и пр., выдерживать их на той же глупой, бездарной и обязательной малосодержательности, которая не только на руку власти, но и по душе самим пишущим, людям в большинстве неталантливым и творчески слабосильным, с ничтожными аппетитами, даже и не подозревающими о вкусе бессмертия и удовлетворяющимися бутербродами, «зисами» и «эмками» и тартинками с двумя орденами. И это — биографии! И для этого люди рождались, росли и жили. Ты помнишь, какое у меня было настроение перед войною, как мне хотелось делать все сразу и выражать всего себя, до самых глубин. Теперь это только удесятерилось. Я со многими перессорился, с Маршаком, Погодиным, множеством мелюзги, и обидел, кажется, Гаррика и Милицу Сергеевну. Они мне страшно мешали своим праздным видом и своею дачной типичностью: праздный интеллигентский зудёж, неуменье толком убрать за собой, круглодневное чтенье книжек, задрав ноги в гама-ках, и пр. и пр. А я не ангел, во мне целый ад сидит, мне некогда, для меня мерило — способность человека к самому простому и черному на свете, это я упаковываю, зашиваю и на своем горбе ношу тебе свои посылки. Вот с кем у меня неразлиянный роман и дружба — это с Переделкинскими соседями, почти со всеми (за малыми исключениями), главным же образом с Конст. Александровичем. С ним и Леоновым втроем, а может быть, еще и с Корн. Ив. Чуковским5 мы очень хотим съездить недели на две к вам в Чистополь — Берсут и потом вернуться в Москву, если будет куда вернуться, или принять эвакуированный из Москвы Союз Писателей в свои чистопольские обьятья на месте, если возвращаться будет некуда и поздно. Это так здраво и просто, что я прямо в такой форме и ставлю вопрос перед Союзом Писателей, который должен нам дать свои бумажки для полученья билетов и удобства переезда и поселенья у цели путешествия. Но представь, пока что Союз нам во всем этом отказывает, потому что надо ломать (вместо настоящего серьезного патриотизма и серьезности жизни) какую-то детскую патриотическую комедию, для которой требуется наше, и в особенности Кости Федина, присутствие в Москве. Я все же думаю, что в конце концов нас отпустят. Ничего так не жажду, ни о чем так не мечтаю, как обнять глупого, угрюмого мизантропа моего Ленчика, увидать Стасика и расплакаться перед тобою, золотая моя дуся и работница, горячая моя дуся, хотя ты не заслуживаешь моей нежности, нелюбящая ты сволочь. Леонов почти рехнулся от тоски по своим, он плачет, молится Богу, мы с Костей каждый день его успокаиваем, у него что-то вроде моей бессонницы 1935 года. Ну довольно, мамочка. Крепко, крепко расцелуй от меня детей. Если со мной заключат договор на пьесу и будут кое-какие деньги (много и тут теперь не дают), я пришлю детям и тебе подарок. Просил Милицу Сергеевну достать ботинки, 40-й номер Стасе, но оставил надежду и сейчас поручил Елене Петровне (Жениной работнице). Ну всего, всего, всего лучшего, ангел и друг мой, тютька, деточка, дуся. Твой Б.
Впервые: Письма Пастернака к жене. — Автограф (РГАЛИ, ф. 379, on. 1, ед. хр. 61). Датируется по содержанию (см. следующее письмо).
1 «Дорогой Боря! — писала 3. Н. Пастернак. — Уже неделя, как мы тут живем. Вначале было все ужасно. Мы спали на большой веранде (вроде той, что на старой даче у нас наверху) — 50 матерей и 50 ребят. Кровати стояли так близко, что нельзя было подметать между ними, при том весь наш багаж был под кроватями. В смысле гигиены и ора ребят нельзя себе представить, что это было! Мамаши особенно шуме-ли, капризничали и наводили панику. Природа здесь прекрасная. Чудное место на высоком берегу Камы, сосновый бор, и вместо того, чтобы быть с ребятами все время на воздухе, они сидели и вопили целый день в палате … я проработала три дня старшей заведующей. Вставала в пять часов утра, взвешивала выписанные продукты, пока повар готовил, я приводила в порядок столовую. Штата на 400 человек не хва-тало, поэтому мне самой приходилось мыть посуду, стирать 50 скатертей, а так как я люблю чистоту, то я валилась с ног» («Второе рождение». С. 447-448).
2 Текст статей неизвестен.
3 Из пяти написанных за это время «военных стихотворений» в «Красную новь» (№ 9—10,1941) взяли одно («Бобыль») и одно из довоенных («На ранних поездах»).
4 См. текст заявки «Во Всероссийский Комитет по делам искусств» — т. V наст. собр.
5 К. А. Федин, Л. М. Леонов, К. И. Чуковский и Б. Пастернак были членами правления Союза писателей.
849. 3. Н. ПАСТЕРНАК
27-28 августа 1941, Переделкино—Москва
Дорогая мамочка, до чего я люблю тебя! Какое счастье, что среди множества привязанностей, добрых чувств и очень настоящих увлечений мне дано знать и эту радость находки, близость с человеком, который мне так нравится сам по себе, постоянно и неослабеваемо. Как жалко, что в эти последние годы ты этого не знаешь.
Меня очень тревожат участившиеся за последнее время слухи о детских эпидемиях в Чистополе и у вас. Когда ты получишь это письмо, телеграфируй, пожалуйста, как здоровье Стаей и Лени. Ответь мне также следующее. Я посылал тебе деньги трижды, каждый раз по 400 рублей: один раз по почте, другой с Паустовским, третий вчера с Р. М. Беленькой (числа 10-го пошлю столько же). Из этих сумм в первый раз 300 было от Гаррика. Вещи посланы два раза: 8 августа на пароходе со Струцовской 2 места, чемодан с бельем и узел с теплыми одеялами, и вчера один узел с одеялом и теплой мелочью. Сообщи мне, пожалуйста, что ты изо всего этого получила.
Меня страшно огорчает пропажа телеграммы, пришедшей на мое имя в городе дней 10 тому назад и пошедшей по рукам от избытка соседской любезности. Если бы меня любили меньше, ее опустили бы в почтовый ящик и я бы узнал, от кого она и что в ней содержится. А так ее передавали один другому, и теперь неизвестно, у кого она, концы потеряны. Чтобы мне не было так горько, стараюсь себя убедить, что она была не от тебя.
Никогда ни о чем не надо сожалеть. Если бы вы не уехали, мы бы сейчас прожили тут тихую чудесную неделю. Хотя Смоленск сдан, неприятель приближается и Москва под угрозой, нажим немцев так усилился на севере и на юге, что у нас наступило временное облегченье. Целую неделю Москвы не бомбардировали, что дало мне возможность прожить около 10 дней безвыездно в Переделкине и немного поработать. Числа до 15-го бомбардировки происходили каждую ночь и в эти периоды соседки на лестнице чрезвычайно ревниво осведомляются, когда ты дежурил последнюю ночь, не пропустишь ли ты следующего дежурства, и «хорошо ли на даче», в такие же спокойные периоды интерес к нам, дачникам, пропадает.
У нас на даче непередаваемо хорошо. Какие кабачки, какая капуста! Последнею я могу гордиться: как я ее отхаживал от червей и блох! В этом году вилки стали завиваться на целый месяц раньше, чем в прошлом году. Капусту уже можно есть, а огурцы только начинаются и поздняя картошка, мы еще молодой у себя не пробовали. Лето было сухое, без дождей. Я поливал огород каждый день или заставлял поливать. Благодаря этому я на свою еду ничего не трачу, кроме хлеба и сахара, который расходую в мик-роскопических количествах. Маруся Ленина еще тут. Я целый месяц с ней не разговаривал, но нельзя же так без конца: я стал признавать ее присутствие, но работницею считаю Васильеву Мару-сю. Василия опять призвали, на этот раз, кажется, по-настоящему. Мы, т. е. я и 2 Маруси, готовим себе постные щи изо всего огорода на 2 дня и иногда бобы или картошку на второе. Но даже и этот простой труд для них иногда оказывается непосильным. То они забудут о времени и опомнятся только к ночи, то куда-то без следа провалятся, и тогда я по-студенчески ограничиваюсь хлебом и чаем. Овощами, наверное, буду с кем-нибудь делиться. Если выяснится, что положенье к зиме устойчивое, насолю огурцов, нарублю капусты и картошку засыплю в подвал, как прошлый год. Если же нет, поступлю с пользой для людей в зависимости от обстоятельств. Все ведь каждую минуту меняется, и как меняется! Я предложил жить внизу Пермитиной с двумя мальчиками1, как вдруг о низе (на даче) попросил меня Шура. Пришлось оставить Пермитину без определенного ответа и отдать предпочтенье Шуре. Но бомбардировки в городе, как я говорю, временно прекратились, и вот внизу ни Шуры, ни Пермитиной, что еще лучше.
Если бы ты знала, какая тут благодать! Белое, ясное, хотя и жаркое, но легкое для глаза августовское или даже уже сентябрьское солнце. Летают бабочки, цветут огурцы, кабачки и картошка. Дом пустой, тихо и чисто. Обходя огород по пути на криницу за водой, я заметил три конских кучки на дороге и по примеру тебя перенесу их на самую тощую морковную грядку. У меня должна была работать Елена Петровна (Женина), приехала на полдня, в два часа обрезала и подвязала все помидоры, убрала у меня, сготовила мне на два дня и вдруг скрылась под Можайск в деревню.
Да, каждый раз собираюсь спросить тебя и все забываю. Куришь ли ты все еще или бросила? Вероятно, с доставаньем папирос такие же затруднения, как со всяким продовольствием. Вот чудный бы случай сократить себе заботы. А какое бы отдаленье постаренья, какое приобретенье для здоровья и самочувствия! Если ты бросила курить, то я крепко целую тебя и ты молодчина!
Не удивляйся, если я со следующей оказией пришлю тебе твои летние ситцевые платья, легкие шляпы и тому подобные вещи, бесполезные зимой. Они занимают очень мало места и почти невесомы, но у тебя на востоке они сохранятся в целости, а здесь все равно, в Переделкине ли или в Москве, кто его знает, могут сгореть при пожаре или пропасть при обвале. Имей в виду, что все у меня лежало в вычищенном виде и разглаженное. Но когда сюда приезжали, то все переворашивали в сундуке и снова смяли. Твои пальто и халат надевали и ими укрывались Милица Сергеев-на и Гаррик. У меня все давно сложено в чулане и сундуках, я привык к пустоте комнат и гардероба у себя в Переделкине. Когда вчера я опять все вытащил для того, чтобы собрать посылку, то повесил твое легкое коричневое (в цветочек) платье на вешалку в гардероб, чтобы присоединить к находящимся в
