имя, звука которого я столько уже лет лишен в разлуке. Он премилый малыш, и когда кто-нибудь его снимет, я пришлю фотографию» (там же. Кн. И. С. 187). Ленчик — домашняя форма имени Леонида Осиповича Пастернака.
2 В драматической поэме Пушкина «Русалка» (1832) монолог Князя, пришедшего на мельницу, обрывается паденьем листьев с заветного дуба (перед появленьем Мельника): «Что это значит? листья, / Поблекнув вдруг, свернулися и с шумом / Посыпались, как пепел, на меня».
3 То есть лета 1918 г., проведенного в имении Карзинкино на станции Очаково по Киевской железной дороге.
4 Вскоре этот съезд совершился, потому что Жозефина с семейством приехала в Лондон, бросив дом в Мюнхене и все имущество.
5 Густав Вильгельмович Нейгауз.
6 Г. В. Серов — сын художника, актер.
7 Имеется в виду письмо 30 июля 1938 (там же. Кн. II).
8 Цикл опер Вагнера «Кольцо Нибелунгов», написанный на сюжет древнегерманского эпоса.
9 В Оболенском (под Малоярославцем) Пастернаки жили в 1903 г., когда Жозефине было 3 года.
10 О портретах девочек с надписями имен в стиле Веласкеса см. ком-мент, к письму № 9.
776. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ
1 ноября 1938, Переделкино
1. XI. 38 Дорогая Оля!
Ирина рассказала мне о своем летнем посещеньи Вас. Тогда узнал я горькую и потрясающую новость о Саше1. В этих случаях человеческое участие дальше вытаращенных глаз и вздохов не идет. За последние два года несчастия этого порядка так обставлены, что просьбы со стороны ни к чему не ведут и только усугубляют дело.
Но она рассказала мне еще и о маминых слезах, и о приеме, и о тяготеющей над нами анафеме2. Что сказать тут?
Вот мы прожили эти десятилетья, разделенные пространством и соединенные общей беспросветностью нашей судьбы, практически друг другу бесполезные, в молчаньи и неизвестности, растягивавшихся на целые годы. Вносит ли проклятье, постигшее нас, какие-нибудь перемены в этот распорядок? Реально как будто бы нет, если разлука и неведенье друг о друге не были лишеньями до сих пор, отчего бы стать им всем этим после нашего осужденья? И однако сознанье, что вы отныне совершенно недоступны нам, а мы перестали для вас существовать — немыслимо и нестерпимо. Да и насколько это заслужено? Могли ли мы, я и ты, в чем-нибудь так повлиять на судьбу другого, чтобы расколдовать ее и восстановить в ее былой и прирожденной плодотворности взамен тупого обреченья, в которое обе вместе со всеми все больше и больше попадали. В чьих вообще это было силах? Это, и вообще что-нибудь в эту завидную нашу бытность на свете. Единственное, что можно было для душевного облегченья, это жить вместе. И как я всегда этого хотел, как всегда вас звал к себе. Ах, да разве не из-за этого сходил я с ума в моменты, казалось бы, более подобающие для радости и удовлетворенья. Но всякое вынужденное приближенье к фантасмагории, насколько еще далекое (!), кончалось для меня общим припадком.
Оля, напиши мне о себе и маме. Как номер твоего телефона? Можно ли будет позвонить вам зимой, когда я буду в Москве? О себе пока сообщать бессмысленно, да и нечего. Главное: мне страшно бы хотелось повидать родителей. Невозможность этого отравляет мне существование.
Обними маму, когда она наконец простит меня и сама позволь обнять себя.
Твой Боря
Наш адрес: Москва 17, Лаврушинский пер., д. 17/19, кв. 72.
Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф.
1 Зимой 1937 г. была арестована жена Александра Михайловича Фрей-денберга М. Н. Филоненко, в начале августа — он сам «по подозрению в шпионаже». Приговорен к 10 годам без права переписки.
2 Еще до своего ареста Александр Михайлович попросил приезжавшего с женой и сыном в Ленинград А. Л. Пастернака передать М. И. Калинину прошение о его жене. Калинин должен был вручать А. Пастернаку орден за участие в проектировании шлюзов канала Москва — Волга. После его отказа от абсолютно невыполнимого поручения Анна Осиповна Фрейденберг прекратила с ним всякие отношения. См. письмо № 782.
777. Н. ТАБИДЗЕ
Начало ноября1938, Москва
‘Знаете ли Вы, Нина, как я скучаю по Вас? Разлука с Вами, с Нитой, с Вашей атмосферой, с разговорами, которые бы мы завели, только бы увиделись, сравнима только с тоской по сестрам и родителям, которых я не видел 15 лет.
Я всегда думал, что люблю Тициана1, но я не знал, какое место, безотчетно и помимо моей воли, принадлежит ему в моей жизни. Я считал это чувством и не знал, что это сказочный факт.
Сколько раз пировали мы, давали клятвы верности (тут присутствует, конечно, и бедный Паоло, думаете ли Вы, что я его когда-нибудь забуду!), становились на ходули, преувеличивали! Сколько оснований бывало всегда бояться, что из сказанного ничего не окажется правдой. И вдруг насколько все оказалось горячей, кровнее!
Как слабо все было названо! Как необычайна действительная сила этой неотступной, сосуще сумасшедшей связи!
Я вас часто вижу во сне, то Вас, то нас всех, то виденные вместе места в осложненном переплетенье с моими родными. Прошлой зимой, когда это было связано только с ужасом и страданьем, я иногда просыпался в слезах и думал, что мне больно не моей собственной болью, а что я стал куском Вашего потрясенья и частью Вас самой, и оттого это так сильно. Мне трудно объяснить это безумие2.
Но теперь, слава Богу, это прошло. Я Вас ни о чем не расспрашиваю. Хотя и несоизмеримо меньше Вас, я все же знаю достаточно, чтобы жить надеждой. Я знаю, что в каком-то высшем плане наше новое, выстраданное, временно отсроченное воссоединенье предрешено во всех подробностях, и наше дело только не погубить свиданье, то есть дожить до него. Я мог бы Вам писать об этом без конца, но это ни к чему.
Мне стало немножко труднее. В этом виноват только я сам. Восторженность вообще плохо давалась мне. За последние два года это стало выше моих сил — это понятно.
В самый канун нового, 38-го года у меня родился мальчик. Зина родила его ровно в 12 ч. ночи, под звон столового стекла. Я хотел назвать его Павлом (эта жизнь не идет у меня из головы и
* Начало письма отсутствует.
сердца, надо ли мне Вас в этом уверять), но Зина даже заплакала, так ее испугало это сближение с образом горя и горечи и загадочного исхода, и, отступив к ближайшему по близости, я назвал его в честь моего отца Леонидом.
Об остальном Вам расскажет Витя3. Честь и слава его сердцу, что он вызвался повидать Вас, можете сказать ему.
Меня преследует мечта: я подписываю большой договор, получаю аванс, вылетаю на один день к Вам, провожу его с Вами, весь день слушаю Ваши рассказы, в свою очередь Вам что-то рассказываю и тем же способом возвращаюсь обратно. Но со мной не подписывают больших договоров. А все же? Допустимо ли это с Вашей стороны? Я не знаю, что по Вашим условиям вредно Вам или полезно, что можно и чего нельзя.
А если бы судьба закинула Вас с Нитой сюда к нам, в Лаврушинский пер., д. № 17/19, кв. 72!! И какое счастье было бы, если бы Вы мне написали.
Целую Ваши руки. Ваш Боря
Если увидите Тамару Георгиевну4, изобразите ей это все.
Впервые: «Литературная Грузия», 1966, № 1. — Автограф (ГМГЛ, №021915, 10).
1 Тициан Табидзе был арестован 10 сентября 1937 г. и вскоре расстрелян, о чем стало известно только в 1955 г.
2 Прошлой зимой Пастернак послал телеграмму: «У меня вырезали сердце, я б не жил но у меня теперь две семьи Зина с Леней и вы с Нитой» (Воспоминания. С. 298).
3 В. В. Гольцев.
4 Т. Г. Яшвили.
778. Л. К. ЧУКОВСКОЙ
5 ноября 1938, Переделкино
5. XI. 38
Дорогая Лидия Корнеевна!
Благодарю Вас за Ваши милые строки. Осень в Переделкине как и у Вас, вероятно, стояла чудесная. Через неделю, или вроде того, я думаю, выпадет снег и наступит зима. Предсказателем погоды мне как раз в эту четверть года, быть нетрудно, потому что купанье в реке развивает большую чувствительность к температуре воды и воздуха и ее переменам, а я не оставляю этой привычки, купался и сегодня.
На днях я, вероятно, перееду в город. Выбор пристанища диктуется у меня родом предстоящей работы.
Если бы можно было и имело бы смысл (не для друзей и благожелателей, а вообще неизвестно ради кого) продолжать эту прозу (которую я привык считать частью некоторого романа), то я зазимовал бы в Переделкине, потому что широте решенья соответствовала бы широта свободнейших рабочих выводов.
Затруднительность, отчасти и техническая, совершенного одиночества не остановила бы меня: осилил же я ее в теченье этих двух месяцев, все же вследствие грязи и ранних сумерек, довольно унылых.
Но не составляя в этом отношении исключенья из остальных моих повествовательных попыток (также и в стихах) хромает и это начинанье, и совершенно не интересно, с добра ли или от худа хромает эта проза, так показательна ее хромота в тех внешних испытаньях, где художественным притязаньям первым делом не полагается хромать.
Я буду переводить Дон Жуана: со мной заключили договор на перевод половины первой песни, за которым по его исполненьи, по порядку последуют договоры и на остальные. Я еще не принялся за работу, — займусь этим по переезде в город1.
Охранной грамоты нет у меня ни экземпляра. Даже сбавив больше позволенного с Ваших эпитетов, остаюсь в достаточном долгу перед Вами за Ваше к ней доверье.
Как Ваше здоровье? Всего Вам лучшего. Поцелуйте Вашу девочку2.
Ваш Б. Я.
Впервые. — Автограф (собр. Е. Ц. Чуковской).
1 Перевод «Дон Жуана» Байрона не был осуществлен.
2 Люша Чуковская, дочь Лидии Корнеевны.
779. Н. К. ЧУКОВСКОМУ
5 ноября 1938, Переделкино
5. XI. 38
Дорогой Николай Корнеевич!
Я так хвалил «Княжий угол»1 Корнею Ивановичу и Лидии Кор-неевне, что часть похвал, по-моему, должна была до Вас дойти.
Работа художника, со всеми прелестями и притягательно-стями вольного, облюбованного изображения; изложение темы, хотя и требующейся, но в то же время производящей впечатленье настоящей жизни; вещь, которою можно зачитаться, как, после собственного опыта, и я убедился на примере сына, приехавшего как-то сюда ко мне2 и весь день проведшего за нею; явление во всех отношениях завидное, в чем я особенно подробно признался Вашей сестре. Не смейтесь, что я свожу это все в какой-то принужденный, старообразный период: мне не хочется распространяться, а то Вы не получите письма.
Только в развязках, к концу, часть судеб и персонажей из живых становятся немного картонными; вина не Ваша, потому что больше, чем позволяете себе Вы отходить от общеобязательных положений и предрешенных исходов, конечно, нельзя. Итак, от души поздравляю Вас и крепко
