других и других в себе и не заболел. Интересно, что это стихия немножко жертвенного необъяснимого успеха, этого чуда взаимопониманья и отдачи себя, всегда налицо, всегда где-то рядом подстерегает меня, и казалось бы чего лучше отдаться бы ей на всю жизнь без перерыва. И уди-вительно, что я очень, очень редко позволяю себе пользоваться ей и целыми годами, если не десятилетиями отказываюсь от выступлений. Но я начинаю забалтываться. Надо сокращать письмо.

Наверное я напишу Бауре и Шиманскому14. Мне неудобно им писать по-русски, а сделать это по-английски потребует времени. Помимо симпатии и пожелания ему удачи, которые Шиманский вызывает во мне как проводник идей, близких мне и дорогих, он сделал неизмеримо и незаслуженно много для меня (я боюсь не слишком ли много) и тем навсегда обязал. Я страшно рад книге прозы и интереснейшему его введенью15, и только две вещи омрачили эту радость (в этом смысле я сказал, не слишком ли много). Правда, он оговаривает во вступлении, что если бы я был причас-тен изданию, я бы, может быть, иначе распорядился материалом и т. д. Но, значит: 1) Меня огорчило, что наряду со стуящими Охранной грамотой (и то в ней есть куски манерные, непонятно выраженные, которые можно было выбросить) и Детством Люверс, перевели и напечатали ужасные Апеллесову черту, Письма из Тулы и Воздушные пути, которых я так не люблю, что боюсь и хотел бы забыть. 2) Мне кажется, что книга должна оттолкнуть еще и нескромностью своего внешнего вида. Неужели издателям не показалось бестактным давать восьмилетнего красавца босиком, многократной ретушью до неузнаваемости доведенных меня и Маяковского, карикатуры Кукрыниксов?16 Конечно и в том и в другом случае виноват я, что не такой Аполлон, но надо ли было меня раздевать в таком случае до таких пределов? Мне кажется (и это так закономерно, что не потрясет и не убьет меня), что ближайшим действием этой книги, а потом и стихов в переводе Cohen’a17 (или это будет собрание коллективных переводов, — ВоУга’вские очень хороши) будет то, что я буду со скандалом разоблачен, как невольный самозванец (а король-то гол). Но опять-таки это вина не авторов критических статей и переводчиков, и не моя только исключительно вина. Это аномалия в развитии художественных судеб и деятельностей нашего времени, даже и на западе, не только у нас. Все теченья после символистов взорвались и остались в сознании яркою и, может, пустой или неглубокой загадкой. Последним творческим субъектом даже и последующих направлений остались Рильки и Прусты, точно они еще живы и это они опускались и портились и умолкали и еще исправятся и запишут. Что это сознают объединены! вроде персоналистов, в этом их заслуга. Это же сознание живет во мне.

Вот что у меня намечено. Я хотел бы, чтобы во мне сказалось все, что у меня есть от их породы, чтобы как их продолженье я бы заполнил образовавшийся после них двадцатилетний прорыв и договорил недосказанное и устранил бы недомолвки. А главное, я хотел бы, как сделали бы они, если бы они были мною, т. е. немного реалистичнее, но именно от этого, общего у нас лица, рассказать главные происшествия, в особенности у нас, в прозе, гораздо более простой и открытой, чем я это делал до сих пор. Я за это принялся18, но это настолько в стороне от того, что у нас хотят и привыкли видеть, что это трудно писать усидчиво и регулярно. Одно хотел бы я, чтобы дошло до вас. Недоуменья, которые должны вызывать такие собранья, как мои у вас, я не только разделяю, но сам больше всех чувствую. И если я поживу еще немного и поработаю, все это разъяснится и будет восполнено. Во всяком случае, если я не напишу им особо и вы с ними знакомы, поблагодарите горячо и сердечно редактора и издателя и всех оказывающих мне такую честь своим вниманьем. И пусть они не огорчаются и

не падают духом, если меня будут ругать. Этот былой беспорядок, за которым потянулись полосы переводов и долгого наполовину вынужденного молчанья, это еще не все, что я сказал. Но ведь я приеду.

Ну, надо кончать. Знайте, телеграфная переписка очень удобна (ELT) если она не дорога для вас. Поразительно, что я исписал вам так много страниц и ничего не сказал. Вы не представляете себе, что бы я отдал за то, чтобы обнять Федю, посидеть с ним и услышать его короткий, отрывистый смех! Расспросите обо всем Мг’а Берлина19. Он был у меня на даче, видел меня два-три раза, а также Зину и Леничку, он увидит сегодня Ину и Шуру. Мои переводы Шекспира очень хорошо принимали и оценивали, но пока Художественный театр «готовил» постановку Гамлета, перемерли один за другим все инициаторы этой постановки (Немирович-Данченко, Сахновский и др.). И так везде. Если бы мой Шекспир шел на сцене, я бы разбогател. Но сейчас не идет нигде ничего. Театры учрежденья, прямо и чрезвычайно зависящие от «двора», а если я о себе могу сказать действительно что-нибудь определенное, так это, что никто не выказывает в отношении властительных особ большей сдержанности, чем я, и шаг еще дальше в этом же направлении был бы роковым. Это и определило двойствен-ность моей здешней судьбы. Но иначе я не могу, таков мой выбор. Вообще же внутренне я пожаловаться не могу, то, что у меня было, услышано полнее, чем я мог мечтать. В каком-то смысле у меня легкая, счастливая жизнь.

Какие дети отличные, выразительные и красивые на карточках! Какие у тебя замечательные хохочущие мальчишки, Лида, и как девочки похожи на маму и на тебя! Папа на скамейке весной 1942-го еще совсем такой, каким был всю жизнь, а на последней уже совсем подкошенный, бедный. Коротко о нас в отношении картин, выставки, перевозки. Мне кажется, что будет еще один совершенно другой этап нашей жизни с облегчившимся бытом, необходимыми простейшими вещами обихода, возможностями передвиженья, большей ответственностью официальных людей и большей прочности и солидности их обещаний. Тогда можно будет трогать папины вещи нашими руками. А пока рано. Вас уверяют, что этот этап уже наступил, но это по-прежнему вранье. Жива ли Ломоносова? Почему о ней ничего не слышно? Если бу-дет что-нибудь интересное и касающееся меня, извещайте.

* European Letter Telegram. 432

Большое спасибо за ботинки (папины?). Они очень пригодились. Попробуйте ответить мне по почте. Буду писать и я. Ну вот давайте простимся. Я уверен, мы увидимся.

Ваш Боря

Впервые: Борис Пастернак. Из писем разных лет. — Автограф Pasternak Trust, Oxford). Датируется по содержанию. К письму, посланному с работавшим в то время в Британском посольстве в Москве профессором Оксфордского университета и добрым знакомым сестер Исайей Берлином, приложена машин, статьи о Шопене с сопроводительной запиской к Л. Л. Слейтер: «Лидочке родной, дорогой, вместо большого настоящего письма, которого все еще, все еще нельзя написать. Но ничего, если мы даже не увидимся (как больно! как страшно!), ничего! Все заслуживающее долговечности по-особенному, по-сказочному живо. Ничего не пропадет. Слава Богу за все! Можешь себе представить, как горячо и с какою тоскою и силой целую Жоню, Федю и тебя и всех ваших. Читал твою Spring. Молодчина, Лидка! Как хорошо! И как все удивительно, не правда ли? Вот тебе вместо письма статья о Шопене. В ней немного и мамочка и папа. Спасибо за ботинки. Но мне верится, что мы увидимся. Кончаю в слезах, все знаю о тебе. Твой Б.». Также была послана книга «Избранные стихи и поэмы» с надписью: «Дорогим Феде, Лиде и Жоне с поцелуями без числа давно им знакомое в новом выборе. 10. XII. 1945, Москва», — и телеграмма: «Послал вам и другим книги, письма, устные приветствия, телеграфно подтвердите получение телеграммы, немного о ваших детях и общей жизни в смертельно тяжелой разлуке. Бесконечные поцелуи вам обеим и Феде от нас всех. Борис Пастернак (перевод с англ. — Письма к родителям и сестрам. Кн. И. С. 231-232).

1 Английское стих. Л. Л. Слейтер «Весенняя лихорадка» («I am allergic to the touch of spring…»), вошедшее в книгу «Before sunrise» («Перед восходом солнца»), 1973.

2 Вопрос касается судьбы австрийских родственников: брат Ф. Пастернака Альберт погиб в нацистском лагере, его дочь Эна уехала в Австралию, племянник Стефан Гейрингер — в Южную Америку.

3 О недошедшем письме к отцу, посланном через дипломатические каналы советского посольства, см. в письме № 950.

4 Имеется в виду письмо Пастернака к P.-M. Рильке 12 апр. 1926 (№ 298).

5 Газ. «Советское искусство», 13 июля 1945 (см. коммент. 2 к письму № 957).

6 Дополнительно Пастернак послал сестрам телеграмму: «Не думайте посылать живописные работы отца, пока не определится безопасность послевоенных путей и не улучшатся наши условия жизни во избежание повреждений и гибели, сердечно обнимаю вас всех. Борис Пастернак» (перевод с англ.; там же. С. 245).

7 Имеются в виду дни немецкого наступления на Москву в октябре 1941 г.

8 Приложен автограф стих. «Памяти Марины Цветаевой» (1943).

9 В альбоме Крученых Пастернак записал, что 26 ноября 1945 г. он узнал о пропаже писем к нему М. Цветаевой, переданных за два дня до эвакуации 12 окт. 1941 г. сотрудницам Музея А. Н. Скрябина. По просьбе А. Крученых, выразившего желание скопировать их, ему возили их для перепечатки, во время одной из таких поездок письма были потеряны.

10 Речь идет о литературной группе персоналистов, которая зачислила Пастернака «в свое братство» и издавала журнал «Transformation» (см. письмо № 954).

11 Опубликована в журнале Transformation», 1943, JSfe 1, edited by St. Schimansky and Henry Treece.

12 C.-M. Баура автор книг: «A book of Russian verse» («Антология русской поэзии»), «The heritage* («Наследие символизма»), «From Virgil to Milton» («От Вергилия до Милтона»). В журн. «Horizon» (1945, JSfe 68) печаталась его рецензия «Two soviet poets» («Два советских поэта») по поводу сб. И. Эренбурга «Стихи о войне» и «Земного простора» Пастернака; в 1944, № 55 опубликована аналитическая статья J. М. Cohen «The poetry of Boris Pasternak* («Поэзия Бориса Пастернака»).

13 С 16 по 30 окт. 1945 г. Пастернак провел в Грузии на праздновании юбилея Николая Бараташвили.

14 См. письмо Г. Риду и Ст. Шиманскому № 981.

15 Boris Pasternak. The Collected Prose Works. Arranged with introduction by Stefan Schimansky. Lindsay Dmmmond, London, 1945.

16 В книге помещен рисунок Л. О. Пастернака с сына 1898 г., фрагмент лефовской фотографии с Маяковским 1924 г., и карикатура Кукры-никсов «Сфинкс».

17 Переводы Дж. Коэна вышли в Лондоне в