если я с успехом поработаю в промежутке и поеду с тобой не с пустыми руками. Капитально потрудиться можно только в Чистополе. Итак, умоляю тебя: бе-реги комнату и, если встретишься с предположеньем, что я не приеду и тут зазимую, знай, что больше всего я боюсь, как бы не сложилось такое мненье. Я был бы уже и сейчас у вас, если бы не мысль, что побывка на фронте очень мне пригодится в первые же дни моей зимней работы и поставит меня морально совсем по-другому. До сих пор я тут сидел, потому что из мелких заработков сколачивал названную тебе сумму, а дальше мне тут делать нечего и жить негде. Кланяйся, пожалуйста, Вере Кузьми-нишне. Если у меня останется время, я напишу ей. У меня готов ей подарок — духи. Я был убежден, что к концу ноября расположусь на Володарской.
Ты уже, наверное, знаешь, что груз литфондовских посылок застрял в Спасском затоне в 90 км от Чистополя. Это настоящая для нас трагедия. С этою партией я отправил два чемодана: свой со всеми вещами, привезенными из Чистополя (валенки, костюмы, бумага, книги, рукописи), и твой, парижский (ключ от него тебе должны были передать либо Федин, либо Сельвинская) с остатками нашей хозяйственной рухляди, книжками для Ленички и пр. От энергии Якова Федоровича5 зависит вызволить этот груз. Отсюда даны всюду соответствующие телеграммы. Надеются, что вещи не пропадут, но я без них остаюсь здесь в чем я есть, совершенно голый.
Я купил для Стасика ботинки, повезу шоколад для детей и папиросы для тебя.
Около 7-го ноября, когда грянули морозы, у Шуры, где я все время жил, на второй или на третий день замерзла вода в трубах, и я ненадолго, как я думал, перебрался к Асмусам, где и остался. У них в доме тоже не топят, на электричество ввели ограниченье (лимит), Ирина Сергеевна сложила у себя в спальне кирпичную печку, но она не тянет, и, когда ее топят, квартира наполняется едким дымом и копотью, так что приходится открывать дверь на лестницу и форточку. Я живу в углу на кухне и, как думаю, составляю для них большое неудобство, отнимая светлое и относительно теплое место, которые в нынешней здешней тесноте и холоде все на счету.
Шура живет ужасно: бедно, безденежно и беспечно. Он страшный лентяй, я не могу без боли думать о них и Феде. Они замерзают и в ус не дуют. На нуждающихся близких — Елизавету Михайловну, Лену, Шуру и др. — я перевел массу денег, тысяч до трех в общей сложности. Временами от окружающей нужды и глупости мне становится до убийственности тоскливо. Нервы перетянуты до крайности, на все вплоть до последних пустяков, уходит уйма времени. На днях пришла повидать меня Милица Сер-геевна. Едва она заговорила об Адике, я не выдержал и должен был выбежать из комнаты, потому что разревелся. На прощанье она попросила у меня денег.
Я прочел твое письмо, привезенное Серг. Васильевым6, и плакал. Если бы ты знала, как я рвусь к тебе, как люблю Стасика и как безумно соскучился по милому моему карапузу Леничке!
Впервые: Письма Пастернака к жене. — Автограф (РГАЛИ, ф. 379, on. 1, ед. хр. 62).
1 Писатель Август Ефимович Явич приезжал в Чистополь с фронта.
2 Василий Васильевич Хмара — писатель, заместитель секретаря парткома Союза писателей.
3 Наталья Константиновна — жена П. А. Павленко.
4 Вавилова во время отсутствия Пастернака передала свою квартиру, в одной из комнат которой жил Пастернак, новым жильцам, Сотнико-вым. Печку поставить не удалось.
5 Я. Ф. Хохлов, директор литфондовского интерната в Чистополе.
6 Поэт Сергей Александрович Васильев.
901. Л. О. ПАСТЕРНАКУ и Л. Л. СЛЕЙТЕР
24-25 ноября 1942, Москва
24 ноября 1942
Мои дорогие и обожаемые! Думаю, что настанет время, когда я расскажу вам обо всем, что мы перенесли во вторую половину нашей разлуки. Моя работа осталась невыполненной, потому что я ничего не мог сказать. Это самая тяжелая и постоянная моя боль. Но теперь мы можем благодарить Бога. Его милость неизмерима. Судя по вашей бесценной телеграмме, папа здоров и работает1. Какое благословение! Два года такой войны, а мы еще живы!! Вероятно, самая страшная ее часть уже позади. Сколько ночей я провел в траншее в лесу за своей дачей!! Как часто наблюдал я пожары и бомбежки во время ночных дежурств на крыше нашего городского дома!
25 ноября 1942. Мои драгоценные! Это продолжение вчерашней открытки. Подвожу итог. Однажды ночью год тому назад, когда я дежурил на крыше нашего 10-этажного дома в городе, в нескольких шагах от меня попала в дом фугасная бомба и разрушила несколько квартир, другая упала во двор с теми же последствиями. Задолго до этого Зина с детьми уехала далеко под Казань, где для эвакуированных детей писательской организации был специально предназначенный дом. Она там и сейчас. Я прожил с ними год. Теперь я уже три месяца в разлуке с Лёничкой, моим маленьким ангелом. Я собираюсь поехать на фронт и потом туда вернусь. Женек с Женей в Ташкенте. Он студент танкового факультета военной академии.
Бесконечно обнимаю вас. Ваш Б.
Впервые: Письма к родителям и сестрам. — Автограф по-англ. (Pasternak Trust, Oxford).
1 В ответ на телеграмму Пастернака в Оксфорд 8 нояб. 1942: «Ненадолго приехав в Москву перед возвращением под Казань обнимаю всех. Телеграфируйте здоровье отца. Борис Пастернак» — через день пришла другая: «Радуемся, благодарим. Все в порядке, папа работает, ждем новостей о Шуре, детях и родственниках. Любим, целуем». В конце ноября Пастернак вновь телеграфирует в Оксфорд: «Телеграмма получена, вели-чайшая радость по поводу папы. Обнимаю, надеюсь на будущую встречу, все в порядке, всегда пользуйтесь Шуриным адресом. Борис Пастернак» (перевод с англ. — там же. Кн. И. С. 226-227).
902. 3. Н. ПАСТЕРНАК
29 ноября 1942, Москва
29. XI. 42
Зиночка, родная девочка, радость моя!
Как я по тебе соскучился! Что за мука жить вдали от семьи!
Я торчу здесь вот почему. Начинают наклевываться какие-то возможности с «Ромео и Джульеттой». Об этом рано еще говорить, но вещью заинтересовался Малый театр1. Филармония затевает эстрадный спектакль без костюмов и декораций и хочет заказать музыку Шостаковичу. Это что-то очень мудреное, и деньгами не пахнет: концерты нельзя повторять, как театральные спектакли. Итак, вот главное: мое сиденье здесь не лишено пользы. Именно только сейчас может начаться театральная реализация перевода.
Другая причина: начало каждого нового месяца знаменуется продовольственными выдачами. Когда месяц подходит к концу, уезжать до них неблагоразумно: копятся папиросы для тебя и шоколад для детей.
Я просил Фадеева устроить мне поездку на фронт. Он взялся за это очень горячо, но вот видишь, я по сей день в Москве. Теперь я обратился с тою же просьбой в редакцию военной газеты «Красная Звезда» и, наверное, на днях уеду в названном направлении числа до 20-го. Это мне во всех отношениях пригодится и укрепит мое положенье.
Я до сих пор не позаботился о постоянной прописке для себя и жил по временной. Надо этим заняться. Это понадобится в следующие приезды в Москву. После первого моего посещенья Лаврушинской квартиры ничтожные остатки нашего добра продолжали растаскивать. Особенно ужасна расправа с папиным архивом: даже картины со стен сняты почти до одной. Ими, по-видимому, затыкали где-то выбитые окна вместо картона и фанеры. Вообще это проклятая квартира. В ней начал болеть Адик. Все горести и ужасы встают в моей душе, когда я заворачиваю в этот страшный переулок. Если бы даже в нынешнем своем состояньи эти комнаты годились для жилья, все равно после всего пережитого и случившегося там за этот год я в ней жить не буду.
Жизнь надо будет построить на совершенно других основаньях. Надо будет зарабатывать много денег, гораздо, гораздо больше, чем мы привыкли с тобой. Я весной приеду с тобою в Москву. Мы остановимся где-нибудь в гостинице и начнем налаживать свое гнездо совсем по-новому. Все равно это придется. Ты мне поможешь.
Вообще же я живу старою своей мечтой. Бог даст, операция ускорит выздоровление Адика. Если будет возможно, то все мы впятером поедем в Англию, а если будет трудно, то только с Ади-ком и Леничкой. Я об этом написал уже сестрам. Я телеграфировал им отсюда и получил радостный ответ из Оксфорда. Папа (ему 80 лет) жив и работает2.
Я запирал нашу квартиру — не помогает. Я заколотил ее теперь. Все это неизобразимо. Описать на расстоянии этого нельзя. Не суди меня.
Хмара подвел меня своим неожиданным отъездом. Он предполагал ехать в середине декабря. Я хотел ехать с ним. С тех пор как кончилось пароходное сообщенье, никто не берет никаких посылок. Это естественно. Лететь надо налегке.
Отчего ты ничего не телеграфируешь мне, отчего не пользуешься оказиями (ехали Поповский, Глебов и другие), чтобы послать письмо. Получила ли ты все посланные тебе деньги? 2 тысячи через Хесина + 3 тысячи почтовым переводом + 1 тысяча с Наташей Павленко + 10 тысяч через Хесина, итого 16 ООО. Немедленно по получении этого письма телеграфируй мне по Шурино-му или Асмусовскому адресу о здоровьи, о деньгах, о делах.
Береги комнату и живи в ней побольше. Я здесь не сделал ни одной строчки Антония, все это можно будет только в Чистополе, а пока что Шекспир самое остроумное изо всего, что бы я стал делать. Он и без театра как-то поддерживает нас. Что же будет, когда наконец он и пойдет. Береги мою комнату и жди меня. Для того я на свете, чтобы жить со своей семьей, а ты моя семья. Мне хочется, чтобы тебе, и детям, и мне, и моим воспоминаньям, и вещественным следам, которые оставил мой отец, было в будущем легче и лучше, чем было до сих пор.
Без конца целую моего тихого чудного Ленечку, столь же крепко обнимаю Стасика и тебя. Пиши и телеграфируй мне и не оставляй комнаты, чтобы не уплыла.
Еще раз без конца люблю и целую тебя. Твой Боря
Впервые: Письма Пастернака к жене. — Автограф (РГАЛИ, ф. 379, on. 1, ед. хр. 62).
1 О намерении Малого театра поставить «Ромео и Джульетту» писали в «Литературе и искусстве» (9 янв. 1943). Постановка не состоялась.
2 См. об этом в коммент. к письму № 901.
903. 3. Н. ПАСТЕРНАК
6—12 декабря 1942, Москва
6. XII. 42
Дорогая моя! Я в ужасе от своего безволия и отсутствия характера. Живут своей собственной жизнью, по-настоящему и как хотят только люди с твердой волей. Остальные служат для них зрелищем или материалом для развлеченья.
