по поводу возможности или желательности ее возвращенья в Москву с этой партией едущих. Он происходил с приехавшим из Москвы новым директором Литфонда, Хесиным, к которому она просилась на службу, в какой-нибудь из дет. домов или садов Литфонда в Москве, единственное условье, при котором представляется мыслимым прокормиться ей и Леничке. Дожил я, можно сказать, и доработался, что о возможностях жизни для себя и сына моя жена в моем присутствии должна говорить с посторонним, как о вопросе, требующем обсужденья, и ждать ответа, неизбежно отрицательного, потому что содержать такие учрежденья еще труднее, чем просуществовать отдельным людям и таких детсадов в Москве сейчас нет. Зина колеблется и готова была бы примириться с третьего зимою тут в Чистополе, сравнительною обеспеченностью, своею и Леничкиной, при дет. доме, но я, думаю, склоню ее к поездке в случае полученья ссуды, в которой, думаю, мне не откажут, потому что без нее разрушенье всех почв и пристанищ будет продолжаться дальше, а пора начинать становиться всем нам на ноги.
Опять происходили покушенья на твою квартиру, сравнительно с нашей меньше пострадавшую. Я это знаю от некоего Б. А. Вадец-кого2, писателя, ее отстоявшего. Возможно, что если я со Стасиком поедем одни, мы у тебя поселимся вместе с Петровной, но я бы хотел убедить Зину (хотя она наверное сочтет это неудобным и никогда не согласится), чтобы на первое время, до твоего приезда и налаженья Переделкина или чего-нибудь в Лаврушинском (взамен нашего верхотурья) поселились у тебя мы все, даже в случае ее переезда.
Ты помнишь, я хотел в прошлом году покуситься на вашу квартиру, — я знаю, что тебе это было бы только приятно, — и у меня на это вселенье не хватило ни энергии, ни времени, ни решимости (на пороге зимы). Так что если теперь, наоборот, по тебе пробежит волна недовольства по поводу этого жилищного предположены!, ты помни, что это одна только Чистопольская фантазия, еще даже и не предложенная Зине, и в Москве, даже если бы она этой идеи не отвергла, все может измениться, так что не спеши огорчаться.
Кажется я ни разу не писал вам в этом году из Чистополя. Так безысходно было, понимаешь ли ты, так условно я все время существовал, надеясь на перемены к лучшему и их ожидая, в расчете тогда и написать.
Крепко целую вас обоих. Пиши в Москву по Шуриному адресу: Гоголевский 8 кв. 52.
Не сердитесь и не огорчайтесь. Не думайте, что я холоден и забывчив: трудно, непосильно трудно, но я собираюсь бороться и полон надежд. Всего, всего лучшего. Пишите в Москву.
Впервые: «Существованья ткань сквозная». — Автограф.
1 Е. Б. Пастернак писал отцу, упрекая его в отрыве от действительности и защищая И. Г. Эренбурга, военные статьи которого, по его мнению, являются сейчас «одним из ценных видов оружья».
2 Писатель Борис Александрович Вадецкий ездил в Чистополь к эвакуированной семье. Сохранились фотографии Пастернака с Леней на плечах, снятые Вадецким в Чистополе.
918. Н. Я. МАНДЕЛЬШТАМ
10 июня 1943, Чистополь
10. VI. 43
Дорогая Надежда Яковлевна!
Благодарю Вас за интересное и талантливое письмо, как много я узнал из него живого и важного!1 Собственно лучше было бы мне ответить Вам из Москвы, куда я на днях собираюсь с множеством других чистопольцев, но я не хочу откладывать ответа, что-бы уехать отсюда с чистою совестью.
Ничего описывать Вам не буду. Нынешнее сильно затянувшееся мое здешнее пребыванье результат простой практической выкладки, сделанной зимой в Москве, при живом Немировиче, что ничего, при «сложившихся обстоятельствах», кроме нового Шекспира, мне не остается. Я перевел по просьбе Владимира Ива-новича «Антония и Клеопатру», но теперь не знаю, понадобится ли он его наследникам. Кстати, если Вас интересует, попросите у Жени рукопись «Ромео и Джульетты». В возрастающих упро-щеньях, которым постепенно подвергаются шекспировские тексты в моей передаче, меньше всего страдает и может быть не проигрывает именно эта драма, благодаря бытовому богатству содержанья, нуждающемуся в бесцветной чистоте наложенного на нее стекла.
Напрасно интриговали Вас моею новою книжкой2. Стихотворенья эти Анна Андреевна знает. Я читал их ей весной 1941 г., перед войной3. Там десятка полтора таких стихов, которых должно было бы быть полтораста. В этом конфузящее ничтожество книжки.
У меня перед отъездом из Москвы было два-три случая поразительного по глубине и непринужденности соприкосновенья с аудиторией4. Туда я, собственно, то есть в эти зимние вечера теперь и возвращаюсь, к старым неорденоносным литераторам, сту-денчеству и актерам.
Через молодежь и театры мне хочется завести свое естественное отношенье с судьбой, действительностью и войной. Я еду бороться за свою сущность и участь, потому что позор и жалостность моего существованья непредставимы.
Простите, что так вкусно, плавно и развязно пишу об этом Вам, жене человека, так далеко пошедшего в чувстве чести и настороженной гордости.
Будьте здоровы. Еще раз спасибо. Если захотите порадовать меня письмом, вот адрес: Москва, Гоголевский бульв. 8, кв. 52, Александру Леонидовичу Пастернаку для меня.
Впервые: Вестник РСХД, № 104-105. Париж-Нью-Йорк, 1972. — Автограф.
1 Письмо 22 апр. 1943 («Память». Исторический сборник. Вып. 4. Париж, YMКА-Press, 1981. С. 327). Н. Я. Мандельштам писала из Ташкента, где жила вместе с А. А. Ахматовой.
2 Речь идет о недавно вышедшей книжке «На ранних поездах». Н. Я. Мандельштам писала: «До нас дошли слухи о вашей новой книге. Кое-что из стихов мы знаем. Очень хотелось бы их знать. Как это сделать» (там же.
С. 327). А. Ахматова 20 июля 1943 благодарила Пастернака за письмо и писала: «Поздравляю Вас с успехом Вашей книги — вот бы мне на нее посмотреть». Сохранилась телеграмма: «Поздравляем успехом книги дружно обнимаем. Надежда Мандельштам. Анна Ахматова» (31 июля 1943; РГАЛИ, ф. 1334, оп.1, ед. хр. 828).
3 Анна Андреевна вспоминала об этом в заметке «Путь Пастернака», 1961: «»Я написал девять стихотворений, — говорит он мне по телефону, — сейчас приду читать», — и пришел. «Это только начало — я распишусь…» Июнь 41 г. — новая фактура — строгость и простота. Был самый сложный — стал самый ясный … Расписаться не пришлось — пришла война» («Наше наследие», 1998, № 45. С. 57).
4 Имеются в виду вечера в Клубе писателей 14 дек. и в Малом театре 23 дек. 1942 г.
919. С. П. БОБРОВУ
20 июня 1943, Чистополь
20 июня 43. Чистополь Дорогой Сережа!
Редкое свинство, что я тебе не ответил на два твоих письма, полученные прошлой осенью1. Это свинство так велико, что может быть умнее было бы теперь и не напоминать о себе и не усугублять неловкости таким запоздалым ответом. Кроме того, ты уже наверное в Москве, или будешь там раньше, чем письмо придет в Фергану. А писать тебе я собирался, особенно в редкие минуты досуга, которые единственно и выдавались накануне всяких переездов, как например сейчас, перед сборами всех нас в Москву. Писать собственно не о чем, обе зимы прошли в напряженном каторжном прилежании (от того и времени никогда нет почитать и подумать, кроме путешествий). Зина превратилась в спичку и доработалась до чахотки в детском саду Литфонда, где она служит и где находится Леня. Стасик, один из сыновей Нейгауза, стал очень хорошо играть, другому, старшему Адриану, ампутировали правую ногу (костный туберкулез) в туберкулезном санатории (эвакуированном из Москвы) в Нижнем Уфалее, куда в прошлом году ездила Зина. Женя с Женичкой в Ташкенте, он в военной академии по танкостроению. Ты, наверное, слышал, что прошлою зимой с Генрихом Густавовичем в Москве была такая же беда, как когда-то с тобою2. Теперь он на свободе в Свердловске.
Если и думалось мне написать тебе о чем-нибудь, то это о середине прошлой зимы в Чистополе, которую мы тут провели необычайно дружно и ярко. Ты помнишь дни эвакуации. Все было катастрофически неясно и грозило скорым концом. В обстановке этой смертельной неясности нам пятерым: Федину, Леонову, Треневу, Коле Асееву и мне поручили управлять и нравственно руководить многочисленною тогда здешней литературной колонией. Мы еженедельно собирались и устраивали увлекательные живые вечера, на которых читали свободно и неурезанно все, что думали и писали, и устраивали обсужденья без глупости, по-настоящему, как целую вечность тому назад. Я чувствовал себя совершенно счастливым, хотя, периодами, буквально голодал, но не замечал этого. Все мы очень успешно работали. Нас связывала настоящая неподдельная дружба. В эти месяцы совершенно преобразился и помолодел Коля3. Вся официальность слетела с него, он стал думать и говорить умно, независимо и непримиримо. Мы опять очень сблизились с ним. Своего я почти ничего не писал. Я не представляю себе возврата к старому и охотнее бы удавился. Меня все больше и больше тянет на реалистическую передачу виденного и действительного. Между тем надо жить, а ртов у меня много. В прошлом году я тут перевел «Ромео и Джульетту», а во вторую половину нынешней зимы, по приезде из Москвы, где я жил 3 месяца — «Антония и Клеопатру».
Наверное, тебя в Фергане уже нет, и я пишу понапрасну. Целую тебя. Сердечный привет Марии Павловне и обоим Лундбер-гам4, если и они еще не уехали.
Твой Б. П.
Впервые: «Встречи с прошлым». Вып. 8. — Автограф (РГАЛИ, ф. 1334, on. 1, ед. хр. 822). Письмо отправлено в Фергану, где Бобров находился в эвакуации.
1 Сохранилось письмо Боброва Пастернаку от 17 дек. 1942 из Ферганы со стихами, посвященными воспоминаниям о выходе книги «Поверх барьеров» зимой 1916-1917 г. (там же. С. 299-300).
2 Бобров был арестован 28 дек. 1933 г.
3 Асеев.
4 Жене Боброва — М. П. Богословской, Евгению Германовичу Лунд-бергу и его жене Елене Давыдовне Гогоберидзе.
920. А. С. ЩЕРБАКОВУ
16 июля 1943, Москва
16. VII. 43
Дорогой Александр Сергеевич!
Я долго крепился, чтобы не прибегать к Вашей помощи. Часть того, что я Вам расскажу, я уже застал в прошлом году, когда Вы с таким великодушием отзывались на мою просьбу не о себе, а о других1.
Тогда я был один и мог терпеть, а теперь я привез Зинаиду Нико-лаевну и детей и они околачиваются без угла по Треневым и Погодиным на положении иждивенцев не вполне установленной категории.
Моя квартира в Лаврушинском разгромлена до основания, именно как бедная, на которой было написано, что она не знатная и за нее не заступятся.
Она необитаема, в ней не осталось обстановки. Полностью уничтожен плод давних и многолетних работ моего отца, академика, поныне живого и находящегося в Англии, в Оксфорде, — наброски, эскизы и такие оригиналы, увоз копий с которых из Ясной Поляны попал в военные протоколы. Во всем этом виноват я сам.
Как раз пример отца, его близость со старой
