знал препятствий в делах и в несчетных начальствовал бранях, —
всех вождей превзошел и славен пребудет вовеки!
Ждешь ты еще услыхать, какие ныне затеял
новые он дела и какие внушает надежды
на предстоящее. Знай: уже Карфагена твердыню
помыслом он крушит, уповает приступом крепость
взять и в хляби морской потопить задрожавшую Бирсу!
Словно лев, на лугу заблудшую тучную телку
взвидев, с голоду быстр и яр, к добыче дразнящей
рвется и, в хищный прыжок изготовясь, злобу под спудом
копит, лютости ныл до скорой схватки смиривши,
^
Африка
60
+65
210
175
х80
185
190
00
но в нетерпеньи свирено когтит непойманной жертвы
плоть, глазами кости грызет, потроха пожирает
мыслью и тешит гнев мечтой о растерзанном труне —
так же, поверь! наш лев ярится ныне: ничьими
силами не устрашен, упустить врага и добычу
он боится и зорко следит за отступом всяким.
Мыслит возможным он все, чего хочет, а все, что возможным
мыслит, может свершить и во всех успептен исканьях,
ищет же лишь доброты с лепотой да подвигов честных.
Мне ли хвалить благочестье его, котбрым измлада
знатен, во многих скорбях отцу послужив и отчизне?
Ныне довольно двух примеров. Вражье свирепство
в плач поселянам поля Цизальпинские лютой войною
опустошало: пожар, спаливший галльские пашни,
с Пада пеплом дохнул на твердыки священные Рима.
Послан на помощь вождя достославный родитель, но плохи
знаменья — длить ли рассказ? Мы с врагами сходимся в брани,
и финикияне верх берут! Наверно бы сгинул
наш полководец, когда бы не сын, которому минул
только осьмнадцатый тод: отца, последнею кровью
чуть не истекшего, поднял с земли и дерзко у смерти
отнял, дорогу себе пролагая — отрока подвиг! —
в гуще врагов мечом. А после судьба до предела
нас утеснила: злой Ганнибал огнем и железом
римскую мощь истребил, и нашею пролитой кровью
славные Канны черным впились язвящим потоком
в Лация недра, боль бередя. Остатки надежды
вытеснил страх. Коль челн внезанно под натиском бури
рушится, более сил не имея ветрам и волнам
противустать, то дрожит дружина в ужасе, бледны
лица и всяк мореход одною томится заботой —
лишь бы спастись самому: то ли вплавь добраться до суши,
то ли править к гряде каменистой ближних утесов,
то ли размыканный бурею челн покинув, на бревнах
выгрести крепостью рук, наугад доверясь пучине, —
точно таков тогда был Рим и такие же мысли
мы питали. Увы! сколь великие беды державе
Город в щатанье сулил — вдруг рухнет! Правдивую повесть
стоит ли длить? Сойдясь под началом Метелла, решили
юноши так, что одно им осталось — бежать из отчизны
скорбной, да будет вручен победителю край Гесперийский.
Слух о совете вмиг разнесся: духом упали
граждане, страх сердца леденит, средь всех безбоязнен
только некий трибун войсковой, которого щеки
нежные первым пушком едва покрылись,— а имя
было ему Сципнон. Покуда другне © непуху
Песнь четвертая
58
205
о
2:
<
22
=
22“
235
24
255
дело никак порешить не могли и тратили время
в пустопорожних словах и в сомненьях, голос возвысил
юный храбрец и речет: «Что медлим? Сроки советов
вышли, к делу пора! Ужель не взблещем мечами?
Вас я зову -—- вперед, благородные! Рим и держава
нам в попеченье даны, поспенайте же смело за мною,
ибо еще жива республика!» Пылкою речью
наш угнетенный дух он взбодрил и, вместе поднявшись,
двинулись мы за вождем. Он высилея выше, чем древле
Амфитрионов сын, когда в сраженье жестоком
звероподобный народ побивал дальнобойною мощью!
Так мы идем и пришли к Метелла трусливого дому —
первым вбежал Сципион. Постыдное сборище длилось,
страхом питая страх: еле-еле шенот упылый
слышался, словно у всех языки свело с перепугу;
лиц выраженье точь-в-точь как у жалких узников скорбно,
коим в муках смерть суждена приговором жестоким;
но хоть дрожат горемыки в тоске, погибелью близкой
ошеломленные, все же всяк и судит и рядит,
как бы сбежать и где бы найти к спасению выход.
Тут-то наш вождь с клинком наголо совет прерывает
грозною речью: «Клянусь Громовержца святостью горней,
что никогда, покуда я жив и членами крепок,
Рим не брошу в беде, не уйду из Италии скорбной
и никого не пущу! Квинт Метелл, тебя обязую
клясться со мною, а ежели вдруг откажешься клясться,
нриметаь смерть вот от этой руки! И прочие знайте —
час вали последний грядет!» —и меч он занес для удара.
Тренет трусов объял: сам Метелл, умысливший сговор,
оцепенел — сокрушила вмиг внезапная дерзость
робкие души, точно как свод у хижины шаткой
гневный Юпитер дотла трехзубым рушит перуном.
Страшен согражданам лик взъяренный и не страшнее
изблизи было бы зреть в Ганнибаловых стягах нобедных
лютой погибели боль иль горького рабства оковы,
а потому присягают все, как велено: первый
сам Метелл, за ним остальные. Так доблестью дивной
бегство постыдное вождь укротил — по году шестому
после того, как отца он от верной вызволил смерти.
Сгинули вскоре, увы! великие светочи Рима
оба разом: почти в одночасье честь Сцинионов
злою погребена Фортуной, к измене и к смуте
исстари дружную нам склонившей Испанскую землю.
Ни одного не нашлось из тысяч вельможного мужа,
кто бы дерзнул своеручно лечить открытую рану
неисчислимых бед. Тогда за родителя с братом
Африка
275
290
мстителем сделался сын: он преграду гор Пиренейских
преодолел и — духом сильней, чем войском! — повергнул
вновь Гесперийский край под ярмо квиритских уставов.
Вширь и вдаль покорил он страну: от моря до моря
‘весь необъятный простор и от крайнего края, где узкий
твой разделяет пролив Столпов Геркулесовых скалы,
вплоть до гряды хребта, что зовется по присноживому
пламени, — с оных высот долины галльские зримы.
Ныне все, что ни есть в сей земле — люд, скот,— из полона
вырвано вражьего, все Фортуны промыслом наше!
Малый пример изберу из деяний красы многославной.
Город есть — Гасдрубал его заложил на Испанском
береге и нарек Карфагена знатным прозванъем:
крепость сия с одной стороны неприступной стеною
защищена, а с другой — Океана пучиной бурливой.
Вся финикийская спесь сюда сбиралась: знамена,
войско, оружье, вожди — все тут, потому что коль с моря
или же с ближних полей открытых недруг нагрянет,
то не сыскать для войны удобней и выгодней места,
где и в столицу бежать всегда наготове дорога.
Весь окрестный народ успел от опасностей бранных
в стенах укрыться — вот так, когда полыханье пожара
дымом дохнет смоляным и взовьется пламенем жгучим,
люди прочь бегут от соседства с грозной напастью,
домы бросают, добро нажитое тащат с собою
и под надежную сень отовсюду стремятся в испуге.
К этой-то крепости, путь по указке молвы пролагая,
двинулся наш Сцицион: презревши прочее, с войском
он поспешает сюда, городит осадные станы,
роет с насыпью ров — ров мелкий и вал невысокий.
Слово предивно мое, но правдиво! Ни прочные стены
в башенной силе своей и во всем оборонном устройстве,
ни в отчаянный час защитников рьяная удаль, .
ни укреплений мощь, ни полки несчетные стражей,
ни дальнобойных машин по нашему войску удары
не удержали вождя, который средь жалящих копий
смело на стены взошел. Короче сей краткой осады
свет не видывал — все началось и все завершилось
бранью единого дня. Не скорее гнезда бросают
мирные горлицы, если с небес Юпитеров хищник
прянет, и не скорей от льва пугливые зайцы
прыскают в норы, чем стража тогда креностная бежала
с башен своих наутек: в кремле надежном иные
прячутся, прочие тут и там в городских закоулках
гибель находят, и звон клинков со стоном предсмертным
вместе слышны, и битвенный клич мешается с плачем,
Песнь четвертая 61
295
300
305
31
5
315
32
я
33
её
33
я
С ревом и воем таким порою на нас непогода
от Эфиолских брегов налетает сонмищем Австров,
издали жути нагнав, а после ближнею тучей
грянув: камни вода во взбухших уносит потоках,
влаге русла ручьев тесны, и сонные прежде
струи ярой волной разлитым подобятся рекам;
нахари в страхе бегут — небесной ужас напасти
гонит злосчастных прочь, в бушующих водоворотах
гибнут стада, и, куда ни глянь, в испуге увидишь
всюду одно: впереди огнем сленящим отверзто
небо, плещется смерть у ног — никуда невозможно
кинуться и невозможно столть; рыданья и пени
и голосов стенающих вопль раздаются в тумане.
Ясным блеском в тот час просияла вождя молодого
свойств природных краса — сколь велик он в битвенном деле,
сколь после брани велик. Воистину, силой оружной
недруга так теснить и Марс не умеет, сминая
злой колесницею строй фракийский и взмыленных коней
с яростью меньшей стремя через Гебр! Но едва сокрушилась
крепость, и, бросив меч, взмолился враг о пощаде,
сразу ратный пыл угас в полководце, покинул
душу гнев и десницу клинок — миротворный Юлитер
черную так проясняет грозу улыбкой сквозь тучи:
ветров стихает порыв, ураган бежит стороною,
солнце светит, в ночи мерцалот звезды, и снова
мир во вселенной царит. Спокойно поступью в крепость
путь победитель держал: оп сперва приметой победы
римские стяги велел водрузить па башнях высоких,
после назначил богам благосклонным воздать благодарность
жертвой пристойной — итак, облекшись жреческим чином,
бычью широкую грудь он ножом пронзил своеручно
и к всосожженью призвал Громовержца, пенатов Фригийских,
Ромула душу и всех по порядку святых и предивных
Лация стражей, которым Рим навек в попеченье
вверен, за то заслужив столицею сделаться мира.
Эти исполнив дела, он должной хвалой и наградой
всех достойных бойцов отличает, зная наверно,
сколь отваге почет питателен. Старозаветный
строго у римских вождей от веку блюдется обычай:
чтобы всегда, когда осажден высокоукрепленный
город, того бойца, которому первым па стену
доблесть иль счастье помогут ступить, венчать за заслугу
славным венцом, что стенным именуется подвигу в намять,—
лучше награды нет, ибо жаждою полнятся славы
62
Африка
340
350
380
65
370
375
$80
души и всякий рад опасность презреть ради чести.
Вот потому-то вождь и старался стрекалом почета
ратную страсть распалить, однако же в мненье народном
единогласья нет: на высшую честь притязают
двое, и войско шумит великим волненьем и спором —
этим милее один, а те соперника хвалят.
Так, когда кабана подняв из логова, в дебрях
скрытого колких, псы на земле лежащую злобно
рвут добычу, и всяк от размыканной туши поболе
хочет кусок ухватить, наверху меж зрителей юных
шумная распря идет: кто из своры первым вцепился
в ляжку мохнатую, кто в загривок щетинистый первым
вгрызся и крови свиной кто первым из первых отведал,-
псы за охотничью часть грызутся, а с дракою рядом
всяк пустобрех своего победителя славит до неба.
Слыша, как войско шумит и готово в гневе мечами
расирю решить, Сципион к побоищу новому повод
чует со страхом — и вот созывает на спешную сходку
спорщиков, дабы смирить убежденьем вовремя смуту.
«Ежели сразу двоих мужей», — он речет, —«отличила
столь далеко обогнавшая всех столь славная доблесть,
то лишь она одна с собою и спорит: награда
принадлежит никому иль обоим — второе честнее,
ибо первого нет перед лервым». Кроткое слово
высказав, он наравне обоим главы венчает
зеленью знатных венцов — иссякнул в совместниках мигом
гневный задор, и настал конец прискорбной обиде.
Так же порой быков подстрекает ярящихся злая
ревность в бой за красу желанную милой подруги:
целят рога во врага, мычанием полнится грозным
воздух, в стаде раздор, ибо оба соперника любы
множеству прочих тельцов,— но если заботливый пастырь
предугадает спор и страсти приметит свирепство,
мигом он к пастве спешит, усмиряет ласково злобу
шепотом нежным, дарит забиякам венки травяные
и на далекий луг победителей гонит довольных.
А между тем толпой несчетной, несчастной и жалкой
жены рыдают, и плач многослезный несется по стогнам.
Вопли расслышав, стыду защитником стал благочестный
юноша и повелел в надежной укрыться твердыне
всем, чей возраст и пол насилия страхом опасны,
всем, кто без помощи слаб: назначено быть под охраной
достопочтенным жрецам, а всходить к воротам иль к стенам
Песнь четвертая 63
женщинам воспрещено, дабы взор похотливый стыдливость
не осквернял и чистой красы не порочил очами —
этого ради вождь полонянок сонмы подальше
прячет. Дивитесь с небес, о боги, сколько величья
в сердце
