самая техника обмана), и вот я все передал в ее руки и полетели пух и перья и «полилась кровь». Да, Вы догадались, мне было очень тяжело. И это не кончилось, потому что, сверх ожидания, и вопреки постоянным уверениям, будет иметь продолжение. Если Вы вздумаете писать мне, не касайтесь этого ближе, чем Вы сделали в письме, сопровождавшем Ваши подарки.

Окончание Фауста освободило меня на время. После почти годичного перерыва я спешно попишу дальше роман и постараюсь довести его до задуманного конца. Эта работа не приблизит меня к существующим требованиям и не сделает более приемле-мым. Во время последней ругательской кампании опять мое имя стало углом ко всему остальному, в одиночестве и особняком, как имя человека, до сих пор не пропевшего требующегося от всех «кукареку»2. Может быть мне и платить не будут и я уже вне литературы.

Но это меня не трогает и не беспокоит. Все-таки старейшая моя страсть — искусство (или то, что мне кажется искусством), — оно управляет мною и обстоятельствами моей жизни так же недвусмысленно твердо и с такою же ясностью, как людьми владели когда-то религиозные убеждения. Эта ясность линии и цели все мне облегчает, я ко всему наперед готов и за все судьбе и небу скажу спасибо.

Крепко целую Вас, дорогая Ниночка, и со словами бесконечной благодарности Вам и лучшими пожеланиями всем Вашим остаюсь горячо преданный Вам и любящий Вас Б. П.

5апр. 1949

Простите, что написал Вам так мало и второпях, иначе бы совсем не вышло.

Впервые: «Знамя», 1996, № 7. — Автограф (ГМГЛ, МЬ 24951).

1 Речь идет о разрыве отношений с Ольгой Ивинской, когда Пастернак над постелью больного сына поклялся больше не видеться с нею. Для объяснений поехала к ней Зинаида Николаевна.

2 См. коммент. к письму N° 1087.

1090. К. М. СИМОНОВУ

9 апреля 1949, Москва

9 апр. 1949 г.

Глубокоуважаемый Константин Михайлович! Официально обращаюсь к Вам, как редактору «Нового мира» с просьбою удовлетвориться половиною погашенного мною долга и простить мне остальную1. Может Вы напечатали бы отрывки переведенного мною этой зимою Фауста?2 Может быть потерпели бы остаток долга до неопределенного будущего, когда облегчится крайнее, критическое напряжение минуты, и при сколько-нибудь допущенном разнообразии и мой скромный труд найдет себе место рядом с Вашим и среди прочих?

Я не вступая в объяснения внес первые 3500 руб. и рассчитывал также уплатить вторые, но теперь это мне труднее, чем я думал тогда, вот только почему я и беспокою Вас.

Подумайте, пожалуйста.

Ваш Б. Пастернак

Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 3126, on. 1, ед. хр. 588). На письме помета А. Ю. Кривицкого: «т. Гордон. А. Ю.».

1 Речь идет о судебном иске журнала «Новый мир», который требовал выплату предоставленного Пастернаку аванса за роман «Иннокентий Дудоров. Мальчики и девочки».

2 В частичное погашение долга «Новый мир» в сентябрьском номере напечатал «К 200-летию со дня рождения Гёте» отрывок из 2-й сцены «Фауста» «У ворот» (1949, № 9).

1091. Н. МУРАВИНОЙ

16 мая 1949, Москва

16 мая 1949

Милая Нина, спасибо, превосходный разбор, так глубоко, так все замечено, понято, так в обсуждении широко и зрело отнесено к истинным масштабам и историческим отправным точкам; так содержательно и справедливо! А какая стройность композиции, как все это изложено, как написано! Это кладези проницательности, я никогда не читал ничего подобного1. Но простите, что я так ворчливо и грубо обрываю всякие поползновения к «лирике». Это совершенно лишнее, тут Вы