Второго рождения и Охранной
Грамоты9. Ты представляешь себе, как трудно писать при других (в моей комнате люди)? Насчет покупок не беспокойся, я все привезу, и мне только жалко, что нездоровье не даст мне возможности самому радостно и с ясными глазами походить по магазинам10. Итак, лечиться я во Франции не остаюсь. Но мне очень плохо, Ляля, я сплю только со снотворными. Обнимаю тебя. Твой Б.
Впервые: Вестник РСХД, № 106. Париж-Нью-Йорк, 1972 (неверно датировано 10 июля 1935). — Автограф (РГАЛИ, ф. 379, оп. 2, ед. хр. 60). Датируется по содержанию. Примеч. 3. Н. Пастернак: «Письмо послано в Москву из Парижа». Написано на бланке Hotel Palace (бульвар Сен-Жер-мен), где располагалась советская делегация, собравшаяся на Конгресс защиты культуры. Пастернак приехал 21 июня 1935 г. в последний день работы Конгресса.
1 Врач, который был приглашен весной и потребовал отправки Пастернака в больницу для обследования его состояния и лечения.
2 Оргсекретарь Союза писателей А. С. Щербаков возглавлял советскую делегацию в Париже.
3 В корреспонденции из Парижа Эренбург записал: «Андре Мальро перевел речь Пастернака … Съезд ответил долгой овацией. Он понял, что значат слова Мальро: «Перед вами один из самых больших поэтов нашего времени»» (Собр. соч. в 9 т.: Т. 9. М., 1967. С. 67).
4 В Ильинском под Москвой находился конный завод.
5 «Я как сейчас помню эту комнату — слева окно, возле окна — вось-миспальная кровать, справа — неизбежный мраморный камин, на нем — стопка неразрезанных книг издания NRF, а сверху апельсины. На кровати (по диагонали) ты, в одном углу я хлопаю глазами, а в другом — круглый медный Лахути. Ему жарко, и он босиком», — вспоминала А. С. Эфрон свой приход с отцом к Пастернаку в гостиницу (10 янв. 1955; А. Эфрон. О Марине Цветаевой. С. 441).
6 Владимир Петрович Потемкин был в то время советским полпредом в Париже, Пастернак передал ему поклон от отца, с которым тот был в свое время знаком (см. письмо № 730).
7 Е. И. Замятин с женой Людмилой Николаевной уехали из России в 1931 г. Художники М. Ф. Ларионов и его жена Н. С. Гончарова были знакомы с Пастернаком по участию в футуристическом движении 1910-х гг. Ю. П. Анненков, автор портрета Пастернака 1921 г., писал о своих встречах с Пастернаком в Париже: «В продолжение его краткого пребывания во Франции мы много говорили о Париже, а не о советской революции. Политика по-прежнему его не интересовала» («Дневник моих встреч. Цикл трагедий». М., 1991. С. 193).
8 Жозефина Пастернак вспоминала о своем свидании с братом: «Летом 1935 года, в Мюнхене, семья наша получила известие, что в такой-то день Борис пробудет несколько часов в Берлине по дороге в Париж. Родители в это время были у нас, в Мюнхене, и так как чувствовали они себя не совсем здоровыми и не могли нам сопутствовать, муж мой и я отправились в Берлин одни» (Воспоминания. С. 26).
9 Имеются в виду стихи 1931 г. из «Второго рождения», обращенные к Зинаиде Николаевне, и гл. 15 из «Охранной грамоты» (1931) о «гении и красавице» (часть третья).
10 В письме к Пастернаку А. С. Эфрон вспоминала об их встрече в Париже: «…Мы сидели среди книг и апельсинов у тебя в гостинице, и ты был страшно влюблен (в Зину!) и нечленоразделен. Потом мы ходили с тобой в магазин и покупали ей маникюрный прибор и платье, и ты пытался объяснить мне ее рост и размер на моем росте и размере и в это время глядел на меня, но мимо и сквозь» (28 янв. 1952; А. Эфрон. О Марине Цветаевой. С. 406).
730. РОДИТЕЛЯМ
3 июля 1935у Париж
Дорогие мои! Надо же вам все-таки написать. Это мне трудно, — у меня при этом кружится голова. На этот раз мы не увидимся. Я вообще поеду не через Германию, а морем через Лондон. Через Мюнхен никто из делегации не едет, а у меня на самостоя-тельную поездку нет сейчас ни мужества, ни сил. Конечно, ничего глупее и грустнее нельзя выдумать, — но что же мне делать, когда здоровье мое вдруг так странно подорвалось, и вместо того чтобы его поправлять, судьба подсовывает мне сюрпризы вроде этой поездки. Разумеется, Париж мне сна не прибавил, и папа плохо представляет себе мое состоянье, когда пишет, чтб надо посмотреть. Как-то нас возили в Версаль и при осмотре дворца я должен был выбыть из строя после двух-трех зал. Я ничего сам не в состоянии сделать, и если вам кажется, что какая-нибудь неделя под Мюнхеном могла бы изменить дело двух месяцев (регулярная утрата сил, каждоночное недосыпанье и возрастанье неврастении), то вы переоцениваете свои возможности. Я не знаю, как все это случилось. Может быть, мне наказанье это все за Женю, т. е. за страданья, когда-то принесенные ей. Я не знаю, что будет дальше, и не хочу об этом думать. Но если я буду когда-нибудь опять здоров, мы тогда и увидимся по-настоящему. А теперь ну что же, что же мне делать! В. П. Потемкин очень вас помнит и первый о вас заговорил. Он очень благодарил за поклон.
Меня тут в писательских французских кругах встретили очень тепло и мило, но я не мог проявить большой активности, во-первых, из-за нездоровья, а затем и по просьбе Феди1. Не ждите от меня пространных писем ни отсюда, ни из Англии, с пути. Воз-можно, что и по возвращеньи домой я буду еще долго отмалчиваться, пока, если только это еще дано мне, не стану вполне на ноги. Есть на свете Шура. Пусть, в смысле переписки, он на время заменит меня. И не сердитесь. Ну что, если бы пустившись через Мюнхен или даже Берлин один, я в дороге сошел бы с тоски с ума? Да, на это у меня не хватает мужества. Ах, если бы вы знали, какая у меня слабость и тоска на душе. Ну Бог даст, к чему-нибудь все это приведет, так оно остаться не может. Итак не удивляйтесь, не огорчайтесь и не сердитесь, что все это так глупо вышло. Кое-что я Жоне сказал, в смысле истории моего состоянья и вынужденности моего путешествия, — больше ничего не прибавишь2. И снова: временно забудьте обо мне, пусть Шура меня заменит. Помните, еще так недавно я хвалился здоровьем, и звал и вас и девочек к себе, — ну что ж упущено время. (Т. е. в смысле моего участия в этих делах.) Кончаю наспех: выясняется, что завтра едем через Лондон, выезжаем в 7 часов утра.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф (Hoover Institution Archives, Stanford). Датируется по почтовому штемпелю. Написано карандашом на бланке и в конверте Hotel Palace.
1Ф. К. Пастернак во время встречи в Берлине предупреждал, что участие Бориса в антифашистском конгрессе может отразиться на уязвимом положении родителей в Германии.
2 В качестве объяснения своего состояния. Пастернак рассказал сестре о замысле своей прозы, посвященной Зинаиде Николаевне и истории ее отношений с кузеном Николаем Милитинским (Воспоминания. С. 26). См. также о причине его «травмы и несчастья» в письме к 3. Н. Пастернак № 732. Ж. Л. Пастернак вспоминала о травмировавшем его «приказе» Сталина, решившего, по телеграмме Эренбурга, «укрепить» советскую делегацию на Конгрессе в Париже известными на Западе писателями, послав для этого их с Бабелем (там же).
731. Р. Н. ЛОМОНОСОВОЙ
4 июля 1935, Лондон
Лондон, 4. VII. 5 часов дня Дорогая Раиса Николаевна.
Сейчас мы звонили Вам из посольства несколько раз но Вас никого нет дома1. По телефону, если бы Вы к нему подошли, я сказал бы, что в ужасе и что для меня большое горе, что Вы в таком состоянии и виде увидите меня. Еще больше стыдно мне было бы перед Юрием Владимировичем2 и Вашим сыном. Знаете ли Вы, что я послан был в Париж совершенно неожиданно против мой воли? Да ведь я писал Вам незадолго до этого из Москвы3. А с тех пор мне стало только хуже. Пока я не знаю в какой гостинице мы остановимся, это будут знать в полпредстве.
Ваш Б. Я.
Впервые: «Минувшее», № 17. — Автограф (Russian Archive, Leeds University). Написано на бланке с вытисненным государственным гербом СССР, отправлено из полпредства СССР в Лондоне.
1 Накануне из Парижа Пастернак послал телеграмму Ломоносовой: «Malade 3 mois travers Londres le 5 ou 6 demandez ambassade=Pasternab («Болен 3 месяца едем через Лондон 5-го или 6-го обращайтесь в посольство» — фр.). — Там же. С. 377.
2 В это время Ю. В. Ломоносов был в Берлине, куда Р. Н. писала ему о свидании с Пастернаком: «Позавчера приехал Пастернак с группой других. Он в ужасном морально-физическом состоянии. Вся обстановка садически-нелепая. Писать обо всем невозможно. Расскажу. Сегодня они все отплывают. … Он даже газеты читать не в состоянии. Жить в вечном страхе! Нет, уж лучше чистить нужники» (6 июля 1935; там же. С. 378).
3 См. письмо МЬ 728.
732. 3. Н. ПАСТЕРНАК
12 июля 1935, Ленинград
12. VII. 35
Сейчас телеграфировал тебе. Боюсь всех московских перспектив: домов отдыха, дач, Волхонской квартиры — ни на что это у меня не осталось ни капельки сил. Остановка моя у тети Аси — случайность. Я приехал в Ленинград в состоянии острейшей ис-терии, т. е. начинал плакать при каждом сказанном кому-нибудь слове. В этом состоянии я попал в тишину, чистоту и холод тети Асиной квартиры и вдруг поверил, что могу тут отойти от пестрого мельканья красок, радио, лжи, мошеннического и бесчеловечного по отношенью ко мне раздуванья моего значенья, полуразвратной обстановки отелей, всегда напоминающих мне тб о тебе, что стало моей травмой и несчастьем1, и пр. и пр. И надо же наконец обресть тот душевный покой, которого я так колдовски и мучительно лишен третий месяц! Мечтал о разговоре с тобой, кото-рого не сумею передать в письме. Но ты сюда не приезжай, это слишком бы меня взволновало2. Свою поездку постарался сделать интересной главным образом для тебя. Для себя почти ничего не купил. У Щербакова список вещей, задержанных на ленинградской таможне. Попроси его, он поможет тебе их выручить и получить3. Там только несколько пустяков для Жени, но т. к. неудобно, чтобы думали, что я вез тебе три вязаных шерстяных платья (как оно и есть), то говори, что это подарки: тебе, невестке, Жене и другим. Тебе же и новый французский чемодан, который здесь со мною. Кроме того, я для тебя у
