того, частью беспорядочного, частью (по старости моей и немыслимости полного поэтического раскрытая) вымученного, что я набрасывал, в предвиденьи твоего сборника. Выпал кусок, связанный с П. Яшвили, развивавший оставшиеся четверостишия несколько смелее3. Кусок о Тициане4, переходивший в рассужденья о поэте вообще, о поэте и времени, отброшен как раз на этом переходе, чтобы не ссорить его с другими, в особенности с Паоло, как и по многим другим причинам. Ничего нельзя было сказать с живой резкостью, не страшась задеть кого-нибудь, поводы к недоразуменьям разверзались на каждом шагу — следствие нашей нынешней анекдотической подозрительности. Отпала целая страница о вторжении природы в семью и историю: она мне показалась далекою по теме, и метафоры в ней тоже могли послужить предлогом к кривотолкам.
Кланяйся всем. Пусть простят, что в нужную минуту я вдруг оказался несостоятелен. Твой Б. П.
Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2530, on. 1, ед. хр. 102).
1 Речь идет о сборнике стихов о Грузии, составлением которого занимались Виктор Гольцев и писатель и журналист Виктор Кин и для которого Пастернак написал цикл «Из летних записок», посвященный «Друзьям в Тифлисе».
2 Несмотря на «боязливость» и «осмотрительность» журнала, публикация этого стихотворного цикла вызвала упреки ген. секретаря Союза писателей В. П. Ставского в «явном недосмотре редакции» и возмущение Пастернаком, который «клевещет на советский народ» («Известия», 20 дек. 1936). Добавим, что стих. «Счастлив, кто целиком…», вызвавшее обвинения, было опубликовано в сильно сокращенном в редакции виде.
761. Н. И. БУХАРИНУ
15—16 ноября 1936, Переделкино
В редакцию «Известий».
…Я как-то говорил Живову1 о книге Фрейденберг и рецензии Лейтейзен2. Я знаю книгу и автора. Рецензия с книгой имеет мало общего. Книга посвящена анализу культурно-исторических напластований, предшествовавших поре сложения литературных памятников античности. Вводя в этот анализ, автор показывает, что ка-жущаяся гладкость сюжетов, форм и художественных канонов в древней Греции гладка лишь на первый и беглый взгляд, что она заключает непоследовательности, которые могут стать несуразностями, если их не объяснить; что это нуждается в анализе; что это наталкивает на изыскания. Не ловите меня на сравнениях. Ни с чем роли и значения книги я не сравниваю, потому что не судья, не филолог и не теоретик. Но скажите, какое изучение и исследование не начинается именно с этого? Не с отклонения ли мнимой очевидности зарождается всякая проблема? Не надо ли удивляться падающему яблоку (уж на что глаже, вот вредная-то галиматья3), чтобы искать этому диву закона?
И, — опять без сравнений, — Лейтейзен вычитывает у Платона, что всякое философствование начинается с недоумения осяорг’а, кажется (пишу из Переделкина, и у меня нет под рукою книг, чтобы проверить), и упуская из виду, что, благодаренье Богу, он вслед за этим наворачивает диалог за диалогом, — всюду расславляет (?), что, по Платону, философ тот, кто чаще других оказывается в дураках.
Но не в этом дело. Эту самую Фрейденберг 10-го вызывал в Москву замнаркома Волин4, убедил остаться на работе, от которой она хотела отказаться, успокоил, что книга поступит в продажу и даже признал, что она в себе не заключает ничего вредного ни с какой, в том числе и марксистско-методической, точки зрения. Единственно, в чем он ее упрекнул, так это в некоторой тяжеловесности слога, затрудняющего чтение, и в том, что она согласилась на выпуск ученой и очень специальной диссертации широким тиражом, ведущим к нежелательным недоразумениям (в том числе и с т. Лейтейзен). —
А в Известиях от 14-го появляется новая телефонная лейтен-зениада из Ленинграда5. Где же тут согласованность?..
Б. Пастернак
Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Отрывок письма, переписанный О. Фрейденберг, с ее пояснениями: «Разыгравшиеся вскоре политические события заставили меня засекретить этот документ, выбросив начало и конец, адресованные Бухарину. Я переписала своей рукой середину письма, относившуюся ко мне. В ожидании возможного обыска я все сделала с этим историческим документом, чтобы спасти его и нас с мамой. Борино письмо, к счастью, не попало к Бухарину, а где-то затерялось в промежуточных инстанциях, слава Богу, важнейшая из них в советских редакциях — корзина. Как мы вскоре узнали, Бухарин находился под домашним арестом» (там же. С. 166). Датируется по содержанию.
1 Марк Григорьевич Живов — заведующий литературной частью «Известий».
2 Рецензия Ц. Лейтейзен на «Поэтику сюжета и жанра» была напечатана в «Известиях» (28 сент. 1936).
3 «Вредная галиматья» — название анонимной заметки, в которой требовали ответа и принятия мер от руководства Ленинградского института философии, литературы и искусства, где преподавала О. М. Фрейденберг («Известия», 14 нояб. 1936). Падающее яблоко — классический пример, подтолкнувший Ньютона на формулирование закона о силе земного притяжения.
4 Вызов к заместителю Наркома просвещения Б. М. Волину был ответом на письмо О. Фрейденберг к Сталину. Фрейденберг записала разговор с Волиным: «Разумеется, старый цензор на сей раз не нашел в моей книге ничего предосудительного: у нас логика вставляется в мозги в механизированном виде и зависит не от объекта суждения, а от рук вставляющего. Он, оказывается «изучил» мою книгу, но никаких расхождений с марксизмом не заметил. Лишь отечески бранил за непонятный язык и «ко-вырянье»» (там же. С. 164).
5 В заметке в «Известиях», 14 нояб. 1936, полученной по телефону от соб. корреспондента, сообщалось о заседании партийной организации Ленинградского отделения Гослитиздата, которая признала «грубую политическую ошибку сектора современной литературы», издавшего книгу Фрейденберг; редактор снят с работы. Заметка заканчивалась словами: «Надо полагать, что научные работники ЛИФЛИ скажут свое слово».
762. РОДИТЕЛЯМ
24—25 ноября 1936, Переделкино
24. XI. 36
Дорогие мои! Около полутора месяцев у меня лежит папино письмо из Лондона (от 14-го X), рядом с ним два неоконченных ответа. Главное, что требовало в нем ответа, и что я мог сообщить и тогда уже, касается новой квартиры. Деньги я за нее внес, и она вам обеспечена.
Однако этот факт, как он ни приятен, лишен для вас какой бы то ни было обязательности. Он ни в какой мере не должен влиять на ваши решенья. Эти разговоры тянутся так долго, что за это время у вас могло измениться настроенье. Не считайте себя связанными ни мною, ни кем бы то ни было еще.
Что из меняющегося и изменившегося за эти месяцы остается неизменным? Что для меня высшей радостью был бы ваш приезд ко мне. Но ни это желанье мое быть с вами, ни имеющаяся про запас квартира, ничто, ничто такое не должно направлять твоих, папа, планов. Ты можешь всем этим воспользоваться, если твое решенье готово, решать же ты должен из тех соображений, что ты
ничем никому не обязывался, и слишком много, честно и превосходно поработал на своем веку на светлом и почетном поприще, чтобы иметь право на вполне человеческий и ничем не омраченный покой, там, где ты его найдешь, и такой, какого ты пожелаешь. Если это будет у меня, я все для этого сделал, если у Оли в Ленинграде, можно будет устроиться и тут, и так далее, вплоть до Лиды и Жони.
В конце концов ты Пепе не продавался и рабом его трескучих фраз не стал. Квартира не должна быть ни поводом для твоей связанности, ни обратно, — твоей отговоркой. Если он надоел тебе, можно без всяких отговорок послать его ко всем чертям.
Ответом на письмо я запаздываю не впервые. Этому безобра-зью нет имени и извиненья. В отличье от прошлых лет у этого сейчас свои причины, хотя, конечно, и они не могут служить оправданьем.
Дело в том что я все еще на даче, где, верно, и вообще зазимую. В городе я бываю очень редко, не чаще двух раз в месяц, и почта там залеживается в эти сроки. Кроме того перед отправкой этого письма я все собираюсь повидаться с Пепой, а его можно застать только вечерами, и в эту поездку (числа 26-го-27) я обязательно это свиданье устрою. Так что и письмо это я допишу в городе. Может быть, на Волхонке меня в куче накопившихся писем ждут вести и от вас и тоже потребуют ответа.
Последнее, особенно в связи с Лидой, очень меня тревожит. Но, Бог даст, как раз наоборот, меня ждет именно большая радость.
Вот пойми ты человека. Перед каждой поездкой в город волненье мое доходит до крайности. Что то еще от вас будет? Все ли благополучно у Жени? Казалось бы это должно было участить мои поездки, и меньше, чем наблюдается, должна была бы залеживаться дома почта, которой я иногда не забираю около месяца. Но наверное, что-нибудь подобное бывало и с тобой и с мамой, так тесно связано это самомучительство с миром, который я от вас получил, с художественной работой. Как трудна она была всегда, как безмерно затруднилась в наш век везде по всей земле. И потому не удивляйся, если, может быть, на продолженье летней переписки о выставке ты не получишь ответа1.
Ах, великая штука история. Читаю я тут 20-ти томный труд Ж. Мишле, Histoire de France*. Сейчас занят шестым томом, падающим на страшную эпоху Карла VI и VII, с Жанной д’Арк и ее
* История Франции (фр.). 105
осужденьем и сожженьем. Мишле страницы за страницами приводит из первоисточников, из «Chronique de Charles VI», современника и деятеля эпохи, prevdt des marchands Juvenal des Ursins*. 1де теперь этот Juvenal, кто скажет, а вот я читаю его хронику, которой полтысячи лет, и волосы подымаются дыбом от ужаса. Славен2 современник, запечатлевший пережитое, пусть и насидевшийся в тюрьме Tour de Nesle, и потому могущий показаться всяким циникам наивным Митрофанушкой. Нет и римского Ювенала — что это привязался я к ним.
Как раз на этом месте оставалось недописанным письмо, как вдруг приехали вчера сюда на дачу Шура с Ириной и Федюшон-ком и привезли полученную от вас открытку. Ура, поздравляю вас с новым внуком, а также в первую голову и Лиду с мужем и его родителями3. Большая, большая радость, которая кажется мне чудесною, так привык я жить в постоянной тревоге и напряженьи.
Ну вот, новая начинается жизнь на новом месте, а я и Мюнхена не видал, и целых пятнадцать лет вашей жизни мне остались неведомы, — ах как хотел бы я всех вас видеть! Ну чтоб вам задержаться где-нибудь тут4, я бы, может быть, перелетел к вам летом за море, — вероятно, одни мечты пустые.
Писали ли вам уже Оля с тетей Асей?5 У тети было воспале-нье легких, теперь ей лучше. У Оли же произошли серьезнейшие неприятности с выпущенной книгой, она по этому поводу в Москву ездила и я ее видел6.
