профессора). Чем же в итоге все кончится, будут ли они тебя печатать? Ах, как везде все повторяется! Но твое письмо так содержательно, что на него нет возможности ответить сразу. Разумеется, пошли телеграмму нашим, можешь себе представить, как они будут рады. Телеграмма из 25 слов стоит 12 руб. и озаглавливается ELT (вероятно: Europe letter telegram). Телеграфируй по-английски. Адрес: Pasternak 20 Park Town Oxford. Если по каким-нибудь внутренним соображеньям раздумаешь, сообщи мне, что хочешь им сказать, и я введу твои слова каким-нибудь Olga reports…* в свою телеграмму. Итак, на днях, может быть, повезу одного из наших
* Ольга сообщает… (англ.).
мальчиков в Евпаторию. Спасибо тебе еще раз. Ты не можешь себе представить, как ценю я твою поддержку, и — дай мне только уладить годами скопившиеся упущенья, ты увидишь, я не обману тебя. Зина вам кланяется и действительно, когда вернется из Крыма, напишет маме. Крепко тебя целую.
Твой Боря
Прости за эти пустые записки, столь оскорбительно-торопливые в ответ на твое глубокое, значительное письмо, но это мое проклятье, все второпях и на ходу.
Дорогая тетя Ася!
Какою радостью было для меня и Зины опять увидать строки, написанные Вашей рукою! Горячо благодарю Вас за сказанное. Мне очень хотелось бы, чтобы Вы повидали Леню. Он все же очень и в меня. Он страшно серьезный, мрачный, рассудительный и упрямый; чувствительный, обидчивый и пугливый; может, например, перепугаться моли, или куска материи, или клочка мо-чалы в матраце и будет плохо спать несколько ночей; видит иногда ужасные кошмары; очень наблюдателен и умен. Фантазиями и страхами он в Жоничку и в свою бабушку с моей стороны.
У Женички, при всей тонкости, не было таких нервов. Вы о нем спрашиваете. Он весною кончает среднюю школу и, верно, попадет в солдаты. Я хотел добиться, чтобы он побывал до этого в университете, как бывало в наше время, и сначала хлопоты, как казалось, могли увенчаться успехом. Но для этого пришлось бы идти по очень нескромной линии и выдавать его за вундеркинда, чего на самом деле нет и мне не хотелось. И у Жени осталось такое чувство, точно я недостаточно по отношению к нему заботлив. Пока я жил в городе, т. е. в прошлом году, я туда водил иногда Леничку. Они его очень любят. Но скоро год, как они его не видали. Зина обязательно напишет Вам, тетя, и уже написала бы, но ее надо простить и она достойна сожаленья. Кутомленью от зимы у ней прибавилось несколько огорчений, из которых главное — болезнь старшего мальчика. У него костный туберкулез левой ступни, он лежит в гипсовой повязке, и на днях она повезет его в Евпаторию. Если мне будет кого оставить на даче, я для помощи поеду тоже.
Тетя, я обращаюсь к Вам и себе не верю. Разумеется, если бы я по всей серьезности последовал своему чувству, я должен был бы написать Вам нечто бесконечное. Если бы 25 лет тому назад нам сказали, что будет с каждым из нас, мы бы сочли это сказками. И оттого после каждого письма Вам, Оле или самым близким людям остается ощущенье промаха и оплошности, точно не сделал чего-то должного или обещанного. Олино письмо так осчастливило меня, доставило такую радость, что я сейчас же ответил бы ей и только ждал этой эстонской бумаги, чтобы обновить ее письмом к Вам. Крепко целую Вас.
Ваш Боря
Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф. На письме дата, поставленная О. Фрейденберг, почтовый штемпель 12 апр. 1940.
1 После присоединения Прибалтики в Москве появились в продаже прекрасные писчебумажные принадлежности и кондитерские изделия из Латвии, Эстонии и Литвы.
2 Имеется в виду вычеркнутое место в письме 20 марта 1941 (JSfe 831).
834. Н. ТАБИДЗЕ
14 апреля 1941, Переделкино
14. IV. 41 Дорогая Нина!
Надо с Вас снять глупое бремя, которое я на Вас взвалил. Относительно Гамлета и Тифлисского театра все уже ясно из Вашего молчания1, а на остальные вопросы не надо отвечать. У меня свои на них ответы, и ни Вам, ни мне сейчас не до того: у Вас экзамены и всякие весенние заботы, а у меня горе с Адиком, которому очень плохо. Спасибо Вам за письмо о Коджорах и Нитину золотую готовность помочь мне и Зине2, но Адика поместят в Евпаторийский санаторий, когда ему станет легче. Гноение у него протекает очень бурно, температура иногда поднимается до 40 градусов, весь его организм под угрозой. Может быть, ему придется сделать операцию, — удалить голенно-стопный сустав3, после чего он утратит подвижность ступни на всю жизнь. Это выяснится на днях. Разумеется для нас это страшный удар.
Странно, что я Вам писал в таком малодушии. Наоборот, у меня всю зиму накапливались задор и воинственность. Продолжающаяся неизвестность насчет Тициана большое для меня горе. Тот факт, что Вам не ответили на Ваши письма, наполняет меня неослабевающим бешенством.
Осеннее совещание с запрещеньями пьес в ту самую минуту, как я хотел проститься с переводами и приняться за собственные работы, тоже взорвало меня. Неизменность, с которою из всего, что даешь в редакции, печатают только худшее и самое бледное, а от сложного приходят в восторг и возвращают ненапечатанным, тоже поддерживает постоянное раздражение.
Месяца два-три тому назад я почувствовал, что больше так не могу и надо опять все разбросать в своей жизни. Я сильно поссорился и расстался с Зиной. Меня окружили товарищи, Федин, Никитин, Погодин, Фадеев, жившие тут некоторое время, я опять пожил всею действительностью, ее движеньем и звуком, которые почти всю жизнь для нас пропадают. Потом заболел Адик.
Я всегда считал, что два сильно связанных жизнью существа должны быть не только мужем и женою друг для друга, а в разные времена и еще чем-то другим, для чего не всегда есть названье. Я не знаю, что мы сейчас с нею, но кроме Адика ни о чем сейчас не могу думать. Опасность, в которой вдруг оказалась эта молодая жизнь, та самая, которую мы таскали с собой по Кавказу и которую брал на руки Паоло, тоже странным образом вооружает, бодрит и торопит меня, пускай и сквозь горькие слезы.
Напрасно я написал Вам тогда это разочарованное письмо. Если Бог мне поможет, я изо всех сил буду цепляться за свою жизнь и ее не продешевлю. Со времени моего письма к Вам я получал на него ответы от соседей в железнодорожном вагоне, от случайностей. Я знаю, как ничтожны те, ради кого мы от себя отказались. Я еще покажу себя.
Когда насчет Адика будет определенное решенье или при малейшей перемене в состоянии его здоровья, напишу Вам открытку.
Крепко целую Вас. Ваш Боря
Впервые: «Дружба народов», 1996, № 7. — Автограф (ГМГЛ, № 24950,25).
1 В письме № 832 Пастернак просил Н. Табидзе узнать об осуществимости постановки «Гамлета» в Тифлисском театре.
2 См. в том же письме вопрос о возможности найти для Адика санаторий в Грузии.
3 Эта операция была сделана в мае 1941 г.
835. О. М. ФРЕЙДЕНБЕРГ
8 мая 1941, Переделкино
8.V.41
Дорогая Оля!
Сегодня я был в городе и узнал от Женички, что Женя в Ленинграде. Наверное, она была у вас, и, значит, по ее возвращении будут новые причины благодарить тебя и писать вам особо. Спешу написать тебе до наступленья этих поводов, в силу более ранних побуждений.
Последние две недели я все боялся, что ты успеешь ответить мне до моего нового письма. Мне хотелось предупредить тебя, а я все время очень занят. Ты должна знать, что я себя чувствую твоим неоплатным должником и чем-то вроде вампира, насасывающегося лучшими соками твоей сердечности и свыкшегося с пери-одичностью этого дарованного питанья. Береги свои силы, у тебя свой путь, они нужны тебе. Да и просто говоря, ты человек занятой, открытки о здоровьи, вот все, на что я притязаю.
Зимняя переписка с тобою (т. е. твои письма, — я не так сказал) сыграла серьезнейшую роль в моих новейших переменах. Речь не о семейных, я напрасно о них заговаривал в прошлом письме. Но спустя почти 15 лет или более того я опять себя чувствую как когда-то, у меня опять закипает каждодневная работа во всей былой необязательности, когда она только и естественна, без ощущенья наведенности в фокус «всей страны» и пр. и пр. Я уже что-то строчу, а буду и больше, отчего и такая торопливость тона1.
Итак, мне не только хотелось забежать вперед и попросить тебя, чтобы ты не тратилась на меня так безмерно душою и воображеньем, потому что твоя доброта уничтожает меня, — и чем я на нее отвечу? Но это идет и дальше. Например. Как я ни люблю Леничку, но ваше отношенье к нему тоже превосходит все ожиданья. Надо умерить и эту волну. Приложенную карточку я посылаю именно потому, что на ней он хуже. Его обкорнали наголо, он особенно на ней смущен и растерян и больше, чем на первой, похож на меня.
Наконец, главное, это просьба моя и Зины. Приезжай с мамою летом к нам на дачу, устрой это, подумай, как это будет чудесно. Может быть, в середине лета приедет и будет с Вами наша лучшая приятельница Нина Табидзе, муж которой в лучшем случае четвертый год в неизвестности, да Леничка, да мы. Правда, подумай.
Не судите Зины. На днях она переедет сюда и напишет, а пока в тоске и хлопотах в городе с другим сыном, целыми днями шьет на нас и плачет, — старший мальчик за месяц потерял пуд в весе. Температура с незапамятного времени все высокая, одним туберкулезом сустава не объяснимая.
Итак, спасибо, спасибо, спасибо. Крепко обнимаю тебя и маму. Тетя Ася права, ругая мой почерк. Но виновата не рука, карандашом я пишу каллиграфически, а не везет мне на перья. Нормальных, не щепящихся и не зацепляющих за бумагу, я уже давно не помню.
Твой Боря
Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф. 1 Имеется в виду работа над циклом стихов, получившим название «Переделкино».
836. С. Д. СПАССКОМУ
9 мая 1941, Переделкино
9.V.41
Дорогой Сережа! Отличный пролог1. Когда на 76-ой странице я дошел до слов «Вот кого напоминала соседка», я вздрогнул, и глаза у меня наполнились слезами от смелости фабульного оборота2. Этой неожиданностью обозначился разряд, к которому можно было бы отнести произведенье, если бы дальше все шло в том же плане. То же повторилось с переносом к главе «Все кончено» (раздел 1-й), с несколькими кусками той же определенности в Щукинской части3. Все это доказывает, какие книги, при твоих силах, ты мог бы писать, если
