адресата). Купюра в тексте сделана публикатором.
1 Речь идет о переводах Акакия Церетели, подстрочники которых делал Г. Г. Маргвелашвили (см. письмо № 1190).
1196. В. А. КАВЕРИНУ
2 августа 1952, Переделкино Дорогой Вениамин Александрович!
Если после разговора с Вами и Журавлевым я предаю свое обещание забвению, Вам покажется это невниманием и, чего доброго, Вас обидит. С другой стороны, меньше всего хотел бы я, чтобы вы тратили свое писательское время мастера, на продукцию человека, который сам ничего не читает, ничем не интересуется и из духовной и умственной лени убивает дни на огороде и этим растительным эгоизмом никогда не поступится1 …
Большинству друзей эта вещь не нравится. Одним, потому что это не ново и не в той степени оригинально, как, переоценивая мои силы, они бы хотели. Другим, потому что, уклоняясь от решения задач, в наше время общеобязательных, я сбрасываю глав-ную трудность, всеми взятую на плечо, и этим наперед обесцениваю что бы я ни сделал. Вы тоже, если будете искренни перед собою, разочаруетесь. Может быть, лучше, действительно, отложить чтение до того времени, когда я окончу роман. «Борис Пастернак» и «Москва, 1948 г.» — этого в рукописи нет, это любезности машинисток2.
Привет Лидии Николаевне3.
2. VIII. 1952
Ваш Б. Пастернак
Впервые: «Октябрь», 1984, № 9. — Автограф (собр. адресата). Купюра сделана адресатом при публикации.
1 Речь идет о первой части романа «Доктор Живаго». Жесткие самооценки Пастернака, которые Каверин, комментируя это письмо в «Октябре», принимает за чистую монету, повторяют трафарет многократно слышанных со стороны писателей слов о романе и о себе самом.
2 Машин, была озаглавлена: «Борис Пастернак. Доктор Живаго. Картины полувекового обихода. В двух книгах. Книга первая. Москва, 1948 г.».
3 Лидия Николаевна — жена В. А. Каверина.
1197. А. С. ЭФРОН
6 сентября 1952, Переделкино
6 сент. 1952
Мне привезли из города твое письмо с коровой в закате, с музыкой и скукой, двойной водой Енисея. Ах, ах, Аля, ах! Ты знаешь все. Тут мое молчание и недоумение, мое отчуждение. А можно ли больше? Что сказать, что сделать? И я прикусываю губы. Но ведь вследствие этого в ответ на нарисованную тобою картину, так сложилась моя жизнь.
А внутренне я не могу ею нахвалиться. Я этим летом гораздо больше, чем в прошлые годы, копался на огороде, окучивал картошку, копал гряды, обкладывал навозом яблони, часов по 5, по 6 в солнечные дни, и чувствую себя очень просто и спокойно. Ведь все делается страшно медленно, но если в течение зимы выйдет отдельной книжкой Фауст, пришлю тебе. Я и роман дальше пописал (осталось главное, окончание, очень печальное, с разными происшествиями). Читал эту новую часть весной в городе нескольким знакомым, между прочим, большим друзьям Елизаветы Яковлевны1, но она этой части не знает, мне только теперь ее переписали.
Я очень скоро, может быть на этой еще неделе, переведу немного денег тебе, и, может быть, Асе, от которой летом получил открытку2. Я знаю, что и эти посылки как бы навсегда установились, как все остальное, и стали знамением этого заклятого и ро-кового однообразия, я знаю, что они ровно ничего не меняют, но все же, если в эти редкие промежутки тебе хоть в бытовой плоскости становится хоть на полвершка вольнее, и то счастье.
Крепко тебя целую, спасибо тебе за все. Я тоже, когда разговариваю, а не развлекаюсь землей и навозом, разговариваю с тобой. Крепись, мужайся, — это не пустые слова.
Твой Б.
Впервые: «Знамя», 2003, № 11. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 434).
1 Речь идет о чтении главы «Дорога» 2 июня 1952 г., на котором были Журавлевы, близкие друзья Б. Я. Эфрон (см. об этом письмо JSfe 1184).
2 Пастернак отозвался на эту открытку 15 сент. 1952: «Дорогая Ася! Спасибо за открытку. Фауста не посылал, потому что еще не напечатали. Может быть с Божьей помощью издадут в течение зимы (ведь я всего перевел), тогда непременно пришлю. Этим летом я тоже больше, чем в прежние, часов по 6, по 8 в день проводил в саду и на огороде, чувствую себя хорошо. Михаил Михайлович действительно умер весною, интересный, яркий человек. В ближайшее время, может быть в первой половине ок-тября переведу Вам немного денег. Крепко целую. Ваш Б.» (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 2, ед. хр. 397). Речь идет о смерти М. М. Морозова.
1198. Н. ТАБИДЗЕ
б—8 сентября 1952, Переделкино
6 сент. 1952, суббота Дорогая Нина!
От приехавшего Стасика вдруг я узнал, что он с Милочкой1 жили в Вашей комнате и что Нита четыре или пять дней своей деловой и занятой жизни потратила на них. Мне особенно больно за последнее, потому что этой жертвы (свободным временем) я никогда никому не приношу. Свою благодарность Вам и ей я и расположился выразить в этом письме, как столь же внезапно от приехавших на воскресенье (сегодня суббота) из города Зины и Лени узнал, что Ниточка приехала в Москву и была у них за десять минут до прихода вызванной машины. Они упрашивали ее поехать вместе с ними в Переделкино, но она сказала, что у ней дела, и пообещала приехать на дачу завтра, в воскресенье. На этом прерываю письмо и буду продолжать его после свидания с нею. 8-е сент., понедельник
Странно, ночь после этого письма, с субботы на воскресенье, я не сомкнул глаз ни на минуту, т. е. провалялся без сна всю ночь начисто. Я стал было засыпать, под окном меня несколько раз разбудил лай Мишки, и вся моя способность уснуть пропала. Мне это было огорчительно, потому что в воскресенье ждали гостей, и мне хотелось их принять в полной силе, а не в виде неспавшей тени. Кроме того, я не особенно верил в обещанный приезд Ниты и накануне, до бессонницы, решил с утра по телефону разыскать ее через Фатьму Антоновну, а в случае неуспеха самому съездить за нею в Москву и к обеду привезти в Переделкино. От всего этого я отказался вследствие сонливой вялости, но все утро, как всегда, проработал в саду.
Первою приехала Нита с приятельницей2. Фотографии, которые привезли Зина и Леня из своей поездки, плохо передают ее. Вся прелесть ее лица в том, как живет и меняется это лицо, когда она говорит, или удивляется, или смеется, или в порыве сильного сердечного движения. Я смотрел на нее и любовался огнем одушевляющим ее, огнем остроумия и благородства и огнем самостоятельной манеры думать и чувствовать. После совершенно бессонной ночи, в том состоянии, в котором я был в тот день, это было единственное, что я мог делать и чем мог наполнить медленные часы жаркого дня: окапывать и обкладывать яблони навозом и землею и смотреть на Ниту и слушать ее. Но за яблонями я ухаживал с сухими глазами, а Нитою любовался сквозь слезы, застилавшие мне глаза не только тогда, когда мы с нею что-нибудь вместе вспоминали и у меня прерывался голос и мешал мне говорить, но каждый раз, как Нита давала доказательства своего тонкого понимания жизни и отношения к ней и когда я радовался, что она такая. Мне жалко, что она меня видела таким бледным и усталым и таким равнодушным ко всем прочим за столом. Незадолго перед этим как-то в отсутствие Зины, когда дом вступил в мое ведение и стоял тихий, строгий, без лишних запасов, приехали и заночевали со мною в моей комнате
Ливановы. А вечер до 3-х часов просидел с нами Федин3 (вино пришлось собирать по соседям, вследствие их позднего приезда после закрытия лавки). Но сколько любви и мыслей принесли с собою эти люди. Я провел время так интересно, в таком увлеченном разговоре! Как будто моя собственная жизнь в их лице вошла ко мне и сказала мне много радостного и нужного! Жалко, что не их видела у меня Нита или не кого-нибудь, вроде них. А тут забыли даже, что дело происходит на воздухе, и только зашедшая Анна Никандровна вспомнила, что внизу стоят яблони, усыпанные яблоками, и сошла вниз и обошла их ряд. А за столом дело шло, как в погребке, и я был слишком слаб, чтобы напомнить, что мы едим и пьем в саду. Мне жалко, что Нита меня видела таким равнодушным к людям и, может быть, ошибочно выведет, что я до такой степени одинок. Это не так.
Вот что, чтобы письмо все-таки кончить. Множество поводов, сама Нита, черты ее сходства с отцом, бесчисленные случаи жизни того времени, которые мы вспоминали, снова напомнили мне, как страшно и наполовину лишено цели, что моя жизнь проходит без Тициана. Но как мне сказать Вам и другое? Так же часто ловил я себя на мысли, что, может быть, Вы и Нита не были бы мне так близки, не были бы моими равными, если бы Ваша судьба сложилась легко, если бы у Вас была машина, если бы Вы были избалованы и развращены болтовнёю и шутовством и бездельем. Мне доро-го, что Вам надо работать, потому что я человек, привыкший, чтобы день был наполнен трудом, как он наполнен солнцем на небе, я человек целиком поставленной задачи и полной цели, а не какой-нибудь гомеопатической ее части. Но довольно, наконец. Мне переписали часть прозы, которую Вы читали (я там многое изменил, отчасти из-за Вас, из-за того, что Вы ей приписали больше значения, чем я хотел). Я постараюсь дать один экземпляр Ните для передачи обоим Чиковани, а Вас попрошу потом собрать все три тетради4 у себя и следить, чтобы они не разрознивались. Естественно, нежнейшие чувства Симону (получил от него письмо) и Марийке.
Семье Леонидзе скажите, забвение напомнило о них два случая забывчивости. То, что Зина забыла передать Вам карточки, снятые в Петергофе (на них фотограф Леню и Зину прикрасил, а Евфимию Александровну и Песо5 снял вне фокуса и испортил, — я этих карточек не люблю). Второй случай: Евфимия Александровна и Песо забыли в гостинице в Ленинграде в своем номере ручное зеркальце, и через Лениного товарища его нам доставили в Переделкино, вот фантастика!! Я их всех, если они позволят, крепко целую.
У Вас необыкновенная дочь, Нина. Крепко целую Вас. Ваш Б.
Впервые: «Литературная Грузия», 1966, № 2 (с купюрами). — Автограф (ГМГЛ, № 24952).
1 Сводная сестра Станислава — Милица Генриховна Нейгауз.
2 Пастернак не видел Ниту Табидзе с осени 1945 г. — 7 лет.
3 В бумагах К. А. Федина сохранилась записка, возможно относящаяся к этой встрече: «Дорогой Костя! У нас Ливановы.
