от всего сердца.

Но насколько мне все близко и ясно у Петра Ивановича, настолько сомнительна и вызывает опасенья обстановка в Лит. Газете, так далеко и враждебно мне все у них, так при всех своих увереньях в преданности они скорее готовы меня в ложке утопить, чем поступить со мною благожелательно и справедливо. Хотя они, действительно, забирались ввысь, приискивая автора статьи обо мне, хотя, действительно, я указал им на тебя в этом их взлете, и Ковальчик8 должна позвонить тебе, но они, наверное, разгадали, каким безмерным счастьем для меня было бы наше сотрудничество, а так как целые десятилетия они сквозь завесу любезностей делали мне только гадости, то и на этот раз, я уверен, они откажут мне в этой радости, и наоборот, торжествуют, найдя новый случай чувствительно огорчить меня. Однако рано отчаиваться. И вдруг и правда на этот раз они будут верны слову! Надо ли говорить тебе, о чем я мечтал в этом случае и почему к тебе обращался? Во-первых, подарком было бы, что статья была бы твоя и что она была бы (как и в отношении Шекспира) на широкую тему, в каком-то смысле (неспециальном, человеческом) о творческом мире поэзии, о стихии писательства и только в каком-то последнем счете о частном случае общей темы, о предмете разбора. К -похвалам, по-аптекарски с предустановленной достодолжностью каждому отвешиваемых, мы все привыкли, и они втройне опротивели: оскорбительным фактом развески, бессодержательностью и пустотой и тем, что от этих похвал всегда воняет. Чудом и невидалью была бы статья с твоими мыслями и, статья по современному поводу, которую интересно было бы читать9.

Свой последний сборник (наверное, о нем и будет речь) я послал тебе10. Не обременяй себя лишним материалом. Со дня на день в Гослитиздате должен выйти мой последний, скупой и удо-бообозримый отбор сделанного в небольшом томике. Я достану его тебе. О его содержании можно спорить, может быть, там и не самое лучшее, но на принципе отбора я стою и в нем уверен. Я там отобрал самое выпуклое, сосредоточенно-образное, осязательное и живое в ущерб отвлеченным притязаньям и тому прутковскому ложному глубокомыслию, к которому всегда приходит невольная, политически вынужденная бессюжетность нынешней литературы, — я старался в нем избегнуть ложной глубины и схемы п. Однако довольно, я замучил тебя.

Что бы ни вышло из наших предположений (особенно из последнего), я уже и сейчас в выигрыше. Мы перекинулись с тобой письмами, и, как мне кажется, в самом широком, ни к чему не обязывающем и ничего не меняющем смысле ты мне позволил надеяться, что мы союзники. Это значит вот что. Только в самое последнее время, отчасти из-за болезни руки, отчасти под давлением обозначившегося возраста, я почувствовал, что только мириться с административною росписью сужденного я больше не в состоянии и что сверх покорности (пусть и в смехотворно малых размерах) надо делать что-то дорогое и свое, и в более рискованной, чем бывало, степени, попробовал выйти на публику. «Рискованной» я сказал в том смысле, что я ждал от этого только неудачи и эстрадного провала. И представь себе, это принесло одни радости. На моем скромном примере я узнал, какое великое множество людей и сейчас расположено в пользу всего стоящего и серьезного12. Существованье этого неведомого угла у нас дома было для меня открытьем. Вот другое. За последние два года я, поначалу отрицательными путями, из нападок (здешних) на себя узнал о существовании молодого английского направления непротивленцев (escapistes). Эти люди были на фронте и воевали, но считали, что писать и говорить о войне можно только как об абсолютном обоюдостороннем зле. Их другое литературное прозвище — персоналисты, личностники. На их «знамени» имена Руссо, Рескина, Кропоткина, Толстого. Они скорее анархисты, чем что бы то ни было другое. Они выпускают альманах Transformation, нечто среднее между «превращеньем», «перерождением» и «преображением». Им пишут статьи мыслящие представители англиканской церкви. Они много места уделяют крупнейшим завершителям европейского символизма, Прусту, Рильке, Блоку. Сомовским портретом Блока открывался их первый альманах! Во втором они дали «Цикад» Бунина. Они зачислили меня в свое братство, поместили «Детство Люверс» в 1-м альманахе13, и их издательство анонсировало выпуск тома моей прозы, за которым последуют стихи. Их вожак — драматург и поэт Герберт Рид, и надо, наверное, знать несравненно лучше язык и, кроме того, жить в их условиях, чтобы правильно судить об их деятельности, но насколько захватывают близостью и глубиною содержанья их критическая и мировоззри-тельная часть, настолько бледными показались мне их художественные отрывки. Впрочем, я никогда не понимал неконкретного, отвлеченного vers libre’a, и он казался мне водянистым и бес-сильным не только у Рукавишникова и Дюамеля, но иногда, страшно сказать, и у Гете.

Все это я рассказываю тебе, чтобы ты понял, в каком отношении радостен мне твой отклик. Это тот поворот людей издали лицом друг к другу, который их ничем не связывает и не обременяет, но в каких-то высших целях, не исчерпываемых жизнью каждого в отдельности, одухотворяет пространство веяньем единенья, без которого нет бессмертия. На одном из вечеров я прочел пустяк, которым пока отделываюсь впредь до написания чего-нибудь настоящего памяти Цветаевой. Он произвел впечатление. Я и его тебе посылаю14. Спасибо!! Обнимаю тебя. Твой Боря Сердечный привет твоей милой жене15.

Впервые: «Встречи с прошлым». Вып. 7. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2980, on. 1, ед.хр. 695).

1 «С первого же слова скажу тебе, что я счастлив твоей просьбой написать о тебе. Счастлив. Все напишу, что ты хочешь», — отозвался С. Дурылин 27 июня 1945 (там же. С. 389).

2 О предположении издать сборник шекспировских переводов Пастернака с предисловием С. Дурылина см. в письме № 949. Сборник не был издан.

3 В письме № 945 Пастернак сообщал Дурылину о пересылке ему рукописи «Отелло».

4 «Молодая гвардия», 1940, № 4-5.

5 Имеется в виду статья Л. Н. Толстого «О Шекспире и драме» (1906).

6 В статье Ап. Григорьева «Парадоксы органической критики» (Письмо Ф. М. Достоевскому; письмо 2-е; 1864) // Собр. соч. в 14 т. Т. 2. М., 1915.

7 Выписки Пастернака из этой книги см. в т. V наст, собр.: «Конспект по книге: Vict. Hugo «William Shakespeare»* (1942).

8 Евгения Ивановна Ковальчик — редактор «Литературной газеты».

9 «Литературная газета» не напечатала статью Дурылина «Земной простор»; опубликована в 1988 г. («Литературная учеба», № 6).

10 Речь идет о книге: «Земной простор» (М., «Советский писатель», 1945). Вместе с просьбой о последнем сборнике стихов Дурылин предупреждал, что пришлет за книгами жену: «Не посылай книг и статей по почте — все пропадет» («Встречи с прошлым». Вып. 7. С. 390). Дурылин был прав, посланный одновременно с письмом «Земной простор» пришел к нему с выдранной дарственной надписью. «Не надивлюсь, в каком виде я получил книжку твоих стихов. Кто был сей любитель автографов и отчего он любит их собирать» (там же. С. 395).

11 «Избранные стихи и поэмы» (М., ГИХЛ, 1945).

12 Речь идет о серии вечеров авторского чтения, последний из который, проходивший в Доме ученых, состоялся накануне написания этого письма, 28 июня 1945 г.

13 Transformation, 1943, № 1, edited by St. Schimansky and Henry Treece.

14 Имеется в виду стих. «Памяти Марины Цветаевой». Дурылин отозвался похвалой на него: «Стихи твои к Марине Цветаевой … заставляют трепетать скорбью, гневом — и вместе великим утешением подлинного «бытия». Это и элегия, и дифирамб, — и со времени лермонтовской «Смерти поэта» не было в нашей поэзии таких звуков…» (там же. С. 397).

15 Ирине Алексеевне Комисаровой.

955. С. Н. ДУРЫЛИНУ

3 июля 1945, Переделкино 3 июля 1945 г. Дорогой Сережа!

На этот раз это действительно левою, но ты не огорчайся, я, Бог даст, двадцать раз вылечусь.

Видишь, как часто я стал надоедать тебе. Зимой исполнилось 135 лет со дня рождения Шопена, и «Советское Искусство» спешно, за два дня до даты, заказало мне статью, месяцы восхищалось ею, восхищалось и не напечатало. Мне жалко этих мыс-лей, я хочу, чтоб ты их прочел. По ознакомлении передай статью (как, может быть, и стихи о Марине) в Скрябинский музей, ему в собственность1. Если они захотят для кого-нибудь переписать ее, то только с абсолютной, абсолютнейшей выверкой до последней запятой, — скажи это, пожалуйста, девочкам2.

Это не напоминания, не способы тормошить тебя и отвлекать. Если ты вздумаешь написать мне, я решу, что ты меня в этом заподозрил, и обижусь. Так что лучше забудь обо мне. Сердечный привет Ирине Алексеевне.

Твой Боря

Впервые: «Встречи с прошлым». Вып. 7. — Автограф (РГАЛИ, ф. 2980, on. 1, ед. хр. 695).

1 Эта первонач. машин, с авт. правкой статьи «Шопен» («О Шопене», 1945) сохранилась в архиве Музея им. А. Н. Скрябина. Аналогичный текст был передан также А. Е. Крученых: «8.VII. 1945. Дорогой Алеша! Вот два экземпляра статьи, черновой и беловой. Второй приобщи к статьям о Вердене, Клейсте и прочих, если они у тебя целы, они мне может быть когда-нибудь понадобятся, а у меня нет этого подбора. Если статью о Шопене будут переписывать, последи за полнотой соответствия. Сердечный привет. Твой Б.» (РГАЛИ, ф. 1334, on. 1, ед. хр. 812). Статьи «Поль Мари Верден» (1944) и «Генрих Клейст» (1939-1941).

2 То есть сотрудницам музея (см. коммент. 4 к письму № 949).

956. Е. М. УРАЗОВОЙ

5 июля 1945, Переделкино

5. VII. 45

Милый друг мой, Екатерина Михайловна.

Представьте, пишу Вам левою рукою, у меня около 4-х месяцев болит и на перевязи правая. Не пригодится ли ВОКСу для заграницы (но при условии абсолютно точного, как в трудах по математике, перевода), моя статья о Шопене, в свое время заказанная «Советским Искусством», но в нем не напечатанная? Если даже Вы не музыкант, Вы ее оцените. Если Вы дадите в ВОКСе переписать ее на машинке, труд скрупулезнейшей, идеальной сверки всех экземпляров с оригиналом возьмите, пожа-луйста, на себя. Если у ВОКСа надобности в ней не встретится, раздарите рукопись музыкантам: Софроницкому, Шостаковичу и Прокофьеву и один, если это Вам интересно, оставьте себе1. Целую Вашу руку. Ваш Б. Пастернак

Впервые. — Автограф (собр. адресата).

Е. М. Уразова — журналист, работала зав. редакцией журн. «Огонек». С 1944 г. — референт отдела выставок ВОКСа. Отношение Пастернака к Е. М. Уразовой выражено в альбоме А. Крученых 18 марта 1945: «Я страшно туп. Когда, Алеша, ты мне подсовываешь бумажку, я никогда не бываю способен выразить на ней всего того, что чувствую по отношению к тебе или тем общим друзьям, о которых заходит речь. Мне больно, что в последний раз это коснулось