почти с чувством блаженства. Я сознавал, что оставлю семью на первое время не в беспомощности и что у них будут друзья. Я оглядывал свою жизнь и не находил в ней ничего случайного, но одну внутреннюю закономерность, готовую повториться.
Сила этой закономерности сказывалась и в настроениях этих мгновений. Я радовался, что при помещении в больницу попал в общую смертную кашу переполненного тяжелыми больными больничного коридора, ночью, и благодарил Бога за то, что у него так подобрано соседство города за окном и света и тени, и жизни и смерти, и за то, что он сделал меня художником, чтобы любить все его формы и плакать над ними от торжества и ликования.
Крепко целую тебя. Твой Боря
Кланяйся Эйхенбауму, если он помнит меня и если ты его увидишь1. Удивительное дело. За 10 минут до случившегося инфаркта я шел по Бронной и на противоположном тротуаре увидал шедшего навстречу Эйхенбаума или человека, очень похожего на него. Если бы это был Борис Михайлович, он как-нибудь отозвался бы на этот пристальный взгляд. Я смутно вспомнил, что он очень был болен, подумал, как ничего никогда нельзя знать наперед, а через 10 минут…
Целую тебя.
Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф.
1 О. Фрейденберг в письме 3 янв. 1953, вселяя надежду на полное выздоровление, приводила в пример Б. М. Эйхенбаума, который перенес три инфаркта, «и ныне веселый, здоровый, просто как огурчик» (там же. С. 295).
1213. К. КУЛИЕВУ и Е. Д. ОРЛОВСКОЙ
30 января 1953, Москва
30 янв. 1953 г. Дорогие Кайсын и Елена Дмитриевна! Получил сейчас телеграмму, подписанную «друзья», вероятно Вашу. Спасибо за пожелания. Верно Вам сообщили из Москвы, что у меня в конце октября был инфаркт и я 21/2 месяца пролежал в боль-нице. Оттого и открытку пишу, а не закрытое письмо. Мне еще нельзя. Очень тронут Вашей памятью. Судьба была очень мягка ко мне. И болезнь прошла без особых страданий и Союз писателей без всяких попыток тревожить его с моей стороны и со стороны Зинаиды Николаевны, проявил много забот, которых я ничем не заслужил. На днях мы с ней собираемся в санаторий «Болшево» под Москвой1.
Целую Вас обоих. Б. П.
Впервые. — Автограф.
1 О неожиданной «заботе» со стороны Союза писателей Пастернак писал также в открытке Н. Табидзе 31 янв. 1953: «На днях, 4-го февраля собираемся с Зиной в санаторий Болшево под Москвой. Союз писателей был незаслуженно мил со мной, без просьб с моей или Зининой стороны достал бесплатно одну путевку на два месяца для меня и на один, первый месяц для Зины со мною» («Дружба народов», 1996, № 7. С. 205).
1214. М. К. БАРАНОВИЧ
3 февраля 1953, Москва
3 февр. 1953. Дорогая Марина Казимировна! Завтра с Зиною мы собираемся: я, если Богу угодно, — на два, а она на 1 месяц в Болшево. Страшно рад, что Вы в Ленинграде, мысленно совосхи-щаюсь и завидую. Когда вернусь, если буду жив-здоров, хочу повидаться с Вами как-нибудь на одном из скверов, где гуляю. Мне еще вредно (чувствую последствия) много разговаривать, главным образом произносить продолжительные монологи. Вот что я хочу сказать Вам. 3-ю тетрадь Живаго, переписанную Зиною, пересматриваю, кое-что сглаживаю. Кажется, один экземпляр остался у Вас, я его отберу1. Теперь на расстоянии я снова измерил и оценил: пусть проза второй и третьей тетради может быть даже и лучше первой, но возникновение первой, но наплыв чувств и мыслей, соединенных с ней, например, в период, когда я читал начало у Вас (в присутствии Клавдии Николаевны, Петровых и Кочеткова)2, были отдельным важным периодом моей жизни, ее отдельною эпохой, как дни вокруг «Сестры моей жизни» и время написания «Охранной грамоты». Это потом не повторялось. Я рад, что это связано с Вами, с Вашей комнатой, в которую Вы вернетесь. Желаю Вам в ней счастья. Мне — лучше, и если и дальше так пойдет в Болшеве, и весною, мечтаю еще поработать. Мне очень хочется закончить Живаго. Спасибо Вам за Все.
Ваш Б. Я.
Впервые: «Литературное обозрение», 1988, № 5. — Автограф (Hoover Institution Archives, Stanford).
1 Речь идет о гл. «Приезд». См. письмо № 1203.
1215. Н. Н.АСЕЕВУ
5 февраля 1953, Болшево
5 февр. 1953 Дорогой Коля!
Чтением твоего «Гоголя»1 обновил наше пребывание в Болшеве. Живем в лесу, разузоренном 35-градусным морозом. Ясность, скованнай безветрием, но благодаря красоте и завороженности как бы сама унесенная неведомо куда. Это, вероятно, по-стоянное и самое общее свойство красоты, что, находясь перед глазами и оставаясь на месте, она всегда уводит куда-то вдаль. Это и главная черта твоей поэмы. Конечно, она в лучшем смысле не на нынешний вкус.
Отличие современной советской литературы от всей предшествующей кажется мне, более всего в том, что она утверждена на прочных основаниях независимо от того, читают ли ее или не читают. Это — гордое, покоящееся в себе и самодовлеющее явление, разделяющее вместе с другими государственными установлениями их незыблемость и непогрешимость.
Но настоящему искусству в моем понимании далеко до таких притязаний. 1де ему повелевать и предписывать, когда слабостей и грехов на нем больше, чем добродетелей. Оно робко желает быть мечтою читателя, предметом читательской жажды, и нуждается в его отзывчивом воображении не как в дружелюбной снисходительности, а как в составном элементе, без которого не может обойтись построение художника, как нуждается луч в отражающей поверхности или в преломляющей среде, чтобы играть и загораться. В «Огоньке» были справедливы к поэме: под современный триумфальный стиль и идеал правильности пусть и грошового достоинства, не допускающей фривольности, поэма не подходит. Таких «недостатков» было еще больше у Марины Цветаевой, а Маяковский только из них и состоит.
Что сказать тебе? Читать поэму было мне радостью, наслаждением. Она — привольный ненавязчивый вырез из более широкого мыслимого мира необязательных изображений, где наряду с нею стояли бы по соседству другие произведения такой же подлинности и чистоты. В одиночестве она немыслима и трагична, как выпущенный в непогоду в поле чистый беззащитный ребенок.
Очень хорошо, что она держится не единством темы, не упорством узко поставленной задачи, а природою сказочной стихии вообще, отовсюду пронизывающей ее и придающей ей ее бесхитростную замысловатость. В этом тоне — залог ее стройности. Есть главы превосходные — («Перспектива», «Петербург», глава V, IX2). Но и главы, уступающие по качеству, дышат тем же, чем полны наилучшие. Есть стихи поразительные («»Портрет» там выходит из рамы/ Художнику на погибель»; «Так Пушкинский разум был светел,/Что будто в России светало./Но деспот рассвет тот заметил./И Пушкина больше не стало»; «И Невский проспект стал дремучим, зарос-шим чиновничьим лесом»; «Дуя в блюдце с чаем чинно,/Сахарок прикусывая,/ Шашку двигает купчина,/Бородища русая…»3). Но и все стихи верны этой манере лучших. Эта органическая живая раз-ноценность, без которой не было бы сложности целого.
Поздравляю тебя. Теплящаяся краска некоторых кусков, трепет колорита напомнил мне самые свободные твои дерзания самого молодого твоего прошлого. Конечно, все это сказано сейчас совсем по-другому, да так оно и нужно.
Наверное я неудачно и неточно выразил то немногое, что должен был выделить из многого, что хотел и мог бы написать, если бы мне временно не запрещено было заниматься разговором и перепиской. Еще раз спасибо за доставленное удовольствие.
Прозу, когда она тебе не будет больше нужна (со стихами)4, передай, пожалуйста, Чагиным (тел. Б-8-33-62), а может быть, до них, если у него будет время и желание прочесть (он слышал начало, и я с ним сговаривался) и если это для тебя выполнимо, навяжи Вите Шкловскому (т. Г-5-34-35) с тем, чтобы потом он отдал Чагиным (прости за сложность).
Целую тебя. Привет всем твоим дамам. Твой Б.
Впервые: «Литературная газета», 12 июля 1989. — Автограф (собр. Л. А. Озерова).
1 «Поэму о Гоголе» Н. Асеева Пастернак читал по рукописи, переданной ему автором. Первые отрывки из нее публиковались в «Литературной газете» 26 ноября 1953 г., частично вошла в сб. «Раздумья» под назв. «Стихи о Гоголе» (1955), полностью — в 1963 г.
2 В опубликованном тексте эти номера соответствуют гл. «Рим» и «Конец». Гл. «Перспектива» получила назв. «Родина».
3 Цитаты взяты из гл. «Петербург» и «В Калуге».
4 Имеется в виду машин, романа «Доктор Живаго», который Пастернак давал читать Асееву.
1216. А. И. ЦВЕТАЕВОЙ
15 февраля 1953, Болшево
15 февр. 1953. Дорогая Ася! Живу с Зиной в Болшеве, в санатории, который раньше назывался Кубу, а теперь санаторий Академии Наук. Вы, может быть, тут бывали? Я как-то жил тут около месяца в 1935 году, по приезде из Парижа. Мне гораздо лучше, чувствую себя слава Богу прекрасно и если бы меня не зачура-ли осторожностью, то позволял бы себе гораздо больше. Начал работать, хочу написать, наконец, окончание Живаго. С Божь-ей помощью все пойдет по-старому. Если мои расчеты оправда-ются, буду иметь счастье как-нибудь весной быть Вам полезным.
Зина Вам кланяется. Крепко Вас целую. Ваш Б. Я.
Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 2, ед. хр. 397).
1217. А. С. ЭФРОН
15 февраля 1953, Болшево
15 февр. 1953, Болшево
Дорогая Аля! Может быть, от тебя лежит письмо в Москве у нас, а я этого не знаю. Вторую неделю нахожусь с Зиной в здешнем санатории академии наук. Воображаю, какие у тебя морозы, если они тут так долго держатся на двадцати градусах, иногда доходя до тридцати пяти. Но сказочно хорошо в лесу. Я уже совершенно поправился и понемногу работаю. Зина в марте уедет, а я останусь здесь еще на месяц. Страшная потребность в молчании и одиночестве на прогулках. Бегаю от знакомых и наверное кажусь им необъяснимо несносным. Но все так крупно в жизни кругом, а современные разговоры на все, на любые темы, так непроходимо мелки! Ты наверное сидишь совсем без денег, бедная моя. 9 апреля надеюсь перевести тебе некоторую мелочь. Я здесь жил как-то в течение месяца летом 1935 г., когда приехал от Вас. И твоя мама, кажется, жила тут или где-то рядом, в недоступности, летом 39-го или 40-го года1. Это было тяжелое, роковое для меня время. Все во мне было сковано, и не было пути никуда. Насколько сейчас я свободнее, и насколько легче мне.
Твой Б.
Впервые: «Знамя», 2003, № 11. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 434).
1 «Да, мы жили там, наша дача была недалеко от станции. Я там была по-настоящему счастлива и сознавала, что счастлива. Но потом, путем сравнения, поняла, что это было счастье, а так просто — жила, и каждый день был сознательным, вернее осознанным счастьем», — отвечала А. Эфрон в письме 25 февр. 1953 (там же. С. 172).
1218. В.
