и в Вашем переводе Кайсына и сходство настроения4.

Кстати, Ваш перевод так лишен мишуры и прикрас, что может показаться почти пересказом оригинала, я не знаю, как велика Ваша близость или как велико стремление к благородной простоте, в обоих случаях честь Вам и слава, это очень большая Ваша заслуга. Я хотел было записать Вам от руки несколько новых сти-хотворений, но это как-нибудь в другой раз. К весне я хочу закончить роман и все вокруг него, если Бог даст доживу.

От души всего лучшего Вам.

Преданный Вам Б. Я.

Впервые: «Дружба народов», 1990, N° 2. — Автограф. Датируется по штемпелю: во Фрунзе 14 января 1950 г.

1 Имеются в виду аресты, о которых «не принято говорить»: 9 октября 1949 г. была арестована О. В. Ивинская.

2 Машин, первой книги романа «Доктор Живаго».

3 Мечта о том, чтобы остаться «на месте», то есть чтобы их не коснулись аресты, волна которых прокатилась в 1949 г. по всей стране.

4 В стихах Кулиева, посвященных Пастернаку (см. коммент. 2 к письму № 1110), и в стих. «Свидание» («Одна средь снегопада / Стоишь ты на углу»), которое вошло в приложенную к письму подборку стихов, написанных в ноябре-декабре 1949 г.

1114. А. С. ЭФРОН

19 января 1950, Москва

19 янв. 1950

Дорогая моя Алечка, спасибо тебе за твое письмо воздушной почтою от 5-го января, родная моя. И опять ничего не напишу тебе не из-за недосуга или какой-нибудь «важности» моих дел, а из-за невозможности рассказать тебе главную мою печаль, что было бы глупо и нескромно, и что вообще невозможно по тысяче иных причин1.

Но что надо было бы сказать тебе, что было бы радостно и приятно знать тебе. Это вот что. Если несмотря на все испытанное, ты так жива еще и несломлена, то это только живущий Бог в тебе, особая сила души твоей, все же торжествующая и поющая всегда в последнем счете, и так далеко видящая и так насквозь! Вот особый истинный источник того, что еще будет с тобой, колдовской и волшебный источник твоей будущности, который нынешняя твоя судьба лишь временно внешняя, пусть и страшно затянувшаяся ее часть.

Если бы речь шла только о твоей талантливости, я бы так не распространялся. Но бывает еще дар какого-то магического воздействия на течение вещей и ход обстоятельств. То, что ты как заговоренная идешь через эти все несчастия, это чудо тоже творческое, твое, от тебя исходящее.

Не думай, что я начинаю роман с тобой, пытаюсь влюбить тебя в себя или что-нибудь подобное (я без того люблю тебя), посмотри, что ты можешь: твое письмо глядит на меня живой женщиной, у него есть глаза, его можно взять за руку, и ты еще рас-суждаешь! Я верю в твою жизнь, бедная мученица моя и, помяни мое слово, ты еще увидишь!..

Крепко целую тебя. Твой Б.

Я тебе пытался доказать тут что-то, недостаточно оформив это для себя. Такие вещи никогда не удаются. Послал тебе немного денег и две-три книжки2. Когда наконец выйдет однотомник Гете с 1-ой частью Фауста в моем переводе и если будут оттиски, пошлю тебе.

Впервые: Ариадна Эфрон. Письма из ссылки. Париж, YMKA-Press, 1982. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 434). Письмо послано в Туруханск Красноярского края.

1 Имеется в виду арест О. В. Ивинской. «Дорогой Борис, все, что ты мог бы рассказать мне о своей печали, я знаю сама, поверь мне, — писала А. Эфрон 31 янв. 1950. — Я ее знаю наизусть, пустые ночи, раздражающие дни, все близкие — чужие, страшная боль в сердце от своего и того страдания» (А. Эфрон. О Марине Цветаевой. С. 338).

2 Одной из посланных книг был сб. «Избранные стихи и поэмы» (М., 1945) с дарственной надписью: «Дорогой моей Але, с благословением, с заклятием, как талисман, верю в тебя и целую. Б. П. 16 янв. 1950 г. Москва» (собр. Л. М. Турчинского).

1115. А. С. ЭФРОН

19 февраля 1950, Москва

19 февр. 1950 Дорогая Аля!

Зачем ты называешь свое большое, полное души и мысли письмо коротенькой временной запиской, и собираешься сверх неисчислимо многого, сказанного уже в нем, написать мне еще что-то о стихах, точно я такой ненасытимый вампир, — не надо, Аличка. Эти книжки я послал тебе после твоих слов о «пареньке» в клубной библиотеке, на случай, если кому-нибудь понадобятся1.

Я долго болел гриппом с очень высокой температурой и чувствую себя еще и сейчас совсем разбитым. Тут было какое-то подытоживающее потрясение всего жизненного существа, и чем-то вроде обвинительного приговора после болезни, как после судеб-ного разбирательства, над душой повисла растерянность и слабость.

Я боюсь заговаривать с тобой на эту тему, потому что каждый такой мой намек будет вызывать бурю твоих возражений, но мое авторское барахтанье в жизни чересчур затянулось, у многих гораздо раньше опускались руки, и ведь это недоразумение, я давно смирился и вообще никогда ни на что не притязал.

Я рад, что я житейски нужен семье и нескольким близким и хотел бы быть нужным двум-трем людям, вроде тебя, которых люблю. Потребность в заработке, который, Бог даст, долго еще у меня будет, оправдывает в моих глазах мое существование, а сред-ством заработка останется для меня литературный перевод. А об остальном нечего и думать, всему было свое время и надо быть благодарным прошлому.

Мне трудно писать, слабость отражается даже на почерке.

Целую тебя. Твой Б. Сообщи, пожалуйста, Асе, что я хворал и не так скоро напишу ей.

Впервые: «Знамя», 2004, № 11. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 434).

1 «Твоего Шекспира перечитываю до бесконечности. Я им безумно дорожу и, представь себе, отдала в руки совершенно незнакомого паренька, который пробовал достать твои стихи в здешней, очень маленькой, библиотечке» (5 янв. 1950; А. Эфрон. О Марине Цветаевой. С. 335).

1116. А. С. ЭФРОН

22 февраля 1950, Москва

22 фев. 1950 Дорогая Аля!

Я тебе написал на днях в состоянии такой хандры и, вероятно, умственной расслабленности, что не уверен, не были ли в письме нарушены законы смысла и согласования частей речи, — ты оставь без внимания то письмо. Мне гораздо легче сейчас, не беспокойся обо мне. Все же одно соображение, высказанное там, остается в силе. Не воображай, пожалуйста, что ты в каком-то нравственном долгу передо мной, что ты меня в чем-то недостаточно убедила, чего-то недоговорила или не дописала. Ты всегда исчерпывающе красноречива и сильна, я чувствую и знаю твою любовь и горжусь твоей одаренностью и одухотворением. Я все знаю, не трать времени и сил на меня, они так нужны, так нужны тебе в твоих чудовищных условиях. Говорю не обиняками, это причины прямые, никаких других нет.

Всего тебе лучшего. Будет время и возможность, опять напомню о себе.

Спасибо тебе. Твой 2.

Впервые: Ариадна Эфрон. Письма из ссылки. Париж, YMKA-Press, 1982. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 434). Письмо послано в Туруханск Красноярского края.

1117. А. И. ЦВЕТАЕВОЙ

22 февраля 1950, Москва

22 февр. 1950. Дорогая Ася!

Я Вам написал скверное, бесчувственное письмо, за что меня Бог наказал. Я две недели проболел гадким изнурительным гриппом, в течение которого получил второе Ваше, более короткое письмо с чудесным, чудесным Вашим переводом стихов о Конраде1. Какая Вы молодчина! У меня была страшная хандра, душа у меня, как пруд тиною, была забита и отяжелена эгоистическим отвращением к себе, недовольством и отчаянием. И все же сквозь эту глухую грязь и водоросли, талантливость Ваша пробилась и дошла до меня и восхитила! Ну, как я еще смею ныть и хныкать рядом с тем, что делает жизнь с людьми, которые во столько раз лучше меня! И «Пес» мне Ваш понравился, я хвалил Вам его.

Часть просьб Ваших исполню. Пришлю бумаги, испанских книг, если что-нибудь найду; и то что Вы называете «Хроникой» (вероятно, написанную половину моей прозы?2). А том «Литературного Наследства», посвященный Горькому, так и не вышел, такового нет на свете, все материалы были забраны в Горьковский архив, — я нарочно справлялся в редакции «Наследства», где Вас помнят и все мне объяснили.

Целую Вас, Ася, всего Вам лучшего. Милая Аля пишет мне поразительные, блестящие письма, она страшно одарена и умна, и видя или догадываясь, как глубок мой нравственный упадок, употребляет сизифовы усилия, чтобы поддержать мое настроение.

Ах, но ведь ничего не расскажешь! Ваш Б. Я.

Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 2, ед. хр. 397).

1 Поэма А. И. Цветаевой «Близнецы», посвященная Джозефу Конраду и Александру Грину, была написана в 1938 г. по-английски. Об обстоятельствах авторского перевода с английского рассказано в новелле «Зима. Пес», посланной Б. Л. Пастернаку. Новелла вошла в повесть А. Цветаевой «Моя Сибирь» (М., 1988).

2 Первая книга «Доктора Живаго», о которой А. И. Цветаева узнала из писем А. Эфрон.

1118. С. А. НЕМЗЕРУ

2 марта 1950, Москва

2 марта 1950 Уважаемый тов. Немзер!

Я ответил Вам не сразу, потому что на слух мне показалось, что Ваша фамилия начинается на М, а в письме Вы подписались недостаточно разборчиво1. Я думал, — Вы позвоните мне, и я это уточню. Но это все пустяки.

Ваши стихи лучше, чем я ждал, наученный опытом. Обыкновенно примеры следования манере тех лет (даже не мне, а еще и каким-то ответвлениям Есенина и Маяковского) бывают слабее и безотраднее. А Ваша страница не огорчила меня и не оскорбила чувства естественности в той мере, как это в таких случаях бывает. Удачная строка: «Сметает ветер к тротуарам снег» не случайна и в природе всего стихотворения. За вычетом некоторых искусст-венностей оно благородно и просто возвращает к чему-то из «Спекторского», к какой-то атмосфере его2.

Но это-то именно и плохо. Не испытав досады непосредственно от Ваших строчек, я подосадовал за Вас. Зачем идете Вы по этому пути, который Вас, и без того, может быть, стоящего недостаточно твердо на ногах, делает еще беспочвеннее? Большое ис-кусство должно побеждать и утверждаться, а я по многим законным и легко объяснимым причинам испытал поражение. Ах я знаю, в возражение Вы будете ссылаться на историю, на непоня-тость некоторых при жизни и пр. и пр. Оставьте, пожалуйста. Без софизмов и околичностей. Я говорю о самоочевидности. На свете есть действительность, нечто высшее для всякого живо чувствующего, и для художника в особенности, и в этом свете жизни мое существование называется провалом. Наконец присмотритесь, как, бытовым образом, практически, одиноки Вы в этом признании меня, а если в кругу Вашем и найдется еще два-три таких чудака, пусть характер их подбора подскажет Вам, как спорен я, нехарактерен и случаен.

Вот как много