Б.» (А. Эфрон. О Марине Цветаевой. С. 343-344).
1 А. Эфрон описывала, как все туруханское население встречало кандидата в депутаты Верховного совета (6 марта 1950; там же. С. 342).
2 А. Эфрон опасалась, как бы ее письма не стали такими же «настырными и утомительными», как А. И. Цветаевой, а сама — такой же «воительницей № 2» (там же. С. 340).
3 А. Эфрон благодарила за книгу 10 апр.: «Один экз. «Воскресения» ты мне подарил в Москве, но я не смогла захватить его сюда с собой. Очень рада, что ты прислал мне эту книгу, не из-за Толстого, а из-за отца, осуществившего тему лучше, чем автор, т. е. с неменьшей любовью, но абсолютно без сантиментальности» (там же. С. 345).
4 Цикл из 6 стих, к роману, 1949 г.
1123. Н. ТАБИДЗЕ
6 апреля 1950, Москва
6 апр. 1950
Дорогая Ниночка! Я целовал Ваше письмо, присланное с Гар-риком, гораздо чаще и усерднее, чем пил присланную Вами чачу, за которую, однако, тоже спасибо Вам от всего сердца. Я часто сдерживаю Вас и прошу не писать нам и не тратить на нас сил и времени. Так останавливаю я Вас, потому что мне больно открывать бездну вложенной Вами задушевности, как в том письме с Гивикиным восклицанием о Пушкине и Пущине1, или как в этом о нас и о кончившихся Гивикиных прививках. Вы вкладываете в письма всю Вашу душу, единственную и горячую, которую я так люблю и знаю, а от нас — свиней, в ответ — ни звука!!
Ну что же Вам сказать о нас в этом письме, которое Вам отвезет Анна Никандровна?2 Через два дня Пасха и Зина уже с понедельника вся в делах, движении и достижениях, как тогда перед Рождеством, когда такою радостью было, что Вы приехали. В доме все в порядке, все здоровы, у меня есть заработок, ну и слава Богу.
В начале февраля, после Вашего отъезда, как-то были у нас Леонидзе и Чиковани, и даже Рябинина3 с мужем. Это был такой безобразный вечер! Бедный Борис Ливанов устроил скандал мне в защиту от неведомо кого, я никак не мог его остановить. И все было противно, и я сам себе. На другой день я свалился в гриппе от того вечернего отвращения.
Какой-то род осложнения, тоже от омерзения, дал мне какие-то мешки под глазами, красные припухлости вокруг глаз, как у очковой змеи. Чувство гадливости не покидало меня сквозь весь жар, я был тошен самому себе, и только когда сел за работу и перестал заниматься другими и самим собой, все как рукой сняло.
Все последнее время я чувствую себя очень хорошо, много и легко работаю, а больше никаких перемен.
Много радости приносит Стасик, очень хорошая у него, очень близкая мне форма таланта, форма отношения к искусству и понимания его. Да и жизни тоже, вероятно.
На всех, какие только существуют, коротких и длинных радиоволнах посылаю Вам, Ните, Гивику и Алексею Николаевичу4 самые лучшие пожелания.
Гаррик рассказывает чудеса про Вашего Гивика, про его очарование и глубокомысленные сентенции и сожалеет, что когда он был в гостях у Ниты, присутствие академика Церетели5 и разговор с ним помешал ему слушать Вашего маленького мудреца.
Вы, наверное, уже видели в «Огоньке» стихи Ахматовой или слышали об их напечатанье6. Помните, я показывал Вам давно часть их, причем нелучшую. Те, которых я не знал и которыми она дополнила виденные, самые лучшие. Я страшно, как и все, рад этой литературной сенсации и этому случаю в ее жизни, и только неприятно, что по аналогии все стали выжидающе оглядываться в мою сторону.
Но все то, что произнесла сейчас она, я сказал уже двадцать лет тому назад и один из первых, когда такие голоса звучали реже и в более единственном числе. Таких вещей не повторяют по несколько раз, они что-нибудь значат, или ничего не значат, и в пос-леднем случае никакое повторение не может поправить дела.
Я очень доволен своей судьбой, возможностью зарабатывать честным трудом, ясностью моего душевного состояния. Никогда я не считал себя в каком-нибудь смысле обиженным или обойденным. Если кто-нибудь думает, что я могу со стороны показаться «мучеником» то, во-первых, я не отвечаю за чужой бред или химеры, и, во-вторых, достаточно тем, кого интересует такая видимость, выпустить задержанные мои книги, а меня самого на эстраду, и это «подобие мученичества», не существующее для меня, отпадет само собой. Заявление же в «эфир» о том, что я не мученик, для меня немыслимо, как предел идиотизма. Я человек очень гордый, но я должен был бы быть мелким завистником, хвастливым ничтожеством и молодым коммивояжером, чтобы верить по-журналистски и в самый эфир, и в какое-то его знание меня и существование для меня, когда по совести мне иногда бывает трудно поверить, что я интересую Вас или Зину. Кроме того, когда заподозренный в мученичестве заявляет, что он благоденствует, является подозрение, что его муками довели до этого заявления.
Все это порочный и в высшей степени глупый круг. Кем надо быть, чтобы всем этим заниматься. Мне кажется, все усилия человека должны быть сосредоточены в его деятельности — успешной, смелой и производительной, а остальное доделывает жизнь. В каких-то высших областях существования, каковы любовь (не только женская, но любовь к родине или любовь современников), творчество и пр., это счастие либо дано, либо не дано вовсе, и тут не о чем заботиться, потому что никакими стараниями и хлопотами тут ничего не сделаешь, или это будет подделка. А неподдельный провал для меня все-таки приемлемее поддельного успеха. Простите, Нина, что пишу Вам такую грошовую чепуху, но это чтобы успокоить Вас, если Вас будут нервировать какие-нибудь литературные сплетни.
Крепко целую Вас. Ваш Б.
Впервые: «Вопросы литературы», 1966, № 1 (только вторая половина). — «Дружба народов», 1996, № 7. — Автограф (ГМГЛ, № 121912, 17).
1 Внук Нины Табидзе Тиви сопоставил дружбу Пастернака и Тициана с дружбой Пушкина и Пущина. Летом 1951 г. Н. Табидзе привозила Гиви в Переделкино, где он подружился с сыном переделкинского сторожа. «Помнит ли еще Гивик Переделкино? — спрашивал Пастернак Н. Табидзе 5 окт. 1951. — На днях маленького Сашеньку Смирнова спросили, кого из своих сестер он больше любит, Лидочку или Тоню, и он ответил «Гивика»» («Литературная Грузия», 1980, № 2. С. 23). Саша Смирнов — сын переделкинского сторожа.
2 А. Н. Погодина — жена известного драматурга, близкая приятельница 3. Н. Пастернак.
3 Александра Петровна Рябинина — зав. редакцией литературы народов СССР в Гослитиздате.
4 А. Н. Андриадзе — муж Ниты Табидзе, врач-кардиолог.
5 Академик Георгий Васильевич Церетели.
6 Публикация в «Огоньке» цикла стихов Ахматовой о Сталине вызывала надежды на ее возвращение в литературу после ждановского постановления. Два стих, на эту тему («Мне по душе строптивый норов…» и «Я понял: все живо…») Пастернак написал в конце 1935 г.
1124. Н. ТАБИДЗЕ
1 мая 1950, Москва
1 мая 1950
Дорогая моя Ниночка! Зачем я пишу Вам, что я Вам хочу сказать?
Приезжайте этим летом в Переделкино пораньше, чем в прошлом, устройте это, постарайтесь. Вы знаете, как много прибавляет мне Ваше присутствие, как мне лучше и легче с Вами. Вот и все. На этом письмо могло бы кончиться, припишу еще что-ни-будь для приличного объема.
Когда Анна Никандровна отправлялась в Цхалтубо, она вызвалась отвезти Вам письмо. Я ничего в нем не написал интересного, так что Вы ничего не потеряли, если его еще не получили. Но когда письмо уже было у нее в руках, вдруг выяснилось, что она объедет Тбилиси как-то стороной, и вот судьба письма меня беспокоит только в том смысле, что даже эту запоздалую благодарность за Ваши горячие, задушевные строки Вы получите с еще новым дополнительным промедлением.
Я не знаю, было ли это при Вас или после отъезда, но там зимой открыли ее комнату. Это было единственной новостью. С тех пор прошли месяцы и о ней ни слуху ни духу1.
Сейчас Зина с детьми, Галей2, Шурой и Ириной два дня в Переделкине, сажали вчера картошку, а сегодня наверное пируют и отдыхают. А я остался в городе, чтобы в тишине попереводить побольше.
Нина, можно быть друзьями и любить друг друга, как мы с Вами, и все-таки не утрачивать трезвости и быть справедливыми. Я не знаю, за что судьба так милостива ко мне. Как меня переоценивают! Сейчас вышел огромный однотомник Гете, десятую долю которого составляет мой перевод 1-й части Фауста3. Я знаю, это неплохая работа, но представьте, таковы почти все переводы остальных участников. А разве у них такое же имя? Перелистываю том и очень редко натыкаюсь на что-нибудь неуклюжее, на архаическую какую-нибудь беспомощную славянщину. Вздыхаю с об-легчением. Хоть одно что-нибудь неудачно, слава те Господи. Гляжу, кто переводчик. Такой-то. Ну, прекрасно. Но затем напарываюсь на что-то исключительно блестящее. Неужели думаю, Кочетков!4 Вот молодчина! Нет, оказывается все тот же слабый, который только что меня порадовал своей бессмыслицей. И все такие мастера, что нет спасения, вот позор-то!
Я надеялся получить отдельные оттиски Фауста и тогда послал бы Вам. Но оттисков никому не заготовили, я получил только один экземпляр книги, прошу отпустить мне несколько за плату, но их нигде не достать. В Гослитиздате обещают в будущем (не-дели через две) продать штук пять. Скажите Симону или Леонид-зе, чтобы охотились за однотомником в книжном фонде или коллекторе каком-нибудь Вашем, при Союзе писателей или академическом. Может быть и для Вас достанут?
Ниночка, крепко целую Вас и Вашего Пшика, привет Ните и Вашему милому зятю. Вот и опять ничего не написал я Вам. Ваш Б.
Приезжайте поскорее, это главное.
Впервые: «Вопросы литературы», 1966, № 1 (отрывок). — «Дружба народов», 1996, № 7. — Автограф (ГМГЛ, № 011912, 15).
1 Речь идет об отсутствии известий об О. В. Ивинской.
2 Галина Нейгауз, Александр Леонидович Пастернак и его жена И. Н. Вильям.
3 И.-В. Гете. Избранные произведения. М., Гослитиздат, 1950.
4 Александр Сергеевич Кочетков — поэт и переводчик.
1125. Б. К. ГУБАРЕВУ
20 мая 1950, Переделкино
20 мая 1950
Дорогой Борис Кириллович!
Простите, что оставил Ваши последние письма без ответа. Я очень ценю их и не делайте ложного вывода из моего недосуга и молчания.
Не усматривайте также ненужной несоответственности в моей жизни и участи. Я не разделяю Вашего недовольства и недоумения. По-моему все в порядке и именно таком, как надо. Я бы не желал для себя ничего другого, чтб бы даже впредь со мной не случилось.
Вам давно хотелось иметь том избранного Гёте1. Посылаю Вам его заказной бандеролью. Я знаю, что Вам понравится Фауст, но дело не
