составления договора требуется копия прежнего. Он от 1945 года, когда высшей ставкой за стихотворную переводную строчку считали 10 р. За «Короля Лира», на которого было дополнительное соглашение 1947 г., они платили по 14-ти.
В письме к Вам я жаловался, что «Искусство» не исчерпало своих тиражных прав на двухтомник. Совсем недавно, и после моего письма, они допечатали еще 5000 остававшихся экземпляров.
Когда будут мне деньги по договору, нельзя ли их перечислить на сберкассу, а не переводить по почте на дом? Данные для этого я приложил к прежнему письму, но на всякий случай повторяю их, если они затерялись.
Сердечный привет. Всего Вам лучшего.
Ваш Б. Пастернак
P. S. В «Искусстве» говорят, что договорные материалы высланы в Ленинград 27 окт. на имя Вашего директора.
Впервые. — Автотраф (РГАЛИ, ф. 2533, on. 1, ед. хр. 321). Датируется по содержанию.
1142. Р. МИКАДЗЕ
18 ноября 1950, Москва
18. XI. 50
Дорогая Раиса Константиновна!
Как мило Вы кокетничаете, начиная Ваше коротенькое письмо с предположения, что я, наверное, Вас не помню!
Мне хотелось тут же летом написать Вам так, чтобы Вам было интересно читать и чтобы ответ доставил Вам радость. И я вернулся мыслями к ночи, когда от переполнявших меня чувств я готов был плакать или даже плакал, и вследствие Вашей снисходительности позволял себе столько мелких нарушений приличия.
Тогда Вы сошли с машины первою, в начале проспекта или даже до него, и с этого началось мое прощание с тем удивительным и волшебным, что я встречал во все свои грузинские поездки и что необъяснимо одним только югом, горами, широтой грузин-ского характера, женской красотою, разгоряченностью и приподнятостью шумных и многолюдных пирушек, но еще таинственнее и глубже всех этих составных частей1.
Так, в природе и человеческом мире волнует то значительное, чему не нашли еще имени и слова и что ждет еще своего определения. Именно этим ожиданием оно и волнует, как заданная и еще не разрешенная загадка или как повисший в воздухе и ожидающий исполнения сигнал.
Например, таким раскатившимся из глубины прошлого столетия сигналом был в истории человеческой деятельности в России Лермонтов. Память о нем, по сравнению с Пушкиным, была предельно отягощена и затруднена тем требовательным и усколь-зающе-неуловимым, чего в нем так много, почти как в настоящем живом горе или в сырой природе. И только к концу столетия некоторые мысли у Владимира Соловьева, кое-что у символистов, а главное — работы Врубеля были первым эхом, первым отражением лермонтовского звука на полустолетнем расстоянии, так трудно подхватить и продолжить лермонтовскую исключительность, так немыслимо отвечать на его сигнал общими местами.
А теперь и то немногое, что было достигнуто, возвращено назад, в старую исходную точку, и мы узнаем о Лермонтове, что был великий русский поэт, большой патриот и еще что-то. Это почти то же самое, что сказать, что у Лермонтова были руки и ноги2.
Вас, наверное, удивляет, отчего зашел разговор об этом имени, это вышло немного ни к селу ни к городу. Но я имел в виду перевести потом речь на те неожиданные открытия, которые я стал производить даже в лучшем из того, что пишут сейчас самые близкие мои товарищи и которые меня так огорчают. Но это очень затянет письмо. Я отказываюсь от этого желания, и пусть слова, сказанные выше, останутся сказанными некстати. Напишу Вам несколько слов о себе.
Зачем Вы дарите меня такими светскими фразами, как то, что в Грузии меня помнят и любят, как то, что Вы много слышали о моих новых работах и пр. и пр. Я не говорю, что это совершенный обман в Ваших устах, но согласитесь, насколько бывает иная картина, когда эти слова действительно что-то значат и имеют полный смысл! Так тогда зачем прибегать нам к словам в их призрачном применении? Разве мы так уж бедны?
Нет, дорогая моя, если и знают меня еще три-четыре человека во всем свете, то через год-два не будет и тех. Но какое в этом горе? Однако эта неизвестность и естественное забвение еще далеко не все. Все чаще раздаются голоса самых близких, родных и са-мых проверенных друзей, которые видят упадок, утерю мною самого себя и уход в ординарность в моих интересах последнего времени и давшейся мне так нелегко моей нынешней простоте. Что же, не горе и это. Если есть где-то страдание, отчего не пострадать моему искусству и мне вместе с ним? Может быть, друзья мои правы, а может быть, и не правы. Может, и очень может быть, я прошел только немного дальше по пути их собственных судеб в уважении к человеческому страданию и готовности разделить его.
Но Вы не думайте, что я угощаю Вас, ожидающую совсем других разговоров, семинарскими душеспасительными беседами. Я говорю о самом артистическом в артисте, о жертве, без которой искусство не нужно и скандально-нелепо и без которой произведения снаружи припудрены поверхностной талантливостью, а внутри держатся на идее, известной или даже превзойденной человечеством при выходе из дикарства. — Но опять я Бог знает куда заехал. Вот как я с Вами заговорился.
У меня к Вам просьба, если она Вас не обидит.
Я давно собираюсь и очень хочу написать Нине Александровне Табидзе. Но ей я должен буду писать совсем о другом, она знает, оттого я и оставляю ее без писем, что никак не подберу подходящих для переписки слов.
Сообщите ей, пожалуйста, часть этой, обрушенной на Вас философии. Сообщите ей, что я по-прежнему живу как хочу и здоров и счастлив этим правом, за которое готов заплатить жизнью.
Помните, я в Сагурамо вспомнил о доме3, у меня дрогнул голос, и я не мог продолжать речи. Вот и опять я о том же. Я с Зиной составляю неразделимый кусок существования, вроде того как я хожу по полу или вижу глазами. За вычетом этого краеугольного факта я люблю Нину Александровну больше всех людей на свете. Это можете не сообщать ей, это можете скрыть от нее. Целую Вашу руку.
Ваш Б. Пастернак
Впервые: «Вопросы литературы», 1966, № 1. — Автограф (собр. адресата). Раиса Константиновна Микадзе — скульптор, приятельница Н. Табидзе.
1 Имеется в виду ночь накануне отъезда из Тбилиси 30 октября 1945 г., когда, как писал Пастернак к Н. Табидзе, «он с кровью отрывал себя» от близких и родных семей «и от места на асфальте против гостиницы», где они прощались. «И немногого недоставало, — писал он, — чтобы в эти последние часы у меня не начался роман с Раисой Микадзе» (письмо № 970).
2 Некоторые следы аналогичного разговора о Лермонтове записал К. И. Чуковский у себя в дневнике: «…Говорить, что Лермонтов великий поэт — это все равно, что сказать о нем, что у него были руки и ноги. Не протезы же! — ха-ха-ха!» (Дневник 1930-1969. М., 1995. С. 195. Запись 31 августа 1951).
3 В Сагурамо Пастернак был в последний день пребывания в Грузии, 29 окт. 1945 г., его привезли в Тбилиси за два часа до вылета в Москву.
1143. Н. ТАБИДЗЕ
19 ноября 1950, Москва
19 ноября 1950
Дорогая моя Ниночка! Я страшная свинья перед Вами. По-моему я ни разу не написал Вам с прошлой зимы, а от Вас было несколько писем, всегда полных такой сосредоточенной души, всегда что-нибудь содержащих. А в последнее время еще к тому же рассказы Фатьмы Антоновны1 о Вас и опять безумная Ваша посылка! Простите, что так запаздываю своей благодарностью. Вот что значит хорошее вино, когда оно по-настоящему хорошее, а не только для непонимающих, — густое, почти черное, с легким и поразительным букетом, равносильным таланту и благородству в человеке! И Вы ведь верно уже знаете про похождения Фатьмы Антоновны, как она отстала от поезда в Гаграх и как бездомные бедные вещи, в том числе осиротевшие яблоки и баклажаны, скитались без хозяйки на ее розысках? Ничего не испортилось, а вынесенные испытания удесятерили ценность посылки.
Нина, всегда, когда со мной что-нибудь случается, я мысленно пишу Вам письмо и рассказываю это Вам. Тут через этот пересказ я только и нахожу формулу случившемуся и для собственного сознания. Таких побуждений было много летом, в августе, но лучше я расскажу Вам все это при встрече.
Я много работал летом, перевел в месяц Шекспировского Макбета, взялся за вторую часть Фауста, тут подоспела статья в Новом мире, где меня выругали2, — я рассердился на Гете и принялся за прозу.
Это то, что Вы слышали в позапрошлом году3, продолженное и отделанное. Оно составляет третью четверть романа (остается написать еще четвертую). Мне переписали эту часть, ее читали, она вызывает разноречивое отношение. Одни как Зина или живущие скромно и трудно писатели в Нащокинском переулке, Бог знает как хвалят, другие, как блестящие жители Лаврушинского или такие преданные друзья как Ливановы находят, что я себя потерял или намеренно отказываюсь от себя, что я ударился в несвойственную мне бесцветность или обыкновенность и т. д. Но так как мне постоянно хочется работать и надо зарабатывать, жизнь, видимо, бессознательно создала мне род иммунитета и выработала совершенную невосприимчивость к судьбе сделанного и мнениям о нем. Я здоров, Ниночка, и хорошо чувствую себя. Меня беспокоит Ваше здоровье и страшно хочется Вас видеть.
Зина ездила на два, на три дня в Ленинград со Стасиком, дававшим там с огромным успехом свои концерты, и очень довольна поездкой. Она и Леничка увлекаются фотографией, без конца снимают, проявляют, печатают и увеличивают, но, по-моему, еще недостаточно научились. Они просят кланяться Вам, зовут в Москву и крепко Вас целуют.
Ниночка, я и сейчас мог бы Вам прислать немного денег, но для некоторого удобства, совершенно эгоистического, сделаю это в декабре, при первом же новом поступлении. Ну, милый друг мой, крепко, крепко целую Вас. Передайте мои чувства Ните, золото-му Гивику и Алексею Николаевичу, которого мы наперебой расхваливали с Фатьмой Антоновной, когда я ее видел. Все хорошо, Нина. И всего хорошего.
Ваш Боря
Вот два снимка, сделанных Зиною. Они мутные и тусклые, но я так редко выхожу человеком, а не гориллой на фотографиях, что хочу послать их Вам.
Впервые: «Литературное обозрение», 1988, № 5. — Автограф (ГМГЛ, №011912, 14).
1 Ф. Т. Твалтвадзе — переводчица с грузинского языка.
2 Статья Т. Л. Мотылевой («Новый мир», 1950, № 8).
3 Вероятно, описка, Н. Табидзе приезжала в Москву в декабре 1949 г., в 1948 г. они с Пастернаком не виделись. Речь идет о главах романа «Прощание со старым» и «Московское становище».
1144. Е. Б. ПАСТЕРНАКУ
19 ноября 1950, Москва
19 ноября 1950
Дорогой Женичка, милый мальчик мой!
Ты часто спрашиваешь маму, как я, как
