Здоров ли твой отец, Женя, и что слышно у Сени?3 Неожиданно сухим плевритом заболел Адик в Коктебеле, ему запрещено купаться. Точные и тревожащие своей успокоительной обстоятельностью донесенья о его болезни присылают Валентин Фердинандович4 и из пионерлагеря. Может быть там что-нибудь скрывают.
Цветаева поселилась в чем-то вроде кухни у Габричевских, сроком до 1-го сентября5, у ней сплошь одни заботы и несчастия и нет постоянной комнаты. Мур, ее сын, сам хотел написать Жене, с какой целью и просил его адрес. Ему, Муру, надоело теряться в очень низких по уровню контингентах загородных и окраинных школ и хотелось бы поступить в более приличную, если не образцовую. Как называется твоя, Женек, школа, доволен ли ты ею, и каковы условия поступленья в нее. Если она не хороша, то какую ты знаешь хорошую? Мне ему хочется помочь, и если потребуется протекция, я может быть заручусь просьбой о его приеме в Союзе писателей6. Напиши, Женечка, мне или ему самому, адрес: ул. Герцена 6, кв. 20 А. Г. Габричевского, Марине Ивановне Цветаевой для Мура. Мне же ты и мама напишите обязательно! Приехал ли Рубен Николаевич Симонов? Сердечно ему кланяйтесь.
Крепко обнимаю вас. Поклон от Ленички и Анны Робертовны.
Ваш папа Боря
28. VII. 40
Впервые: «Существованья ткань сквозная». — Автограф.
1 Две сестры Блуменфельд: Ольга Феликсовна и Наталья Феликсовна и жена их арестованного брата Виктора Феликсовича Анна Робертовна Пегер с дочерью Маргошей.
2 Арестованная вслед за мужем К. Г. Андроникашвили, жена Бориса Андреевича Пильняка.
3 Семена Владимировича Лурье.
4 В. Ф. Асмус. Встревожившая всех болезнь Адриана Нейгауза, несмотря на временное выздоровление, была началом костного туберкулеза.
5 Уехавшие на лето в Коктебель А. Г. и Н. А. Габричевские сдали комнату бездомной М. Цветаевой на три месяца.
6 Мура удалось устроить в школу N° 167.
807. А. А. АХМАТОВОЙ
28 июля 1940, Переделкино
28. VII. 40
Дорогая Анна Андреевна!
Давно мысленно пишу Вам это письмо, давно поздравляю Вас с Вашим великим торжеством1, о котором говорят кругом вот уже второй месяц.
У меня нет Вашей книги. Я брал ее на прочтение у Федина и не мог исчертить восклицательными знаками, но отметки вынесены у меня отдельно, и я перенесу их в свой экземпляр, когда достану книгу.
Когда она вышла, я лежал в больнице (у меня было воспаление спинного нерва), и я пропустил сенсацию, сопровождавшую ее появление. Но и туда дошли слухи об очередях, растянувшихся за нею на две улицы, и о баснословных обстоятельствах ее распространены!. На днях у меня был Андрей Платонов, рассказавший, что драки за распроданное издание продолжаются и цена на подержанный экземпляр дошла до по-лутораста рублей.
Неудивительно, что, едва показавшись, Вы опять победили. Поразительно, что в период тупого оспаривания всего на свете Ваша победа так полна и неопровержима.
Ваше имя опять Ахматова в том самом смысле, в каком оно само составляло лучшую часть зарисованного Вами Петербурга. Оно с прежнею силой напоминает мне то время, когда я не смел бы поверить, что буду когда-нибудь знать Вас и иметь честь и счастье писать Вам. Нынешним летом оно снова значит все то, что значило тогда, да, кроме того, еще и что-то новое и чрезвычайно большое, что я наблюдал последнее время в отдельности, но чего еще ни разу не видал в соединении с первым.
Это — соперничающее значение Вашего нового авторства в «Иве»2 и новейших вставках, Ваша нынешняя манера, еще слишком своезаконная и властная, чтобы казаться продолженьем или видоизменением первой. Можно говорить о явлении нового художника, неожиданно поднявшегося в Вас рядом с Вами прежнею, так останавливает этот перевес абсолютного реализма над импрессионистической стихией, обращенной к впечатлительности, и совершенная независимость мысли от ритмического влиянья.
Способность Ваших первых книг воскрешать время, когда они выходили, еще усилилась. Снова убеждаешься, что, кроме Блока, таким красноречием частностей не владел никто, в отношении же Пушкинских начал Вы вообще единственное имя. Наверное, я, Северянин и Маяковский обязаны Вам безмерно большим, чем принято думать, и эта задолженность глубже любого нашего признанья, потому что она безотчетна. Как все это врезалось в воображенье, повторялось и вызывало подражанья! Какие примеры изощренной живописности и мгновенной меткости!
Замечательно, что когда рядом с ними натыкаешься на вещи более широкого действия и иной, дополнительной силы, они теперь кажутся позднейшими вставками, и присутствие Вашего нынешнего искусства начинаешь подозревать там, где его нет, как, например, на стр. 199 и 203 (наряду со стихотворением на стр. 198, которое Вы читали у Фединых)3.
Выбор Ваш так совершенен, что предпочтенью уже нечего делать и подчеркивать приходится почти все подряд. Особенно изобилуют такими гнездами сплошных драгоценностей стихи из «Чёток». Вот эти ряды: стр. 222, 223, 224, 225, 226, 227; 232, 235, 237, 238, 239, 240, 241, 2434. Именно к таким «гнездам» может относиться весь будущий мир «Поверх барьеров», атмосфера его за-рожденья, т. е. все то, чего я лишь вскользь коснулся тут в словах о нашей задолженности, о магическом действии Вашей живописной силы и пр., и пр. Вот еще звездные скопленья: 249, 253, 256; 264, 265, 266, 267, 269, 271 и др.5
Чтобы Вы знали, с кем, в отношении вкуса, Вы здесь имеете дело, скажу, что бегло, с налету и первого взгляда, вершинами, в разных отношениях, показались мне: стр. 50,69,145,174,194,19&, и несущественно, какую роль тут играла знакомость одних и знаменитость других страниц.
Но я начинаю заговариваться, и Вам должно стать скучно. Позвольте, я прерву письмо, а то я боюсь, что никогда не отошлю его. Узнав, что я пишу Вам, Вам просили кланяться Софья Андреевна, Нина Александровна Табидзе, Константин Александрович федин и Зина. Знаете ли Вы, что выпустили жену Бориса, Киру Георгиевну?7 Когда будете в Москве, непременно приезжайте к нам в Переделкино! Тут сущий рай. После упоминанья о больнице необходимо сказать, что я давно себя так замечательно не чувствовал, как этим летом.
Если бы Вы почтили меня открыткой, сообщите, пожалуйста, как Ваши дела и здоровье? С Вами ли уже Лев Николаевич?8 Нина Т. приехала сюда хлопотать за мужа.
Я думал, Вам будет приятно узнать, каким радостным собы-тьем была для меня Ваша книга, написать Вам об этом было моей живейшей потребностью, но я сделал это так неудачно, что письмо Вам ничего не даст9.
Вы должны догадываться, источником какой гордости являются для меня оба Ваших незаслуженных подарка, стихотворенье и эпиграф10. Относительно последнего я не верил, несмотря на Ваши слова, пока не увидал. Тон Перцова возмутил нас всех, но тут думают (между прочим, Толстой), что кто-нибудь из настоящих писателей должен написать о Вас в журнале, а не в газете11.
Ну до свиданья. Целую Вашу руку.
Еще раз горячее спасибо Вам от нас всех за это воплощенное чудо.
Ваш Б. Пастернак
Впервые: «Вопросы литературы», 1972, № 9 (с купюрами и ошибками). — Автограф (РГАЛИ, ф. 13, on. 1, ед. хр. 149).
1 Имеется в виду появление сборника Ахматовой «Из шести книг. Стихотворения» (Л., «Советский писатель», 1940), первое издание после 17-летнего перерыва.
2 Сборник открывался стихами последних лет (1924—1939), собранными в книгу «Ива» (в поздних изданиях она называлась «Тростник»).
3 Страницы сборника соответствуют стихотворениям: «Там тень моя осталась и тоскует…», «Да, я любила их, те сборища ночные…», «Из памяти твоей я выну этот день…».
4 Отмеченные стихи из книги «Четки» (1914): «Прогулка», «Вечером», «Все мы бражники здесь, блудницы…», «После ветра и мороза было…», «Косноязычно славивший меня…», «И на ступеньки встретить…», «Настоящую нежность не спутаешь…», «Столько просьб у любимой всегда…», «В последний раз мы встретились тогда…», «Здравствуй! Легкий шелест слышишь…», «Цветов и неживых вещей…», «Каждый день по-новому тревожен…», «Он длится без конца — янтарный, тяжкий день!..», «Я научилась просто, мудро жить…». Набранные курсивом номера страниц — подчеркнуты автором.
5 «Вижу выцветший флаг над таможней…», «Ты письмо мое, милый, не комкай…», «Вечерние часы перед столом…», «Знаю, знаю — снова лыжи…», «Венеция», «Протертый коврик под иконой…», «Гость», «Я пришла к поэту в гости…», «В то время я гостила на земле…».
6 «Не с теми я, кто бросил землю…», «Встреча», «Чернеет дорога приморского сада…», «Ни в лодке, ни в телеге…», «Широк и желт вечерний свет…», «Из памяти твоей я выну этот день…».
7 К. Г. Андроникашвили, жена Бориса Пильняка, была арестована в 1937 г. вслед за мужем и освобождена после назначения Берии на пост наркома Внутренних дел.
8 Сын Ахматовой Л. Н. Гумилев был вторично арестован в 1938 г.
9 Действительно, Ахматова неверно прочла это письмо, увидев в нем доказательство того, что Пастернак впервые прочел ее стихи 1910-х гг. (Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой, запись 4 авг. 1940). Она не заметила слов о влиянии ее ранней поэзии на будущий мир «Поверх барьеров» 1917 г. и о новой своезаконной и властной манере последнего времени, «соперничающей» со старой.
10 Имеется в виду стих. «Борис Пастернак» (позднее «Поэт») и эпиграф к книге «Ива», взятый из стих. «Импровизация» (1915): «И это был пруд / И было темно».
11 Речь идет о статье В. О. Перцова «Читая Ахматову», где он писал: «…Стихи Ахматовой написаны давно в трудное время буржуазного распада семьи… Очень не широк круг явлений жизни, освещенный в творчестве этого незаурядного мастера» («Литературная газета», 10 июля 1940). Несмотря на разговоры, ни А. Н. Толстой, ни кто-либо другой из настоящих писателей не решился написать об Ахматовой в журнале, — на появление следующего сб. А. Ахматовой (1943) отозвался Пастернак, но статью не удалось напечатать (см.: «»Избранное» Ахматовой». Т. V наст. собр.).
808. П. А. ПАВЛЕНКО
28 августа 1940, Переделкино
28. VIII. 40 Дорогой Петя!
Я знаю, о чем тебе написала Цветаева1. Я просил ее этого не делать, ввиду бесцельности. Я знаю, что Союз в этом отношении ничего не добивается, а как частное лицо ты в этом смысле можешь не более моего. Но именно потому, что она тебя знает как имя, и, значит, с твоей лучшей стороны, она заупрямилась, чтобы я тебе передал письмо. Что бы она там тебе ни писала — это только часть истины, и на самом деле ее положение хуже любого изображенного. Мне не нравится цель, с какою она так добивалась передачи письма, — «чтобы потом не говорили, зачем не обратилась в Союз»2. Она мне ее не открывает. Я ее знаю как очень умного и выносливого человека и не допускаю мысли, чтобы она готовила что-нибудь крайнее и непоправимое. Но во всяком случае, эта разгоряченная таинственность мне не по душе и, очевидно, не к добру3.
Вместо этого всего вот что.
