крайняя мира всего, спасенье последнее наше, |
сжалься! взгляни, как сограждан твоих терзает Фортуна.
как пременилась судьба. какой грозящей рунипой
рок павис.
Если еще не пылают твои подожженные стены,
то потому, что защитою их далекая слава
здешних дел твоих; по ботось я, покуда мы плыли,
уж подступился. увы! пожар к отеческим кровлям —
ибо в мгновенной грозе и в сугубой беде покидали
мы свой берег родной. Помоги дрожащей державе.
лас которой к тебе долетает сквозь дальнее море
и к благочестью зовет: иль к нам возвращайся зовущим.
’иль почитай себя единой погибельо нашей!
Знай. что уже к берегам ливийским — не лжет мое сердце! —
держат позвратный путь корабли, которыми правит
брат твой. Но если бы все, все братья и общий родитель,
в пебо взочедший, не зпав поражений под Марсовой семьн).
здесь предстали помочь — вотще! Не стал легковесней
гнев богов, п перст пе стал ненадежней, которым
Парки пам участь прядут. В тебе сегодня едином
жизль. свобода. краса и честь несчастной державы!»
Молвил и слезно устами припал к всепобедной деснице.
°Слыша, как речь подходила к концу, все суровее ропот
рвался из уст вождя: сжат кулак, напряжепы мыищы.
ч.2.
Африка
455
>
56
Точно так змея, заговориые песин услышав
и роковые рокоты слов, претящих рзануться
к жертве, с силою хрип и свист испускает из глотки,
» кольчатым телом своим в узлы сплетаясь и в петли.
То Ганвибал ударял себя в лоб рукою, то к небу
взор возводил из-под влажных ресниц, то на рать финикиян.
столько с. ним перенесшую битв, посматривал хмуро,
и наконец произнес; «Карфагена и пашего рода
видя, познал я то, что и мне готовит Фортуна.
Ныне пред оком моим последняя нашего града
участь. и словно у ног позорные груды развалин.
О Карфаген, дорогой Карфаген, увы мне! Но кто же
предал тебя и меня и наши над родом латинским
все победы? Враги — кругом. и много их. тайных.
Сколько раз налагался запрет на то, чтобы слали
деньги для войск, и сколько раз поределым дружипам
был запрет на новых бойцов! Что ж, ненависть въяве
верх взяла: приказан возврат, и я повинуюсь.
Против воли иду: не вздумай гордиться, заморский
враг! не ты победил меня в стольких сшибках и схватках.
Рим. ни всей Авсонийской земли соборная сила —
я побежден от своих, из дальнего Лация изгнан
’ завистью, хитростью злой, отнюдь же не Марсовой сплой.
Меньше сил приложил для позорного этого бегетва
оный герой Сципион, чем налг Ганнон вероломный
и ослепленный народ, послушный сужденью сената-
Он ненавидел меня, мой род, богатство и славу.
но. не умея сгубить одного, он общую гибель
рушит на наш народ — всей тяжестью пашего града
он задавит меня, а на эти развалины встанет
мститель за римскую кровь и злейший враг финнкнян».
Так скрежетал, разъярен, Ганнибал, обезумленный лютой
болью; подобен ему израненный, с пеной из пасти,
вепрь, стоящий в упор, поставив дыбом ц(етину.
Есть на дальнем краю Италии город, когда-то
славный; потом, оскудев, сохранил он отменную пристань:
имя ему Кротон, а лицом он к всходящему Фебу.
Храмы блистали здесь, посвященные выпшней Юноне.
полные знатных картин: искусством греческой кисти
так расписал их Зевксид, что по целому кругу земному
благоговейно твердили о них. Суровой богини
образ рисован здесь, с пяти обнаженных красавиц
` слисанный так, что краса от красы обобрана с каждой:
что найти творец в едином отчаялся теле,
то он от многих собрал в единый прекраснейший образ.
Песнь шестая 93
65
хто
575
+95
305
Здесь-то флот. снаряженный давно, стоял финикийский
втайне и к бегству готов — потому что такой полководец,
зная изменчивый путь войны и превратности рока,
заблаговременно здесь поместил свой строй корабельный,
всякий имея в виду исход. Схода-то собраться,
в гневе на мир, богов и себя, он велит подначальным.
Мало того: не сытый еще италийскою кровью,
теням усопших здесь он приносит последнюю жертву.
Горе! жалостный полк мужей, обреченных несчастью,
что готовит тебе судьба? Напрасно пытавнтись
страхом понудить бойцов покинуть кровавые станы,
дабы вослед вождю в морское направиться бегство,
вмиг бледнеет злодей от ярости нечеловечьей:
он, Ганнибал, седых стариков и юнцов безбородых
кои, отбросив испуг и доспех, с надеждой и верой
у алтарей святых искали защиты — напрасно! —
всех велит перебить. Жаркой кровью полнятся храмы,
стонами кровли звучат. Таким-то пятнает кощунством
святопреступник дверные столбы, которые клятве
у финикиян залог, и образ Юноны, и прочих
страшных богов: весь храм гудит от смертных стенаний.
Оную жертву морским богам почитая довольной,
вождь и свирепый попратель святынь на высокую всходит
кормчую часть корабля, окровавленный чал отрещает
и, победитель, в слезах покидает поля италийцев.
Долго молча смотрел он назад, на тучные пацтпи
из отдалявитейся зыби пучин, в суровые складки
хмуря чело и зраком грозя желаиному краю.
но наконец проролтал с угрозою шепотом пылким:
«О Италия, о глава ее, Рим непреклонный!
Что за Фортуна исторгнула вас, играя, из нашей
глотки, добычи лишив? О ты, из богов высочайший,
ты, столь много раз препятственный пашим усердствам
и отымавигий за малый миг плод долгих усилий,
ты, Юпитер, ты, вероломный заступник авсонов,
как же в единый день ты столькие наши успехи
преобразил в ничто? Если страстью губить ты пылаешь,
то почему не нисшел ты ко мне на Каянское поле?
О, когда бы возпик ты, зримый, меж спорящих строев,
вооружив десницу твою гремящим перуном!
Мульцибер, ты в Этнейском котле халибову плавку
в три острия закалил бы, тройной разящие раной;
щит отцовской руке вручила бы верная дочерь
Дева Паллада, прикрыв твою грудь Горгониным ликом;
обок тебя, и справа и слева, явились бы взорам
Африка
54
=
15
520
$25
35
540
$5
боги; взмела бы песок колесница гонителя Марса;
многою смертью Феб истощил бы колчан за плечами;
и обратил бы на строй полков сразившую стольких
чудищ силу свою Алкид, родителю в помощь, —
но и тебя и богов сокрупила бы наша Фортуна!
О Бомилькар, мой лузший друг и вернейший советник,
горе! —зачем в тот день твоим пренебрег я наказом?
Я, испытан в годах и боях, почему не решился
столько отваги явить, сколько днесь в свои юные годы
неукротнмый явил Сципион, под нависшею смертью
от италийских брегов представ пред твердывями Бирсы?
Я — победитель, и я — убоялся войти в побежденный
город? Ито помешал ворваться кровавой дружиной
в Рим? и возлечь на пиру, о коем реклось в уговоре?
Он, Юпитер, увлек коварством в грядущие леты
наши сленые сердца!
О! когда бы дальнее время
взору могло моему предстать хотя бы в тумане,
то пи единый бог па земле, на море и в пебе
и ни единый народ моего не мог бы преторгнуть
натиска. Вера моя н надежда моя па победу —
вот что спасло тебя, Рим. В роковые такие мгновенья
были спасеньем тебе не мечи, не мужи, не стрелы,
а промедленье мое. Увы! сколь многою кровью
вмиг бы вскинели моря и покрылись тирренские бреги!
Сколькими трупами Тибр взгромоздился бы, красной волною
выйдя за край! А сколько квадриг и сенатских оружий
в блеске златом, сколько гордых домов во мстящем ножаре
гибель явили бы нам, и сколько бы тысяч и тысяч
пало в резне — все то, чего ныне страшусь для отчизны.
О, какой бы крик, какой бы вопль и стенанье
слух ласкали бы мой нежнее, чем мирные песни!
Стыдно, что я не поднял меча, не начал сраженья:
город был предо мной, и столько в нем полководцев
прятались в темных углах. И все же, ежели здраво
мыслю. когда-то и я вызывал ‘над собою попутный
гнев твой, Юпитер, когда гремели перунами тучи.
Помнят о том, окрасивитись в кровь, река за рекою:
Тицин, струей потеплев, и Требия, ставшая красной,
с противоставших стекавшие гор и единой дорогой
пересеченные,— помнят о том, что было над ними
и что унес приявший их Пад в Адрийское море.
Помнят о том — и как позабыть? — тразименские рыбы,
кровью авсонской жирны досель,— по надобно ль дольше
перечислять? вовек в италийских столбцах летописных
имени быть моему, Ганнибалово имя в латинской
памяти будет стоять. Немного уже оставалось
Песнь шестая 95
ра
&
56
=
56.
я
87
—
575
58
<
580
до торжества: но зависть встает в могучем Ганноне,
° зависть вотает в богах.»
С таковой печальною речью _
плыл Ганнибал, пребын в Италии три пятилетья
и па четвертом горюя о том. К родным побережьям
он направлялся с такою тоской, с какой покидают
милую родипу или друзей, как будто горюя,
что из враждебной земли приказом в отечество изгнан.
Мрачный от сих забот и от пеней сих запоздалых,
дальше помалу ведет он суда: уже утомленный
Феб свою четверню вверял волне иберийской —
здесь наступившая ночь и путь, промеренный в море,
скрыли берег из глаз. Тогда-то усталое тело
предал вождь беспокойному сиу. От севера к югу
путь держали суда, и начальник, блюдущий светила,
всем объяснял морякам, приставленным к кормчему делу,
свойства железной стрелы, едниому верной магниту,—
в этих заботах они вето ночь пребывали бессонны.
Утром отходят ладьи от онасного бурями брега,
путь по открытому морю держа, а северный ветер,
шире вздув паруса, ведет их попутным движеньем.
Только что ясный день вставал из пучины, и звезды
меркли со всех сторон, убегая встающего Феба,
как одесную сёбя, на пяте италийской подошвы
слышат опи охриплый пролив, претящий сомкнуться
двум разъятым горам — ужасающей издали Сцилле,
жадной хватать моряков, и всегда леснокойной Харибде,—
страх от которых двойной. Но гребцы многоонытны были,
путь держали левей и Фебу в лицо заглянули.
Видят они вдалеке вершину дымную Этны,
серных потоков исток: когда-то пашни циклопов
здесь простирались, а после дворцы воздвиглись тиранов.
° Вот явилась вдали Сиракузская славная пристань,
и корабли бороздят залив, в котором когда-то
край покинув родной, под бичами неистовых фурий
гибли аргивян суда боевые. А вождь, дозирая
стены, являвшие вид еще недавних крушений,
вспомнил, каков был Марцелл, которому славу триумфа
граждане, сдавшись, несли открыто, покуда коварный
некто измену плел. Вот выгнулся берег Пахина,
и, покамест разят его ветер и волны флота,
солнце зашло, и кончился день по велению рока.
Ночью плывут онй вдаль, в открытое пеннос море,
от Тринакрийской земли кратчайшей дорогою к югу.
Медленно шла в небесах, отражаясь светом в бесеветном
море, Кинфия. Вождь на корме двусветною ночью
Африка
$05
$10
Е
82
>
$30
835
360
бдительно бодрствует, строя в уме прозорливом расчеты
будущих битв, ненадежных трудов и тайных исходов.
В мыслях таких угадавши его, единый из ближних
начал такие слова: «О вождь, нам трижды желанный,
ежели просьба достойна моя,— поведай, какая
дума сейчас у тебя на душе? Не презри просящих:
я — посланец к тебе, из столичного присланный града
теми, кто, каки я, изнемогши, свои упованья
на возвращенье твое возложил. Когда к фипикийским
ты подойдешь берегам, — раскинешь ли стан прибрежный,
чтобы сраженье нринять? или в стены войдешь городские,
чтобы явленьем твоим вдохнуть в защитников сил?
или иным, быть может, путем, к наилучшей из целей
мыслью придешь? Какую ты мнишь страданиям меру,
учаеть какую для нас и исход трудов предстоящих?»
Вождь отвечал: «В таком небывалом сплетенье событий
’ может ли даже бог изыскать надежнейший выход?
Мы плывем в Карфаген — таково повеленье Ганнона!
Может быть, л и войду в любезные отчие стены,
ибо я сам желал бы того: желал бы увидеть
силу, облик, дух и стать и чаянья граждан.
Если же мне на пути объявится юноша римский
© войском оружным, — тогда решено, что будет сраженье,
и добровольно готов я принять все то, что на долю
бог пелит и Фортуна пошлет». Сказал и умолкнул,
сумрачным сердцем смущен. Тут из кормщиков старший, искусный
кормчим ворочать веслом, обратился морщивистым ликом
к звездам, к морю и рек: «Молю тебя, вышний Юпитер,
и прародитель Нептуя, и все небесные силы:
нам простите грехи, отведите от Ливин гибель
лютую, злой
