как полководец велит. приму, коль пе мнит, что с отъятой
жить я могу душой! Коль булыжника грубого тверже
{65
Песнь пятая 75
7
&во
дуе
за
зи5
(и
мрачное сердце твое и в груди булатной застыло,
то почему, Сцилнои, со свирепою строгостью римской
ты не поймешь, что губишь сам любезного друга?
Стала докукой тебе моя жизнь! Ужель не однажды
грудью встречал я мечи, чтобы смерть принять от любови,
чтоб исстрадавшийся дух слезами и вздохами ныне
весь изошел? Не такой конец мужам подобает,
но выбирать не дано мне другого!» Достигнул созвездий
з скрежет зубовпый царя, далеко по станам окружным
слышный,— трепет объял полки от звука рыданий.
Гнал в ту пору коней запаленных к закатному брегу
Феб торопливый, а тут припомнил, как жарко пылало
сердце его от красы гемонийской сладостной девы:
снова пред ним она, святыня его, несказанным
чудом отъятая —- Лавр — цененеет в твердости стройной.
снова разлука тяжка, печаль горька, и целует
снова и снова он ствол, отходящей теплеющий жизнью.
Тут пожалел он царя, с ним любовной сходного мукой.
сам занлакал и слезы омых не прежде, чем в бездну
вод Океанских нырнул, поводья вверивши Ночи.
А между тем Сцииион — воистину лишь посредине
дарит Фортуна нокой, по сколько в бедствиях скорби,
столько н в счастье забот! — всю ночь размышляет усердно,
как ему далее быть: ударить ли лучше ло степам
дрогнувших недругов — в прах сокрушить Карфагена твердыню,
илн ливиян поля истребить от края до края,
нли на краткий срок передышку дать изнуренной
коннице, мирный привал усталой дозволить пехоте.
Тоже пе меньше тревог доставляет другая забота
бдительной мысли вождя: каким путем через море
в радостный Лаций везти фипикнян толны плененных
а особливо царя с супругою,— как бы охрану
им понадежнее дать и кому бы вернее в дороге
препоручить драгоценный груз. Тревогою сходной
мается часто купец, который в благоприятном
плаванье прибыль стяжал великую: так же решает,
чей корабль довезет верией самоцветы и злато
и под охраною чьей. Сциниону Лелий опорой
главпою в деле любом — пикакому товарищу вверить
с лучшею верой нельзя ума утомлепного думу,
а потому его зовет он средь ночи: торопит
вооружать суда, из отборных отборной дружине
весла вручить и спешить добраться до отчего брега.
Вовсе не так провел эту ночь злосчастный влюбленный,
слезной томимый тоской. Какую хитрость измыслить?
Африка
530
335
540
358
555
к богу какому воззвать? какими мольбами распутать
пряжу лютой судьбы для спасенья милой подруги?
То па уме у пего, что можно с женою любимой
тайно уплыть за Столпы Геркулесовы — в дальние дали
к присноблаженным краям, о коих сказано в сказке;
то вознамерится путь держать прямиком к Карфагену
гордому — старых друзей просить о прощенье смиренно.
лишь бы над ним и женой возлюбленной сжалились в горе;
то тянулась рука к клинку, то к веревке — смертельным
шето сдавить узлом и с жизнью разом расстаться,
самоубийством копец положив безмерным страдапьям.
Часто оп брался за меч, лишь стыда удержан препоной.
ибо ни гибель ему не страшна, ни жизнь не прелыцает
вдовая, но запятнать свою преступлением славу
он боится навек — и сжать рукояти не смеет.
Так он на ложе всю почь беспокоен: душа истомилась
лютой любовью, грызут тревоги жестокие сердце,
весь оп в жару — не спят скорбь, страх, обида и ярость.
То ласкает в слезах отдаленной призрак подруги,
то расточает слова и лобзанья ложу пустому
и наконец, печаль превозмочь не в силах, утишить
хочет страданья, изливши скорбь в многогорестном плаче:
«Ты, что без меры мле дорога и жизни милее,
о Софонисба, прощай! Никогда не увижу, родная,
дивный твой лик поутру, когда соплетаеть неспепило
в косу златые власы, что вольною вьются волно!о;
сладких не слышать мне слов, чтб богам небесным утешны,
благоуханных уст не ловить затихающий шепот —
буду один, в ледяной застыну безбрачной постели.
Ах, когда бы со мной разделила подруга могилу,
чтобы хоть там, коль тут нельзя, в согласии годы
вместе мы провели: сколько счастлив будет наш жребий.
ежели пепел наших сердец воедино смешает
смерть, — никакой Сцинион не расторгнет назней любови!
Ах, когда бы слились воедино в убежище дольнем
наити тени: вволю бродить под миртовой сенью
вместе — там Сципион не разымет нашей любови!
Вместе будем бродить и вместе плакать, навечно
вместе — такую чету никогда разлучить не сумеет
сам стальной Сципион и пе сломит нашей любови!
Стану на зависть богам преисподним, на зависть Цереры
зятю, на зависть соимам немым блаженной в Эребе
тенью — мпе Сциопнон не отравит сладость любови!
В звездную высь влеком, устремитея к горнему небу
сей полководец святой, людскому обычаю чуждый,
в не посхочет гнаться за мпой в подземного Дита
Песнь пятая 77
585
Ут
375
580
585
590
вов
бледное царство — влюбленных чету не будет тревожить.
Хоть бы ему никогда не бывать в пределах Ливийских!
Хоть бы ему всегда на брегах оставаться Латинских!
Горе! чего я прошу, безумец? Останься он дома,
был бы безвестен и мне моей драгоценной подруги
солнцеподобный лик, без нее была бы не в радость
жизнь! — каков же разлад, коль сразу дарит и отъемлет
жизнь по прихоти вождь? Сцяпион, товарищ любезный,
пусть бы ты в Рим поспешил, едва стяжавши победу,
пленником взявши с собою царя и царицы не видев,
чтобы осталась, тобой позабыта! Но втуне молитвы
к небу глухому: воинства князь, победитель всесильный
цленницу хочет себе, а не дам, так сумеет заставить
и неуместность просьб просителю будет не в пользу.
Требует ласково он, но немая угроза во взоре,
требует он, и мольбы — я знаю! — от власти державной
нас не избавят. Ужель покорюсь? Нет, прежде неруном
пусть разразит мне главу Юпитера гневного ярость,
пусть меня прежде земля сожрет, пусть хляби морские
в лживую глотку царя, обет преступившего, хлынут!
Мне ли в угоду римским вождям нарушить святыню
брачных уз? Коль захочет царь, то жить без супруги
волен — оно и верней, потому что был целомудрен
отроду-наш Сципион! — но ныне союз заключенный
нерасторжим, хоть гнетет державной власти громада
неумолимая. Как же мне быть? Умрешь, Софонисба,
жертвою мужа умрешь любимого — злобный Юпитер
жертвы желает такой! Не бывать тебе бранной добычей
на Италийских берегах, не бывать у латинянок в рабстве,
не укоришь ты меня в вероломном обмане, в забвенье
клятвы честной — умрешь! Ужель умрешь? Невозможно!
Смерть ли жестокая плод любви? Смилосердствуйтесь, сонмы
горние, — верность попрать пора: к окраине мира
мы убежим, в глубину пустынь удалимся Ливийских,
в царстве схоронимся змей, где нам схорониться надежней
будет, чем дома,— туда Сципион наверно за нами
не доберется. Язвить не дерзнуть ядовитые жала
нежных твоих подошв и меня свирепые твари
тоже не тронут ради тебя. Жена предрагая,
быть по сему — бежим и тебя от смерти избавим!
Весело вместе с тобой я бедность, изгнанье и бегство,
беды любые снесу. Но нет: коль женскую дуту
знаю, за мной не пойдешь — царице слишком привычен
гордый престол, да хоть и пойдешь, я сам для побега
не снарлжен, и пути для нас могуществом римским
заперты, а Сципион знаменит до края вселенной.
Приноминаю сон, который видением жутким
78
Африка
$05
810
825
835
средь тишины ночной меня встревожил когда-то,
но не понятен был: не ты ли белою ланью
мне явилась, силком от супруга, простертого в прахе
отнятой, дабы потом враждебного пастыря властью
нового олекуна лишиться? Хоть и такая,
ты мне была мила! Но зачем завершилось виденье
смертью? Боги, молю, отведите знаменье злое!
Сколь мне страшио! досель, как снилось, так же и въяве
все сбывалось точь в точь и слом я не был обманут —
что же мне делать? Умрешь, умрешь, потому что другого
выхода нет, о жена злосчастная! — я же виновник
стану смерти твоей! Так что ж мне останется в жизни?
Ведомы вам, Венера и ты, Юпитер небесный,
смертные наши дела и здешнего мира печали:
кто же мне скажет слова утешные тихою ночью,
чтоб отлегло от души забот непомерное бремя?
кто же обнимет меипя, кто сладким коснется лобзаньем?
сладости нет без тебя! что толку в чертогах просторных,
в толпах слуг? к чему тирийским пурпуром ложе
стлать и дворец наряжать узорочья пестрого блеском?
что мне царский венец, на что мне пространное царство?
втуне! терзает душу мою негасимое пламя —
горе мне! милый досель и милый за гробом исчезнет
сладостный облик куда? Отныне живущего радость
лучшая — плач о тебе, любимая! Ах Софониеба,
ты людей и богов краса, ты нашему веку
прелести вечной пример и горнего проблеск сиянья,
ибо, взглянув на тебя, поверишь в поприщ надзвездных
неиссякаемый свет, который добрым богиням
дивную дарит красу, — ах, услышь мой плач, преблагая!
Память какая мне, горемычному, станет отрадой?
Очи, пред коими блеск сверкающих в небе созвездий
меркнет, ужель, увы! в могильном сокроются прахе —
очи, кои богов высоких волю смягчают,
очи, кои бойцов жестоких гнев усмиряют,
очи, которые мне покой и забвенье дарили?
Белого слава чела, человечьей божественней славы,
кудрей златою красой венчанная,— ей ли во склепе
тесном тлеть суждено? А смех, который стальную
тронет грудь, укротит грозу ин тучи развеет
’ на небе, — он ли навек затихнет в Тартара бездне?
Горе мне! счастливы дузти в аду, пред коими скоро
светоч пежданный взойдет и мрак вековечный разгонит!
Горе! в добрый рожденные час, узреть оли вольны
ту, кого смерть от очей моих отхитила: дивной
поступью белых ног она взойдет на сужденный
черный челн и скользнет чрез пучину бурливую Леты.
Песнь пятая
$10
380
885
85
595
Сколь ты удачлив, Харон! когда бы ворочать кормилом
мне довелось, то долго бы я не причаливал к брегу,
ты же мог бы меж тем в моем державствовать царстве!
О непавистный старик, когда ты столь чудное чудо
видывал? иль па веку ты такое вповь повидаешь?
Зрел ты некогда здесь невесту, от Этны скалистой
к ложу хозяина тьмы влекомую, облик Элиссы
нашей тебе знаком, ты грозную знаешь Роргову
и Лаодамию — ту, что вослед супругу прияла
в петле погибельной смерть, ты милую видел Прокриду,
Тевкрову пагубу зрел и единую Миноса дочерь,
ибо другая к небу взнеслась в венце многозвездном,
но у кого такая краса и такое величье?
Грубый старик, поверь! отныне никто во вселенной `
равной не встретит — не сотворял подобного дива
век первобытный! Тронет тебя миловидность младая,
влюбишься, старче, поверь! и наверно сам возмечтаешь,
чтобы замешкался я по стопам злосчастной супруги
в лодку твою низойти. Приду! ненадолго темницей
этот пребудет мне свет, а ежели станет препоной
сила телесная — что ж? тогда своевольною смертью
кончу жизнь, а ты, старик, судом милосердным
юности пыл суди, коль жжет тебя сходное пламя.
Цербер злобный! тебя сумел песнопевец Родопский
звуками лиры смирить, насколько же больше смиришься
ты при виде супруги моей? Царя преисподней
разве не тропет она? Боюсь, он тебя, Прозерпина,
матери ветхой вернет, моею прельщенный подругой.
Нет, несбыточен сон — сам себя, Массинисса, морочить
ты в безуметве любви: не будь подарки Фортуны
тщетны, длилось бы счастье твое, а ныне довольно
плакать, довольно царю горемычному длить причитанья.
Сладкая мпе красота, души моей лучшая доля,
краткая радость, долгая скорбь, жена предрагая,
ты к Елисейским полям прямой удалинться тропою,
мне же по смерти твоей оставишь лишь слезы да стоны,
но за тобою уйду и так излечу мою муку!»
Тут он смолк и в дремоту впал, на краткое время
членам усталым обманный покой даровавшую разом,
но и во сне все сетовал он, проклиная Фортуну
злую, Небо и Лд, и богов с человеками вкупе.
Вот, вэзвещая близкий конец несчастливой любови,
Феб пробудился и ввысь из вод устремился Восточных,
зорю пропела труба — встрепенулся царь и во гневе
прежнем с ложа восстал, по-прежнему пенями полон.
86
Африка
+00
205
4х0
415
120
425
430
Смотрит на стан, внимает полков пробудившихся гулу,
воли страшится вождя, уверен, что если откажет,
