новогоднего предзнаменования на целый год. Но за час или два до полночи мы все перепланировали и я встретил год именно так как хотел: в шуме, имевшем источником не только мое горло, среди многолюдства, получившегося естественно и свободно, без истерически торжественного и фальшивого напряжения. У нас было 24 человека, разошлись в 8 часов утра, были Чагины, Ливановы, Ивановы, старшие Нейгаузы, Журавлевы, Рихтер и Дорлиак, художница Ходасевич1 (племянница Владислава Фелициановича) и многие другие. Я Вам все так описываю, потому что в мыслях моих были у нас и Вы, и я должен описать

Вам обстановку, чтобы Вы знали своих соседей. Зина, я, Леня и все наши Вас, Ниту, А. Н. и Гивика крепко целуем и обнимаем.

Ваш Б.

Впервые: «Литературная Грузия», 1980, N° 2. — Автограф (ГМГЛ, JSfe 021913, 7).

1 Валентина Михайловна Ходасевич.

1177. С. Н. ДУРЫЛИНУ

23 февраля 1952, Москва

23 февраля 1952 Дорогой Сережа!

Я тебя не поблагодарил вовремя за твое замечательное письмо, доставившее мне такую большую и неожиданную радость1. Около месяца я провозился с врачами, рентгенами и пр., после двух припадков острой, таинственной и так и оставшейся невыясненной боли в левой нижней части живота. Пока все обошлось, и я с твоего незримого благословения, каковым явилось твое письмо, снова возьмусь за роман, в свое время доведенный до 18-го года (во второй тетради), а потом оставленный для Фауста, обе части которого я перевел, и теперь требующий давно задуманного окончания.

Когда я читал твое письмо, я тебе мысленно направлял ответное послание, ни малейшей доли которого не хочу тут воспроизводить, чтобы не поставить под угрозу то немногое, что я хотел бы сказать тебе поскорее.

Что я от души желаю тебе скорейшего выздоровления; что твое письмо заключало в себе редкий подарок и было тоже своего рода романом по целому миру высказанных в нем мыслей; особенно фантастическим было для меня твое сообщение о действительном, невымышленном докторе Живаго, существование которого было для меня неведомо2. Крепко целую тебя.

Любящий тебя Б. П.

Впервые: «Встречи с прошлым». Вып. 7. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2980, on. 1, ед. хр. 695).

1 Письмо Дурылина 16 янв. 1952 с поздравлениями с Новым годом и пожеланиями «новых встреч с Музой» сопровождалось машин, копией его отзыва 1949 г. на первую часть романа «Доктор Живаго». «Почему-то мне думается, что письмо мое, писанное в 1949 году по поводу твоего романа, не дошло до тебя… Хочется, чтобы эти запоздалые слова все-таки дошли до тебя». (См. об этом отзыве в коммент. к письму № 1112.)

2 О каком из многочисленных представителей «невымышленных Живаго» писал Дурылин, неизвестно.

1178. К. Г. ЛОКСУ

24 февраля 1952, Москва

24 февр. 1952 Дорогой Костя,

27-го наверное Вы именинник, — с днем ангела Вас. Зина, слыша, как я попросил позвонить Вас через две недели, возмутилась, сказала, что Вы обидитесь и больше не будете звонить и, оказывается, правильно все предсказала. Простите меня.

Но в промежутке я чуть не окачурился и все это время провозился с рентгенами и врачами. При свидании расскажу подробнее. Давайте повидаемся в эту субботу или воскресенье вечером. Но для того, чтобы обоюдно во всем удостовериться, все же по-звоните нам, пожалуйста, в субботу от 3-х до 4-х

Не сердитесь, Костя, я очень хочу Вас видеть.

Ваш Б.

Впервые: «Минувшее», № 13. — Автограф.

127 февраля (18 — по старому стилю) — день равноапостольного Кирилла, учителя словенского, в крещении Константина.

1179. 3. А. НИКИТИНОЙ

3 марта 1952, Москва

3 марта 1952

Дорогая Зоя Александровна!

Чем Вы отягощаете себе голову и душу? Этих денег нет, этого вопроса не существует1. Рад, что Вы догадываетесь, как высоко мы Вас ставим и уважаем. Положа руку на сердце, знаю, как бы Вы поступили, если бы, скажем, меня не стало или бы я попал в беду, а 3инаида Николаевна оказалась при этом в затруднении. Знаю, с другой стороны, что бы Вы сделали, если бы выиграли двести тысяч. Отчасти в такой денежной удаче был я, когда навязал Вам эту возможность. Но ведь эти чрезвычайности редки, а в промежутке жизнь движется по совсем другим законам. Вот до этих редких сроков отложим разговоры на эту тему, а до тех пор не считайте месяцев, забудьте об этом думать и не называйте этого долгом*, а то Вы этим незаслуженно обидите меня. Всего лучшего Вам и Михаилу Эммануиловичу.

Ваш Б. Пастернак

Впервые: «Путь», 1995, N° 8. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2533, on. 1, ед. хр. 321).

1 В ответ на просьбу 3. А. Никитиной помочь ей денежно Пастернак ответил ей 5 авг. 1951, радуясь возможности «оправдать свое существование чем-нибудь полезным такому милому человеку как Вы» (коммент. к письму N° 1165). Сын 3. А. Никитиной актер М. М. Козаков вспоминает, что они с матерью пришли возвратить деньги Пастернаку, полученные за посмертно изданную книгу прозы его отца в 1955 г. Но Пастернак и тогда, то есть «при изменившихся обстоятельствах к лучшему», говорил, что давно забыл о каком-либо долге и отказывался взять деньги.

1180. Н. В. СТЕФАНОВИЧУ

26 марта 1952, Москва

26 марта 1952 г.

Дорогой Николай Владимирович!

Все в этих тетрадях (больше половины) очень нравится мне и всем тем, кому я Ваши стихи показывал. В свое время, в утро их получения, я Вам о них говорил подробнее. Желаю Вам новых сил, здоровья и бодрости.

Ваш Б. Пастернак

Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2893, on. 1, ед. хр. 44).

С актером и поэтом Н. В. Стефановичем Пастернак познакомился в 1951 г., хотя в его архиве имеется черновик восторженного письма к Пастернаку, написанного 20 мая 1947. Стефанович решился показать Пастер-

* Во избежание Вашей мнительности должен сделать сноску. Долг в денежном смысле — пережиток совсем других времен и в наши дни не может иметь прежнего определенного значения. Долг же в нравственном смысле только вырос в своем значении, и моим долгом было не ограничиваться эгоистическим получением крупных сумм, а поинтересоваться тем, что делается вокруг и рядом. Если я залез в какие-нибудь бестактные дебри, то простите, и это Вы виноваты, что так скрупулезен этот разбор. Отдадите через долгий срок, при резко и несоизмеримо изменившихся обстоятельствах к лучшему у Вас или к худшему у нас. Б. П.

наку свои стихи только в 1952 г. Тетради его стихов и 4 письма сохранились в бумагах Пастернака. Поэмы Стефановича «Блудный сын», «Страстная неделя» и «Так умирал Блок» («Во мрак и в пустоту») были переданы О. В. Ивинской (ГМГЛ, N° 9978-9991). Сб. Николая Стефановича «Страстная неделя. Поэмы и стихи» вышел в 2004 г. Сохранившиеся записки Пастернака к Стефановичу представляют собой отголоски их живых разговоров и обмен стихами. Вместе с запиской 14 нояб. 1953 Пастернак посылал Стефановичу переписанные от руки стих. «Белая ночь», «Весенняя распутица», «Лето в городе», Август», «Сказка», «Колыбельные песни»: «Вводная» («Ветер»), «Бессонница», «Хмель» и «Под открытым небом». «Дорогой Николай Владимирович! — писал он. — Не хочу задерживать отправления и опускаю в ящик поздно вечером простым письмом. Если что-нибудь понравится, дайте как-нибудь знать. Привет Вам и Вашей милой сестре. Ваш Б. Пастернак» (там же). Вслед за этими стихами Пастернак 29 нояб. послал на имя его сестры Людмилы Владимировны Сте-фанович другие, написанные вскоре: «Дорогая Людмила Владимировна! Вот два стихотворения, о которых я Вам говорил. Наверное они гораздо хуже предшествующих, и только если Вы найдете, что я не слишком испорчу впечатление Вашего брата от прежних, покажите их ему. Привет Вам обоим. Ваш Б. Я.» (РГАЛИ, ф. 2893, on. 1, ед. хр. 80). Приложены автографы стих. «Разлука» и «Свадьба» и фотография с надписью: «Николаю Владимировичу Стефановичу, поэту, человеку близкого мне, огромного и чудесного мира, и его милой сестре Людмиле Владимировне на счастье. 29 ноября 1953 г. Б. Пастернак». Через месяц на экземпляре «Фауста» Пастернак написал: «Дорогому Николаю Владимировичу Стефановичу ко дню его ангела 19 декабря 1953 г. с пожеланием здоровья и счастья и с предсказанием, что он когда-нибудь прогремит и прославится. Б. Пастернак».

1181. А. С. ЭФРОН

27 марта 1952, Москва

27 марта 1952

Дорогая Алюша, прости меня, я ужасно виноват перед тобой! Не достал и не послал тебе Гоголя1, давно не писал. Я тебе отвечаю на твое последнее письмо от 19-го. Ты по-прежнему ярка и остроумна, и даже напраслину на себя взводишь очаровательно. Все твои письма, включая мнимо- или притворно мнимо нудные — самое лучшее и единственно живое, что приходится мне читать в нынешней литературе2. Но ты знаешь, как я люблю тебя, и сама знаешь себе цену. Лучше я быстро скажу тебе несколько вещей.

Я опять стал страшным крохобором в отношении времени. Мне хочется для себя, порядка ради, кончить роман. Спина у меня не прошла, после сдачи Фауста было два припадка долгих таинственных и упорных болей (один раз 6 часов, другой — почти сутки) в нижней левой части живота (по-видимому почечный камень, осталось невыясненным). Я себя чувствую хорошо, и не заикался бы тебе об этом, если бы положение хоть сколько-нибудь тревожило меня или кого-нибудь другого, но мораль отсюда такова, что в свободное от таких сигналов время надо не увлекаться леченьем, или разговорами о своей болезни или писанием об этом писем, но спешить делать самое необходимое, условно хотя бы необходимое, если безусловное не дано нам. Отсюда моя торопливость. Но не для таких истин взялся я за перо.

В конце письма ты пишешь, что хочешь «жить только в городе и только в Москве». И что ты «полна глупейшей надежды, что так оно и будет»3. Я живейшим образом разделяю твою надежду. Я в это верю как в удовлетворительность своего здоровья, как в роман, у всего этого — одно будущее, это разные стороны одного и того же. И в залог этой веры я посылаю тебе руку твоей мамы, кусок ее почерка. И в каких стихах!4

Я тебе писал и рассказывал, что у меня нет ничего, что можно было бы назвать библиотекой, ни архива, ни переписки, ни рукописей моих, ничего. Убыли и таянья этого и гибели и пропаж при переездах, от растаскивания и прочая было столько, что теперь я уже не помню, какие из отцовских работ когда погибли или сгорели, чтб когда. Но у меня уцелела часть его альбомов разных форматов, рисовальных, которые ему служили и записными книжками, с рисунками многих лет, начиная с 85-го до 920-го, самыми мгновенными, самыми свободными и артистическими, разнообразными, бесчисленными.

С давних пор, из году в год я собирался просмотреть их все, наклеить на них ярлычки и на этих наклейках описать их содержание, и все откладывал,