слишком прикованный к стихам (все равно своим и чужим), прикованный слишком колдовски, мелко и слепо, я и написал Вам это все. Будьте здоровы. Не сердитесь на меня. Я верю в Ваше будущее.
Ваш Б. Пастернак
P. S. Для проверки своего мнения я показал Ваши книжки и свое письмо жене, женщине из военной среды, человеку здравому, уравновешенному и скорее старого закала, не склонному к вольностям новаторства, левизне и декадентщине. Она бегло, поверхностно просмотрела несколько стихотворений и, прочтя письмо, сказала: «По-моему, очень талантливо, и ты отозвался слишком строго, пристрастно и субъективно. Я знаю твои взгляды, но нельзя их навязывать другим». Так что, может быть, я несправедлив.
Б. Я.
И я упустил сделать главное, поблагодарить Вас за присланные книжки и за доброе Ваше отношение ко мне, незаслуженное5.
Впервые: «Юность», 1988, JSfe 9 (с купюрами). — Автограф (РГАЛИ, ф. 2596, on. 1, ед. хр. 54). В 1952 г. В. Т. Шаламов находился в Якутии, пос. Тамтор около Оймякона, сосланный после лагеря «на вечное поселение».
1 Через жену Шаламов переслал Пастернаку две тетради своих стихов и записку: «Примите эти две книжки, которые никогда не будут напечатаны и изданы. Это лишь скромное свидетельство моего бесконечного уважения и любви к поэту, стихами которого я жил в течение двадцати лет. В. Шаламов. 22.111.1952. Ацрес мой, если захотите отвечать: Хабаровский край, поселок Де-бин. Центральная больница — Шаламов Варлам Тихонович. Еще лучше написать через мою жену. Москва, 34, Чистый пер., 8, кв. 7. Галина Игнатьевна ГУдзь».
2 Имеется в виду С. Бобров, по мнению Пастернака, плохо вычитавший корректуры. Получив эту книжку 2 янв. 1917, Пастернак писал Боброву: «Чудно ты ее издал… от души тебя благодарю. Есть досадные опечатки и немало их, — но и так уж книжка так хорошо, так дружески, верно, горячо… издана» (письмо JSfe 151).
3 Стих. «На пароходе», 1916, из книги «Поверх барьеров».
4 Здесь и далее цитаты взяты из стихов Шаламова, позднее вошедших в книги «Огниво» (1961), «Шелест листьев» (1964), «Дорога и судьба» (1967) и журнальные публикации 1960-х гг.
5 В конце письма приписка жены В. Т. Шаламова Г. И. Гудзь: «Он сказал, что он писал так, как говорил сам с собой, что потому так много и строго написал, что это большое настоящее творчество, что это — «серьезный случай в литературе»» (там же. С. 55).
1193. Г. И. ГУДЗЬ
15 июля 1952, Переделкино
15 июля 1952
Глубокоуважаемая Галина Игнатьевна! Эту записку пишу на случай, если при поездке своей в город не застану Вас дома ни звонком, ни посещением.
Прочтите внимательно, что я пишу Вашему мужу. Я не мог написать ему ничего другого, потому что не нашел возможным отмахнуться от такого достойного человека пустой уклончивой похвалою и ничего не значащей благодарственной отпиской, а счел своим долгом говорить с ним, как с самим собой.
Но не огорчит ли его это письмо? Если и Вам это кажется, не пересылайте письма, а перескажите сами, в Вашей собственной передаче, то из его содержания, что Вам покажется нужным и существенным. Мне кажется, оно не содержит ничего, что было бы неприятно Варламу Тихоновичу или могло огорчить его. Но с другой стороны, то, что я прибавляю в конце письма о жене, совершенная правда1.
Пробегите, пожалуйста, письмо тотчас же, как получите приложенную записку. В течение нескольких часов, что я пробуду в городе, я, может быть, дополнительно позвоню Вам, чтобы поговорить с Вами и узнать Ваш взгляд на этот счет.
Нужны ли Вам книжки Шаламова, или у Вас есть копии и они могут у меня остаться?
Всего лучшего. Ваш Б. Пастернак
Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2596, on. 1, ед. хр. 72). 1 Имеются в виду слова 3. Н. Пастернак о чрезмерной суровости оценки Пастернака (письмо JSfe 1192).
1194. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ
16—19 июля 1952, Переделкино
16 июля 1952 Дорогая Оля!
Как странно, что именно в эти дни пришло твое письмо. Удивительное стечение обстоятельств! Как раз Ливанов с женою очень уговаривали меня с Зиной поехать с ними в Ленинград на время Мхатовских гастролей1, убеждали, посылали за нами ху-дожницу театра В. М. Ходасевич, имелась готовность административной части театра на устройство комнаты в гостинице и в предоставленном артистам доме в Териоках и прочая, и прочая, а я отказался.
Но то, что Ленинград был некоторое время предметом обсуждения, осталось в воздухе, и на днях Зина и Леня все же поехали в Ленинград с женой и дочерью грузинского писателя Леонидзе. Они уезжали из города, в то время, как я безвыездно живу на даче.
Вчера, 15-го, я был в городе и подумал, попадет ли Зина с Леней на «Ромео» в эту поездку2 (об этом не было речи при отъезде, я их не провожал, а в Переделкине забыл ей об этом напомнить).
Кажется, в пятницу 18-го они вернутся. Может быть, я от них узнаю, что они столкнулись с тобой где-нибудь, на улице, или что какая-нибудь другая случайность свела вас вместе. Она, я знаю и в случае каких-нибудь формальных затруднений в гостинице (вследствие отсутствия командировки) не будет обращаться ни в издательства, ни в Союз писателей, никуда, а выпутываться сама, как сама она предприняла эту поездку на естественных основаниях. Она не взяла, сколько я знаю, с собой ни одного Ленинградского адреса и не собиралась разыскивать даже Ливанову, так нас именно звавшую в Ленинград, которая на нее так же верно обидится, как теперь и ты, если только по какой-нибудь непредвиденности, вы не встретитесь.
Как молодо и с какой отчетливостью мысли ты рассуждаешь о перемене художественных форм и их назначения, о театре, о кино, как по-философски талантливо и с какой безошибочностью судишь о строении разных творческих явлений и их подобии!
Я разметил несколько таких мест твоего письма, удививших меня близостью к тому, на чем стою и как думаю и я, и превосходством твоей немногословной ясности над моей манерой прикасаться к тем же предметам. Это все очень хорошо, и для того, что-бы не превратить письмо в трактат, я воздерживаюсь от ссылок и примечаний по их поводу.
И если ты даже выделила Ливанова, потому что знаешь, что это мой лучший друг, то и в таком случае меня радует, что наше отношение к нему сходится. Его нельзя назвать неудачником, нельзя сказать, что он не понят, недооценен, но широта его мира, разносторонность, образованность и то, что он не замкнулся в рамки характерного актера, позволяет его собратьям коситься на него под многими предлогами: под тем, что он недисциплинирован, что он страдает манией величия, что он недостаточно про-фессионален и не вполне отгородился от стихии дилетантизма, что он пьяница и буян и пр. и пр.
19-го.
Вчера приехала Зина. Все, конечно получилось так, как я предполагал. У них были затруднения с номером, и они с трудом остановились в Октябрьской гостинице. Среди объезда окрестностей они даже были в Териоках, и не удосужились узнать адрес Ливановой, ее и не искали.
Еще раз спасибо тебе за яркое письмо, распираемое теснящимся набегающим содержанием. В конце письма у тебя есть фраза (ты ею объясняешь отсутствие упоминаний о быте, здоровье и пр.): «Но я давно потеряла тебя и Шуру как братьев» и пр. Если это упрек и написано в тоне сожаления, то это горе очень легко поправимо. В ту самую минуту, как тебе под каким-либо видом потребуются эти братья, ты убедишься, что ты их не теряла.
Если же эти слова сказаны в совсем другом смысле и определяют род существования, протекающий вне начала семейственности, то я очень хорошо знаю этот мир, и в таком случае все тоже в порядке.
Крепко целую тебя. Твой Б.
Впервые: Переписка с О. Фрейденберг — Автограф.
1 Несохранившееся письмо О. Фрейденберг, на которое отвечает Пастернак, было, по-видимому, вызвано впечатлением от виденной инсценировки М. А. Булгакова «Мертвых душ» Гоголя с великолепным Ливановым в роли Ноздрева.
2 Речь идет о постановке «Ромео и Джульетты» в Ленинградском ТЮЗе, о которой, вероятно, тоже писала О. Фрейденберг.
1195. Ф. ТВАЛТВАДЗЕ
30 июля 1952, Переделкино
30 июля 1952 г.
Дорогая Фатьма Антоновна!
Я очень неудачно надорвал край конверта Маргвелашвили, как раз тот, на котором был его адрес, и должен по необходимости писать опять Вам. Очень глупо, что я не прочел письма вчера вечером при Вас, тогда никого не надо было бы утомлять перепиской, и обо всем можно было бы договориться устно: Георгий Георгиевич или Вы восполнили бы остающиеся до сих пор незамещенными для меня (и непонятными), несмотря на письмо Г. Г., пробелы разорванного, недостаточно связного логического хода Церетели1. Но об этом, может быть, потом….
Вы спросите, зачем же, если я текста подстрочника не понимаю, если считаю, что задача перевода некоторых вещей недостаточно стройно и связно изложенных в подстрочнике, по подстрочникам невыполнима, зачем, если я не гонюсь за деньгами и за славой, зачем, следовательно, я предлагаю другой, далекий вариант стихотворения?
Отвечу: с единственною целью, чтобы Вы и Георгий Георгиевич не подумали, что я обиделся или ленюсь, или отступил перед трудностями задачи и т. д. и т. д. Я именно для того посылаю другой перевод, чтобы освободить Вас от себя в отношении этих стихов, чтобы обращаясь к кому-нибудь другому, Вы знали, что в этом вопросе не осталось ничего затаенного и пр. и пр.
Теперь о другом. Если у Вас будет случай снестись с Ниной Александровной (может быть через Леонидзе), надо, чтобы она знала, что мы всегда с радостью ждем ее, но что умоляем не везти с собой чемоданов с дарами. Во-первых, у нас тут все есть и у Зины самой по себе есть тенденция заводить излишние, угрожающие своей сохранностью запасы, если же кто-нибудь пустится соперничать с нею в этом направлении, то с очень большой вероятностью обнаружится та именно точка, на которой я когда-нибудь сойду с ума. Ваше общее посещение оставило в нас наилучшие воспоминания. И семье Леонидзе мы были рады, как родным, о чем тоже у нас дома был разговор. Только я несколько раз осекался, заговаривая о Евфимии Александровне, потому что улавливал взгляды, которыми Нестан обменивалась с отцом, из которых явствовало, что я веду себя, как дурак. Это огорчительно.
Будьте здоровы. Больше ни на какую подстрочную тему мы в жизни не будем разговаривать.
Ваш Б. Пастернак
P. S. До моего осеннего возвращения в город пусть Г. Г. и Анна Захаровна не беспокоятся о деловой стороне этих пустяков, они мне не стоили труда, я о них забыл и в отношении сделанного оба они совершенно свободны.
Впервые: «Литературная Грузия», 1980, № 2. — Автограф (собр.
