меня это огорчает и напугало!1 Но ты не рас-страивайся. У меня было два периода в жизни, когда мне о сердце такое говорили! Как ты чудно пишешь, можно позавидовать. Впрочем, ты сама, верно, это хорошо знаешь. Я великолепно представляю себе, какой костяк вопросов поддерживает твой интерес к проблеме прозы и как это будет глубоко!!2 Это наверное (в сопоставлении с условностью не-прозы) будет параллель двух культур или систем, и душу одной будут составлять преемственность и форма, а другой — новшество и откровение. А твои слова о бессмертии — в самую точку!3 Это — тема или главное настроение моей нынешней прозы. Я пишу ее слишком разбросанно, не по-писательски, точно и не пишу. Только бы хватило у меня денег дописать ее, а то она приостановила мои заработки и нарушает все расчеты. Но чувствую я себя как тридцать с чем-то лет тому назад, просто стыдно. Целую тебя крепко, моя хорошая.

Впервые: Переписка с О. Фрейденберг. — Автограф. Датируется по штемпелю на открытке.

1 «Врач, осмотревший мое сердце, нашел, что оно «обескуражено», а нервная система совершенно утомлена, — писала О. Фрейденберг в своих записках. — Действительно, уже девять лет я не была летом на воздухе, — и каких девять лет!» («Пожизненная привязанность». С. 281).

2 «Большие мысли возникали у меня о прозе. … Мне казалось, как писатель — поэт лишь в зрелости переходит к прозе, так и ученый может себе позволить такую проблему лишь в конце своего умственного пути. … Я ясно увидела путь древнего сознания от сложного к простому, но не наоборот» (там же. С. 282).

3 Одним из первых названий романа «Доктор Живаго» были слова из Откровения Иоанна Богослова: «Смерти не будет» (Опер. 21, 4).

993. М. ЧИКОВАНИ

4 марта 1946, Москва

4. III. 1946 Дорогая Мариечка!

Я не помню, ответил ли я Вам на Ваше милое сердечное письмо. Большое Вам спасибо за Ваши добрые слова.

Сообщите поскорей, как здоровье Симона. Я написал это и вдруг вспомнил, что ответил Вам параллелями из моих былых мнимых болезней1. (Вы наверное поражаетесь этому ходу забвения и припоминания на бумаге, по мере писания письма, и это Вам кажется притворством, но представьте, все это совершенная правда.) Итак, значит я Вам ответил, и могу не беспокоить Вас. Тогда что же собственно мне нужно? ‘

Напишите все же, как Симону? И потом вот что, посоветуйте. «Советский писатель» издает мои грузинские переводы в составе: Бараташвили, Важа Пшавелы и современников2. Но так как для последнего отдела я выбираю только лучшее не только по значению оригинала, а также по удаче перевода, а Паоло, который у меня вышел наиболее хорошо и ровно, не идет в расчет, то остается один Симон, который единственный разделяет это качество с Яшвили и почти весь мне удался, не в пример бедному Тициану, которого я наполовину испортил, и в противоположность Леонид-зе, который весь у меня неудачен, кроме «Первого снега». Гаприн-дашвили и остальные тоже мало радуют, — по моей, конечно, вине. Теперь что же делать, если с классиками будет один Чиковани? Это будет неудобно для него и для меня. Давать только «Первый снег», маленькую вещичку Леонидзе наряду с несколькими стра-ницами Чиковани обидит Гоглу больше, чем его полное отсутствие. Так как же мне быть? Я давно просил его прислать мне какие-нибудь свежие яркие подстрочники без всякой тенденции, может быть из самых ранних, давнишних, если из новых у него ничего не осталось. Потом ту же просьбу передавал через Нину и через Вас. Если Симон в состоянии написать мне, пусть он придумает мне какой-нибудь выход. Боюсь, что теперь у меня не будет времени доделывать дополнительно Леонидзе. А мне именно хотелось бы, чтобы они были вдвоем.

Когда я уезжал, я получил так много денег, что хорошо, если мне не переплатили и я не остался должен издательствам. Но потом Элисбар от имени Симона сказал мне, чтобы я послал Симону доверенность на какие-то деньги. Опять-таки я помню, как составлял доверенность и ее заверял, но факта отсылки ее Симону не помню. Виноват, вспомнил: у меня была одна просьба к Симону в известных денежных пределах, так что я доверенность послал3. Но вероятно речь была о каком-нибудь ничтожном пус-тяке. Я уверен в этом был и раньше, но вот что еще больше подкрепляет мою уверенность.

Лицо из Тифлиса, привезшее мне письмо от Куфтиных, рассказало, будто Рюрик Ивнев на своем вечере поздравлял собрание с тем, что в сферах вовремя одумались и избавили Бараташвили и современных читателей от моих посягательств, поручив это Цагарели4. В той форме, в которой это до меня дошло, оно не имеет смысла: я не знаю, о чем идет речь, т. е. что лежит в основе этой попутно видоизменившейся сплетни. Вы не поверите, но это меня огорчило только в одном отношении. Рюрик Ивнев мог бы ненавидеть меня и проклинать в душе, но он никогда бы не сказал об этом публично, если бы по какой-то моей вине, у него не лопнуло терпенье. Очевидно мою поглощенность другими людьми и спешку, когда он читал мне свои стихи и рассказывал о себе, он воспринял превратно и оскорбительно, как невнимание. Он дал мне свою книжечку и я собирался ему написать из Переделкина, но тут случилась эта история с Лениным глазом5, последовал переезд в город, я упустил время и завертелся в делах. Я даже сейчас, после этого милого сообщения, думал было так и написать ему, что милый, дескать, мой Рюрик, какой же свиньей я показал себя по отношению к тебе своим молчанием, если толкнул тебя на такое свинство.

В границах искренности я мог бы сказать ему кое-что приятное о книжке (середина ее, времени его поездки на Дальний Восток, не плоха6) и только вот что меня удерживает. За таким признанием и растроганностью должно что-то следовать. Надо сделать дальнейший шаг, близко знаться в жизни, дружить, а за исключением нескольких случаев, немногих естественных, провиденциальных, это в жизни так трудно! А ограничиваться комплиментами и одобрением так обидно для собеседников, не правда ли?

Я наверное стал толстокож и нечувствителен на старости, потому что такие неприятности действуют на меня не дольше дня и на другой я их забываю.

Мариечка, сверх той прелести, какая Вы есть, Вы были бы еще просто не знаю чем, если бы: 1) Вы телеграфировали о состоянии здоровья Симона и 2) написали бы мне хотя бы открытку, как, по мнению Симона, поступить с книгой в «Советском Писа-теле»? Будьте здоровы и поцелуйте Симона и всех Ваших. Ваш Б.

Впервые: Материалы ГМГЛ (с купюрами). — Автограф (ГМГЛ, № 147, 12).

1 Письмо № 991.

2 Грузинские поэты в переводах Б. Пастернака. М., 1946.

3 См. письмо JSfe 984.

4 Имеется в виду сб.: Николай Бараташвили. Стихотворения. Перевод с груз. Г. Цагарели. Тбилиси, «Заря Востока», 1946.

5 Эта встреча с Р. Ивневым, с которым Пастернак был знаком с 1910-х гг., датируется по письму к Чиковани 8 нояб. 1945 о царапине ножом на Ленином глазу.

6 Имеется в виду кн.: Рюрик Ивнев. Избранные стихотворения. Тбилиси, «Заря Востока», 1945. В книгу вошли стихи, посвящен, поездке в Японию, Приморье и на Камчатку (С. 25-32): «Доколе дружба горяча…», «Ах, с судьбою мы вечно спорим…», «Расставание», «Прощай, мой друг, мы долго были вместе…», «Японская осень», «Маленькая Онно».

994. Ю. Н. ВЕРХОВСКОМУ

12 марта 1946, Москва

12 марта 1946

Дорогой Юрий Никандрович!

Мне стыдно, что я так занят и не могу дольше и пространнее написать Вам о своем впечатлении1, а только ограничусь сухим списком того, что дает мой торопливый и грубый отбор2. Я рад был этой работе, как случаю прочесть все Йаше собрание. Ваш идеал очень чист и высок, и очень хороши стихотворения и строки, или лучше сказать течения и полосы, когда Вы к нему приближаетесь или достигаете его. Но Вы знаете сами, слух человеческий несколько утомлен или усыплен хорошею преемственностью и вдруг, на какой-то ступени перестает верить слову, перестает воспринимать. Как с этим бороться, как определить эту стадию? Наверное Ваш том надо сократить впятеро или еще больше, и тогда его появление будет большой радостью. Так что на Вашем месте я бы даже не включал вещей спорных (только из соображений общего коли-чества), которые в моей разметке снабжены вопросительным знаком. Итак, я совсем не упоминаю стихотворений, которыми, по-моему, можно пожертвовать, обозначаю хорошие, но не безусловные, под вопросительным знаком, просто выписываю бесспорные (без особого обозначения), и подчеркиваю исключительные. Простите за мазню!!

Надо будет, и мне очень хочется, как-нибудь повидаться. Но так как я не смогу этого сделать на ближайших днях, то напишите пожалуйста мне, надо ли мне просмотреть тоже сейчас «Будет так» и «Последний бой»3, единственное (хотя частью и знакомое), что мне еще осталось прочесть. Позвольте поцеловать Вас.

Ваш Б. П.

Прилагаю письмецо к А. С. Мясникову, сообщите, как быть с дополнениями (сонетами и пр.).

Впервые. — Автограф.

1 По просьбе Ю. Н. Верховского, Пастернаку из Гослитиздата прислали машин, его стихотворений для отзыва, Пастернак писал ему 25 сент. 1945: «Дорогой Юрий Никандрович! Мне только сегодня привезли Вашу рукопись в Переделкино, где я последнее время безвыездно, потому что к середине октября должен сделать всего юбилейного Бараташвили, которого на днях только начал. Мне очень хочется прочесть Вашу книгу, но это удовольствие я смогу себе позволить не раньше первых чисел октября. Если это Вас не пугает, оставьте мне рукопись, если же это слишком долго, черкните мне. Но мне бы очень не хотелось расставаться с ней. Преданный Вам Б. /7.»

2 К письму приложен список стихотворений Ю. Н. Верховского, начиная с ранних — до 1944 г. на 6 страницах, написанный и размеченный Пастернаком.

3 Поэмы Верховского, вошедшие в его сб. «Да будет так», выпущенный в Свердловске в 1943 г.

995. А. С. МЯСНИКОВУ

12 марта 1946, Москва

12/III. 1946

Дорогой Александр Сергеевич!

Простите, что я так задержал Верховского. Мне было очень приятно подышать этой атмосферой совершенной чистоты и искренности. Одно выписыванье начальных строк отобранного для Юрия Никандровича доставило мне поэтическое наслаждение, так эти строки самопроизвольно вырываются и так естественно ложатся.

Препровождая мне рукопись, не Вы лично и не кто-нибудь определенно другой, но издательство, как юридическое лицо, просило меня высказаться о мере своевременности ее напечатанья. Ну какой же я тут судья, Александр Сергеевич, и прежде всего достаточна ли и своевременна ли моя компетенция? Во всей же простоте я свою точку зрения выразил однажды Федору Михайловичу1 и теперь повторяю.

Если Ю. Н. пожелал бы для собственной пользы сократить