Вами дословно, и до запятой и именно в виде строчек, ни больше ни меньше, т. е. в виде каких-то неделимых линотипических единиц. Из этих:
«Но как во всех не дрогнет добродетель» или:
«Он взял меня за кисть и крепко сжал» и т. д. я оставил очень немного (а их было множество, с этим-то и надо было Вас поздравить), и только те, которые общи у Вас со всеми или частью переводчиков. Предпринять новую редакцию сделанного, нет: — переделать весь перевод сызнова слово за словом заставили меня Вы.
Что же получилось? В результате этих толчков и передвижек я должен был прийти к тому, к чему звал меня театр и что можно было предсказать с первого раза. Все работы остались на месте, ни одна не превзойдена, ни одна не возмещается моею. Рядом с переводами в строжайшем смысле возникла более свободная, простая и легкая сценическая трактовка того же текста, после того как попытка дать новый варьянт той же тяжелой дословности не оправдала себя, повторив кое в чем предшественников.
Вы легко поймете, какую радость доставил мне этот труд, не только не омраченный ничем полемическим по адресу товарищей по призванью, но наоборот, только-то и открывший мне по-настоящему глаза на истинную силу их заслуг. Эту радость отравили мне нападки Корнея Ивановича на Радлову4. Конечно, они несправедливы. Мне нравится ее Гамлет, живость и естественность ее речи, особенно в прозаических местах, в некоторых случаях мастерских. Я не знаю адреса Анны Дмитриевны, а то бы написал ей сейчас и ее утешил. По-видимому, К. И. собирается теперь разнести меня и Вас. Он только недавно прочел ее Гамлета (он знал другие ее переводы) и, к моей радости, хвалит его. Значит, нам придется пострадать ей во славу, здесь ведь совсем особая система мышленья, в этом отношении он и Радлова явленья близкие и законные партнеры.
Ваш Данте совершенное чудо. Вы сделали все, что позволил Вам частью нечеловеческий, частью же нудный и сварливый подлинник. Все описательные оазисы переданы с захватывающей увлекательностью, и больно за Вас, когда сумасшедший старик снова тащит Вас в пустыню. Но об этом нельзя писать с кондачка.
Весь год Вы были у меня на языке, Вы, верно, это знаете от других. Как Ваше здоровье. Напишите, что Вы простили меня.
Ваш Б. П.
Впервые: Boris Pasternak (1890—1960). Colloque de Cerisy-la-Salle. Paris, 1979. — Автограф (собр. И. H. Платоновой-Лозинской).
1 М. Л. Лозинский перевел «Божественную комедию» Данте; «Ад» вышел отдельной книгой в 1938 г.
2 Перевод А. И. Кронеберга был сделан в 1844 г., К. Р. (Константина Романова) — в 1899-м.
3 «Гамлета» переводили А. Д. Радлова (1937) и М. Л. Лозинский (1933).
4 Имеется в виду напечатанная в «Правде» (25 нояб. 1939) статья К. И. Чуковского «Искалеченный Шекспир».
797. Н. ТАБИДЗЕ
15 мая 1940, Москва
Дорогая Нина!
Я глубоко виноват перед Вами. Я так давно не писал Вам, что готов выслушать любой упрек. Но с Гамлетом у меня куча хлопот, пусть и приятнейших, и с каждым днем все больше. Между тем, мне с Вами надо списаться.
Однако сначала о вине. Без конца Вам за него спасибо. Я успел его попробовать, пока оно было в своей первоначальной прелести, и пришел в восхищенье. Дальше было вот что. Зимой я всегда клал вино лежмя за окно, на холод. Было еще прохладно в тот вечер, когда с ним и письмом от Вас пришел тов. Джикия. Но за ночь погода изменилась. На рассвете горячее весеннее солнце выселило пробки из лежавших бутылок. Когда я встал, то застал подоконник (он желобчатый, с углублением между рам) до половины залитым вином. Мне было жалко Вашего подарка, но необходимость вымыть сверкающее окно живым вином почему-то понравилась мне. В этом было что-то свежее и значащее. Есть какая-то народная примета или обычай на этот счет. Кажется, это к добру. Может быть, я ошибаюсь. В это время ко мне пришел актер театра Революции, желавший играть Гамлета и давно на меня обидевшийся за то, что я отдал его в Художественный театр, и все остальное вино, чуть забродившее, мы с ним вдвоем распили, а это (Астангов) Гамлет великолепный, каких нет в Художественном1.
Таким же варваром, как и к вину, оказался я и по отношению к Джикии. Я просил его зайти и посидеть, но он отказался, потому что куда-то торопился. Он оставил мне свой адрес в гостинице. Я раз или два звонил ему туда, не заставал. Этого, конечно, недостаточно. При немножко большем желании и усердии можно было бы его добиться, но в это самое время: Зина собиралась с детьми на дачу, я читал публично Гамлета и пр. и пр., а теперь я даже не могу проверить, тут ли он еще, или нет, потому что свернул себе вчера крестец или растянул там мышцы, к счастью, чуть не сказал я, потому что эти боли дают мне право плюнуть на все дела, и наконец, написать Вам. Итак, попросите за меня извинения у Джикии, если он уже вернулся в Тифлис, и горячо Вас благодарю за Ваше письмо: я ведь особенно оценил его, зная, как Вам некогда. Отовсюду я только и слышу, как много и с какою удачей Вы работаете2.
Теперь о деле, и разрешите быть кратким. Едете ли Вы в Москву или нет? Решите это и немедленно известите меня, потому что мне бы не хотелось откладывать каких-то попыток относительно Тициана, и нам надо повидаться. Так что если Вы не собираетесь сюда, придется мне съездить к Вам, и мне надо это знать заблаговременно. В таком случае я приму участие в собраниях, посвященных А. Церетели, а для более удобной формы причастности (говорить мне бы не хотелось) переведу две-три его вещицы3.
Имейте в виду, что единственная цель поездки это Вы, так что если есть хотя бы малейшая надежда на Ваш приезд сюда, я прошу Вас предупредить меня. Появиться в Тифлисе мне будет очень тяжело, скрывать своих чувств я не буду, притворяться не способен. Со всех сторон нахлынут, вероятно, воспоминанья, и я с новой остротой почувствую, кого меня лишили и как обессмыслили мою жизнь. Но в конце концов это все литература. Мне надо знать, приедете ли Вы с Нитою или нет, чтобы знать, что делать мне самому.
А в общем, я, конечно, с нетерпеньем думаю о свидании и страшно волнуюсь при мысли, что, может быть, если Богу угодно, увижу и услышу Вас.
Если я поеду, то главное, конечно, будет не на Пленуме. Я постараюсь устроить платное открытое чтение Гамлета, если русское общество численно в Тифлисе и такой вечер может иметь интерес. И отниму у Вас на несколько дней все время.
У меня опять какая-то буря в душе, много надежд и планов, и новая жажда жить и действовать. Тициана мне надо до зарезу, как-то физически, у меня за ним тянутся руки и мне верится в его оправданье в силу непобедимости, сопровождающей это же-лание.
Целую Вас и Ниту. Простите, что пишу так много глупостей и всегда забываю главное. Поскорее напишите мне. Не надо ли Вам денег на поездку? Простите за грубость, но в Закгизе лежат (или должны лежать) деньги для Вас и для меня, так что все равно нам не избежать их, и, значит, в случае надобности можно ускорить их получение.
Будьте здоровы. Как бы мне хотелось избежать поездки в Грузию, которую я разлюбил!
Ваш Боря
Впервые: «Дружба народов», 1996, № 7. — Автограф (ГМГЛ, № 24950, 20). Датируется по содержанию.
1 Михаил Федорович Астангов, для которого Пастернак первоначально предназначал свой перевод «Гамлета».
2 Н. А. Табидзе работала в Тбилисском медицинском институте на кафедре биологии и паразитологии и изучала зараженность рыб Черного моря гельминтами.
3 Очередной пленум правления Союза писателей был приурочен к столетию со дня рождения Акакия Церетели. Пастернак перевел к этой Дате два его стих. — «Памяти Гоголя» и «Поэт».
798. В. В. ГОЛЬЦЕВУ
15 мая 1940, Москва
Поспешишь — людей насмешишиь: 4-я и 5-я строфы не годятся, и я их заменю1. Я не могу спуститься к телефону и оттого переписываюсь с тобой: утром, умываясь, неловко нагнулся и, разгибаясь, что-то растянул в крестце2. Что-нибудь в таком роде (это не окончательно):
Людских речей впивая звук,
А не слова из книжки,
Передаю из третьих рук,
Что знаю понаслышке.
Предполагают люди, —
И случая орудье.
Сейчас это восхитительно! Что будет через час, не знаю.
Впервые. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2530, on. 1, ед. хр. 102). Датируется по штемпелю на открытке.
1 Варианты 4-5-й строф перевода стих. Акакия Церетели «Поэт». Ср. вариант 4-й строфы в автографе (РГАЛИ, ф. 1452. Альбом А. И. Вьюркова): «Но слышу и передаю / Лишь то, что в полной мере / В придачу к своему чутью / На опыте проверю». Последняя строка: «И истины орудье». Стих, вошло в сб.: Акакий Церетели. Избранное. М., 1940 с еще одним вариантом этих строф. В письме к С. Чиковани 23 июля Пастернак писал: «Я посылал для Вас и Леонидзе два перевода из Церетели. Всегда потом жалеешь, когда поторопишься. Сгоряча мне все это показалось приемлемым, а теперь не понимаю, зачем срамил себя. Гоголь еще туда сюда, а «Поэт» все еще тяжел и плох» (ГМГЛ).
2 Это неловкое движение стало причиной ущемления спинного нерва, с которым Пастернак промучился целый месяц. Через две недели, 28 мая 1940, Пастернак извещал Гольцева: «Дорогой Витя! Пишу из Кремлевской больницы, где лежу без движенья. У меня очень сильный радикулит» (РГАЛИ, ф. 2530, on. 1, ед. хр. 102).
799. Л. О. ПАСТЕРНАКУ
16 мая 1940, Москва
В конце мая, если Бог даст, я поеду в Ленинград читать Гамлета, и тогда, после свиданья с тетей Асей и Олей, собираюсь написать тебе побольше. Я бы чувствовал себя вполне отлично, если бы не маленькая неприятность: вчера, умываясь, я как-то неловко наклонился и так же неудачно разогнулся, в результате чего растянул мышцы или связки в крестце. Боюсь, не заставило бы это отменить мою поездку.
Я бы не стал посылать тебе вырезки, но Паветти сказал, что отправил тебе менее содержательную рецензию, а если уж что посылать, то, конечно, эту1.
Я с большим успехом при переполненных аудиториях читаю тут свою последнюю работу2, и надеюсь повторить это в Ленинграде и Тифлисе. Как досадно, что у меня никогда в жизни не было долгой разговорной практики по-английски! Прошлый год я ходил болтать по часу в неделю к одной девице3, это было истинное удовольствие, но за недосугом
