легко.
Дальше все пошло чрезвычайно глупо. За весь год я не помню более грустного и бездельного дня. Я присел за работу. Она не клеилась, все валилось из рук. От какой-то беспричинной грусти мной овладела сонливость, мне казалось, я за столом усну. Я прилег, провалялся с час, не засыпая. Потом пошел в город по делам. На Никольской встретил Паоло. Он сказал, что поезд отходил в 11—30. Я мог еще свидеться с Вами на чудесном утреннем воздухе! От этого известия настроение мое не улучшилось. Из Гихла я пошел к Евгении Владимировне. Она на меня в обиде, между нами произошел печальный разговор. Я вышел на Тверской бульвар, посмотрел на часы: все еще 2 часа дня, серое северное
предобеденное время, а грустных происшествий уже столько, что по ощущению пора бы уже и вечеру, а все — день.
Дома отдохнул, снова попробовал писать. Я вдруг совсем забыл, как это делают. Такой опустошенности я давно не испытывал. Тут я только понял, что Вы уехали, что мне не созвониться с Вами сегодня и Вас не увидеть.
Вы думали, Тициан, что Ваше пребыванье понижает мою производительность. А как я, пока Вы были в Москве, работал! И вдруг, точно все лишилось цели, серая обессиливающая пустота.
Что же будет с работой, если это повторится завтра? Тициан, у меня к Вам просьба: может быть в апреле я позволю себе короткий перерыв. Приготовьте и пришлите к этому времени несколько наиболее лирических своих подстрочников*, типа переведенных, с природой и метафорами2, тряхнемте стариной в Известиях и Красной Нови! Сделайте это, повернем время вспять, я опять как вначале хочу немножко посидеть над Вами и Паоло. Пусть не обижает Вас, что эта просьба высказывается при наличьи у меня неиспользованных Ваших подстрочников. Я прошу об этом без всякой логики и связи: может быть, несмотря на просьбу, я переведу что-либо из них. Но при беглом обзоре я под натиском нареканий, вызываемых моей собственной позицией, немного пугался откровенной глубины и сложности большинства из них. Сделайте это, Тициан. А может быть и не делайте. Как хотите.
Мне трудно будет без Вас, я не скоро опять свыкнусь с Вашим отсутствием.
Прощайте мой дорогой.
Поцелуйте Нину и Ниту. Я знаю, что Вы иногда будете думать обо мне: не заставляйте себя писать мне, я знаю, как это нашему брату, писателю, трудно. Обнимаю Вас. Ваш Б.
Выразите, пожалуйста, мое соболезнование Валериану Гаприндашвили3. Я свинья, что не написал ему. Расскажите, как поразило и потрясло нас это событье как раз после ночи с Сель-винским.
Впервые: «Литературная Грузия», 1966, № 1. — Автограф (ГМГЛ, № 24942, 1).
1 Жанго Гогоберидзе.
2 В ответ на эту просьбу Табидзе писал: «…Я намеренно отказался от вашего любезного приглашения использовать ваш апрельский перерыв и
* С фонетикой. (Прим. Б. Пастернака.) 17
прислать стихи для переводов. Вам не трудно представить, как меня это тронуло и подбодрило» (17 июня 1935; Тициан Табидзе. Статьи, очерки, переписка. Тбилиси, 1964. С. 245).
3 О несчатье у Гаприндашвили узнать не удалось.
724. РОДИТЕЛЯМ
14 марта 1935, Москва
14. III. 35
Дорогие мои! Вчера Шура принес мне одну из присланных фотографий. Какой чудесный рисунок! Как мало изменилась мама. Только немного похорошела и чуть поседела1.
Я давно не писал вам, — не обижайтесь. Такой уж месяц был. Приехали поэты Грузии и с ними мы в Ленинград ездили, об этом я вам уже писал. Потом открылся пленум правления Союза писателей, с утренними и вечерними заседаньями, разными встреча-ми и частыми банкетами. Даже мне эти ночные возлиянья с возвращеньем в 6 часов утра сердце пошатнули. А главное были среди съехавшихся интересные люди, вроде К. Федина, и ближайшие мои, после Женёнка, друзья — Тициан Табидзе и Паоло Яшвили. Вот выйдут мои переводы, вы увидите, что это за поэты. Так что и у нас собирались. И опять я выскочил из рабочей колеи.
Паветти был опасно болен, ты это знаешь. Ничего, выкрутился человек, — молодец. Я был у него, он мне показывал твою открытку. И о доминиканце2. Немного только похудел, но не унывает. Я в свои годы многим осторожнее его.
Разыскивал меня долго один человек, и ему отказывали, по примеру прочих; иначе нельзя, — одолевают, житья нет. Вдруг оказалось, — свойственник Таси (урожд. Геникес), лично вручил особую, при письме к нему, ее записку мне. Она лет 6 тому назад вышла замуж, у ней дочка, муж умер в прошлом году, дочка заболела, она в бедственном положеньи. Я послал ей 300 рублей (цена 10 кило сливочного масла, чтобы дать вам представленье). Ответное ее письмо прилагаю* на случай, если у вас есть связь с Марусей3, но именно только на этот случай, а не для того, чтобы умножить перечень вами опекаемых: поэтому не сообщаю и адреса. Но если он понадобится Марусе, укажу. — Трогательное, полуграмотное, одурелое от неблагополучья письмо. Я отозвался, потому что не могу оставаться в безразличьи к страданью де-
* Решил не посылать вам: не к чему. (Прим. Б. Пастернака.) тей, но не смогу повторить этой помощи и вообще ее регулярно поддерживать, потому что это не единственный случай моего участия.
Ход моей работы (романа) меня удручает. Он подвигается страшно медленно и становится по мере выполненья все бездарней. Главное, я боюсь работать с прежнею усидчивостью. В этом отношении я стал трусливым педантом и избегаю даже слабых признаков утомленья.
По-прежнему главным моим утешеньем остается Женек. Мы перевели его в образцовую школу. Он находит, что она не столько показательная, сколько показная, что в прежней, обыкновенной, было больше дисциплины, и мальчики, дети более бедных родителей и средних людей, умнее были, чем в этой, менее доступной. Учится он хорошо и всем на свете интересуется. Идет первым по родному языку и литературе, но и успешно чинит радио у знакомых, занимается в кружке по физике и пр. и пр.
Здесь вчера закончился международный шахматный турнир (он происходил в Музее рядом), на который приехали Ласкер, Капабланка, Флор4 и другие. Застал однажды Женю за шахматной доской с вырезками из газет: он повторял сыгранные состя-зающимися партии. П. Яшвили ходил на турнир, с пропуском к самым столикам. В выходной день я повел Женю к нему и Табидзе в Метрополь, и его у них оставил. Этот день был для него настоящим праздником. Он у них пообедал в номере со всеми ресторанными тонкостями. Потом Паоло повез его на турнир, и мальчик попал за барьер, к самым корифеям. Паоло спускался с ним в кафе, устроенное при музее на время шахматной недели, они там распивали чаи и нарзаны, а потом в книжку по шахматам, которую ему купил Паоло, Женя получил самоличные автографы от главных участников турнира. Они вечером вызвали меня по телефону из музея, Паоло вернулся на турнир, а я пошел проводить Женечка домой. У него под мышкой и в кар-манах было столько предметов, что он не знал, как ими ловчей распорядиться: апельсины, книжка по шахматам, фотографии знаменитостей с надписями. И вприпрыжку поспешая за мной, все жевал что-то, вынимая в кулачке из кармана пальтишка. Оказалось, это остаток булочки, начатой в кафе и потом припрятанной. Славный мальчик.
Но прелестен и Федя. Как-то раздался стук в дверь, когда никого у нас дома не было. Зина по выходным (праздничным дням) на весь день уходит с детьми в дом сов. писателя, там с детьми по утрам занимаются пластикой (Поздняков, которого писал Серов), французским и пр. — Итак, стучат, открываю, — Федя на пороге, в длиннорукавой и долгополой шубе, сшитой на вырост, в меховой шапке, — мужичок с ноготок. Один пришел, пришел в гости, — оказывается старший мальчик Зины по телефону его с утра пригласил, не сказав матери, а сам с нею и братом ушел. Мы оба в недоуменьи, и тут меня поразило, как по-взрослому он к этой детской бессмыслице отнесся и сейчас же пошел по телефону домой звонить. Удивительно он вырос за год. — Я это потом Жене рассказываю, а Женек из соседней комнаты: «Что ж тут удивительного? — Пастернак».
Опять, как часто бывало, я вам написал совсем не то, что хотел, и все какие-то пустяки. Но главное из того, что надо знать, вы и из них почерпнете: мы живы и здоровы. Пропускать даты всех дней рожденья стало моей нехорошей привычкой. Простите, мама и папа, и не сердитесь.
Целую вас всех, Жониных деток крепко обнимаю. Будьте здоровы.
P. S. А время идет. И пока залеживалось письмо, на свете произошло много нового. В предвиденьи возможных перемен прошу вас вспомнить, через сколько уже трудностей проводила нас вера в благой исход всякого испытанья. Не грустите и не тревожьтесь за нас, помните, что в любых наших мыслях вы всегда с нами5. Не знаю, что сказать, что посоветовать. Ищу утешенья, вспоминаю о Феде, и во всем относительно вас на него полагаюсь. Извещайте о здоровьи. Горячо без конца вас целую. А лучше бы все-таки быть вам со мной.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Pasternak Trust, Oxford).
1 Фотография с портрета жены работы Л. О. Пастернака.
2 П. Д. Эттингер рассказывал о портрете доминиканца приора Мэн-на, написанном Л. О. Пастернаком.
3 Тася и ее сестра Маруся Геникес — внучатые племянницы Л. О. Пастернака. Маруся в 1920-х гг. уехала в Палестину.
4 Эммануэль Ласкер — немецкий шахматист и чемпион мира; Хосе Рауль Капабланка — кубинский шахматист, чемпион мира; Сало Флор — знаменитый чешский шахматист.
5 С 1935 г. нацистская Германия начинает отменять решения Версальских соглашений, требуя возвращения земли Саар; аннулируя условия, направленные на сдерживание Германии, 16 марта Гитлер объявляет о вступлении в силу закона о воинской повинности.
725. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ
3 апреля 1935, Москва
3. IV. 35
Дорогая Олюша, извести, как вы и что у вас слышно. Так как меня не миновали беды некоторых ленинградских несчастливцев, то мне особенно хотелось бы знать, здоровы ли вы и все ли у вас в порядке1.
Оля, вот я не пишу тебе, ты — мне, и так жизнь пройдет. И притом довольно скоро. Но мне ее не переделать. Я и не пытаюсь, потому что та, что налицо, еще лучшая и наимыслимейшая, при всем том, из чего она у меня неизбежно составлена. Если бы знала ты, на что у меня день уходит! А как же иначе, если уж мне такое счастье, что среди поедаемых ко мне почему-то относятся по-человечески.
Атак хочется работать. И здоровьем бы не грех позаняться, когда бы больше времени. Впрочем, ничего серьезного, ты не
