летами был их вождь, но и сей отец достославный,
коего чтили тогда красой Авсонийского края,
сих устрашался мечей и знамена хваленые кровью
выпачкал, в бегстве своем на ваши клинки напоровшись.
Разве сегодня наш враг вдали от отечества бъется
здесь под лучшей звездой? иль наши знаменья хуже
здесь — у отческих врат? Нет, не верю, что столь презирают
боги благой Карфаген, чтобы крепкие римские стены
оборонить не дерзнув железом, ныне посмели
нашим стенам грозить! Завлекло сюда римлян безумство,
нам же Фортуна сама на позорище их даровала
властная. Как тогда мы с перстов кровавых срывали
столько перстней, что мерами мерями гнутое злато,
радуясь родине громкую весть донести о толикой
славе, — так и теперь Карфаген-победитель увидит
Африка
49%
95
чи
ая
92%
=
930
статную римского выю вождя в железных оковах,
так и теперь, подобно скоту, гонимые толпы
римлян по городу будут! брести, и с ними речистый
Лелий и тот переметчивый царь без царства, который
наши покинул ряды. Заклинаю силой всевышних
вас, нумидянин и мавр, страшитесь надменного гнета —
разве не. вас под бичи ‘желает пригнуть Массинисса?
Вы, о галлы, в бой на старых врагов устремите .
прежнюю страсть и свежую сталь: вот — стан, где добыча
будет наградою вам и долго копившейся злобе.
Вы, лигурийский народ, за мной и моею судьбою
шедший велед во всех трудах на суше и в море,
радуя взоры мои,— за дело! и если награда
ждет победивших, то вав, по заслугам вашим, не долы
в чащах несных, не горы, в крутых бездорожных утесах,
а италийских земель ожидают обильные села
в тучных полях — ибо смолкнет навек ваш страх и казнитель —
лютый Рим. А вы, чьи полки мне любезнее прочих,
вы. сограждане, вы, кому ни призывы, ни просьбы
со стороны не пужны, вагляните на вашу отчизну
в страхе огня и в страхе` меча нечестивых пришельцев,
на городские валы, за которыми нежное детство
прожито, где за почетом почет воздавался возросшим,
где ликовали вы столько торжеств, где почиют останки
предков, и слово хвалы в могильный врезано мрамор!
Ныне верность отчей земле — в оружной деснице
вантей и в доблестной вашей душе. Усталой отчизне
встаньте нодмогой за жен, за чад, для сердца любезных,
за матерей, дрожащих о вас, за святые седины
ваших отцов, за вечный почет старинным гробницам!»
Вождь еще пе смолк, побуждаемый жарким порывом
к новым речам, как вдруг из римского грянули строя
трубы. лружно взгудев, и восстал повергающий в ужас
гум от вражьих рядов, полонив и воздух и небо, —
так что в полете своем крылатые замерли птицы.
Грохотом устрашены, веколебались полки — и слоновий
н трепете строй обращается в бег на свои же дружины,
всех сбивая с мест; пред ними отпрянуло войско
правым и левым крылом. О, сколь незряч и несведущ
ум людской! Посмеяласв судьба: полководцем искусным
в первый поставлены ряд щитом и охраной отрядам
первый раззор слоны принесли и первую гибель.
Этот шум удержал Ганнибала на самой средине
речи. |
Таков певец, когда среди песни внезапно
ой оглушен громовым ударом с разверстого неба:
Песнь седьмая 425
9&0
945
960
96
я
970
он молчит, и дрожащий звук меняется в горле,
он возводит взор и черные сумраки видит.
Но не впервые вождь, в переменностях бранной Фортуны
пытанный, много крат под неравным сражавшийся Марсом,
выстоял: смотрит вокруг, смятен, на сонмища вражьи,
и поборает страх, кипучие силы и чувства
вновь съединяет и сам своему же смятенью препона.
Так свирепый вепрь, травимый лающей стаей,
противустать грызущим псам и оружию ловчих
вдруг повернет — и уши напряг, и дыбом щетина,
и стремглав на копья летит —
таков разъяренный
шел Ганнибал, взывая к отца великого духу.
Бывший против него неленивый душою воитель,
царь Массиниеса, едва заметив дротнувший выгиб
меж финикийских рядов, ударяет, врывается в войско;
где ни проложат слоны ему путь, он за дикими следом
мчится. По тем же путям и Лелий ломится прямо
в гущу оружных врагов, улучает и время и место,
рубит представиих лицом и гонит пустившихся в бегство.
А Сципвон, могучий душой,— как лев необорный,
в помощь львятам спеша, крушит и зверье и деревья,—
так он с мечом наголо во вражьи вознается строи.
Все на него полки взирают, взирает Юпитер
с вышнего неба, и солнце стоит, не ведая, есть ли
в мире иной, подобный ему,— так блещет он златом,
так порфиркым плащом сияет, красой полководца,
так молодой его лик хорош под крепким шеломом.
Тут, наконец, ветупают враги в рукопашную схватку,
римский боец с финикийским бойцом кровавые руки
круто сплетя. Неистовый гнев повелительно движет
два народа и двух вождей. Не бывало напора
Марсова в битве сильней, не бывало сраженья жесточе
в круге земном: не ради добыч, не ради награды
вышли дружины в бой — здесь те, кто собственной кровью
рвутся залить взаимной вражды зажженное пламя.
Дух во всех полках един и едино желанье
боль понесенных ран отметить хоть доблестной смертью.
И вероломство пунийское здесь и римская гордость
кликом клику в ответ звучат над каждым ударом —
брань слышна и мольба о постыдной пощаде, и с ними
вместе смертный хрип из взрезанных горл, и молчанье.
Этим приходит на ум жестокая дань побежденных,
126
Африка
97а
эво
985
998
995
4900
1005
нии
тем — обман и резня в недостойно взятом Сагунте —
все, чем оружных мужей ввергает в свирепую ярость
давняя злобная страсть, все сходится в душах в единый
узел тяжких обид и в долгих неправедность браней.
Грудь гремит о грудь, мечи мечам отвечают,
раны родятся от ран, и смерть мешается с черчой
смертью — любо врагам, пронзая друг друга, свергаться
к теням, неслыханной смутой мутя обитателей бездны,
и в бессловесный Эреб низводить враждебные души.
О безумцы! Сколь спокойнее мог и достойней
тот и другой народ пребывать в отеческих землях,
а не пускают к тому тщеславье, слепая гордыня
сердца и злая алчба, которая вечной надеждой
смертным льстит, и дущи жжет, и бросает на копья.
Строй наступает на строй, и не только общая гонит
ненависть в бой: о своих воюющий думает ранах,
и о погибшем отце, и о брате, к врагу обращая
мсетящий удар,— таково жесточит былая обида
души, и к новой борьбе воздвигает новая злоба.
В бой зовут вожди, возжигают их звучные клики
души бойцов, и влекут на подвиги, подвигов оных
сами являя пример. Прекрасна видится гибель —
душу отдать за землю отцов. Несметная сила
буйств и оружий встает, как гром, со стонами павших
в общий ужас слита. Уже глубокою кровью
льется река, орошая поля дымящейся зыбью,
ярый ток захлестнул и катит мертвые трупы,
грудами ввысь громоздятся тела человечьи и туши
конские, словно бы горной грядой врагов разделяя.
Мнится, менее были пловцы у Эгейского брега
поражены, когда из воды возник новородный
остров близ Ферасии,— знак, по мнению мудрых,
Риму суливший власть, македонянам — сущую гибель,
но непонятный невежде-пловцу, застывшему в страхе.
Между тем, почуяв испуг неравного боя,
с поля дрогнули прочь финикиянам дружные силы,
римляне — вслед по пятам; и уже, рассыпаяеь в погоне,
каждый сам для себя пролагал из римского строя
путь меж груд мертвецов: одни — шагая по трупам
ввысь неверной стопой, другие, скользя по кровавым
травам, ищут вокруг обхода отдельным отрядам;
сбиты с пути и те, кто ведут, и их знаменосцы.
Так, заблудившись в победе своей, счастливую воин
мог обратить войну в несчастную, мог пораженьем
славный день запятнать, когда бы, зоркий начальник,
Песнь седьмая #27
золы
1025
108
035
ла
1945
1150
1055
1160
не повелел Сципион протрубить увещанье к отходу.
Грянул приказанный звук, разнеслись знакомые зовы
по полю; сдержан разбег, и воин, следуя знаку,
вновь возвращается в строй, и вновь сшибаются рати
и продолжается брань с новой смутой и с прежнего силой.
Так порой в небесах порывы южного ветра
струдят тучи, на миг — тишина, потом загрохочет
гром, а затем прольется с небес и градом и ливнем
злая гроза. Сципион, пылая душою, отводит
войско прочь от поверженных тел, громоздящихея в грудах.
дабы опять, устремив знамена, всей силой на силу
ринулись рати на брань, наступая по ровному полю.
Верится: Бог с небеси в тревоге взирал на такую
гибель мощных племен, на тяготы лютого Марса,
раснолагая исход оружного грозного боя.
В этот день Фортуна сама, склонясь над кровавым
миром, в этих полях судила, кому из враждебных
сил достанется высшая власть, и скиптр, и держава.
Если бы жребий пал на добрый.исход Ганнибалу,
кто усомнится, что круг земной от края до края
взял бы в тугие бразды, воцарясь, Карфаген нечестивый,
и до скончанья веков иссякло бы римское имя?
Отдал бы сильный народ италийскую землю в добычу
варварских пришельцов, и превыше всех вознеслась бы
Африка. Если могла безоружная Греция имя
столько прославить свое, то победная Африка ныне
кольми паче могла! Но явило могущество Божье
жалость к молящимся нам, и вручила в страдные годы
мужа такого земле Италийской, которой на силу
силой ответил двойной, который не только насущных,
но и грядущих бед отвратителем вышел единый,
ибо не им ли его времена избегли урона,
ибо не им ли свобода блюлась в наступившие веки?
Вот уже в срединную высь благодатное Солнце
взъехав на ярость земной войны взирало со страхом.
Полон сил, не давая трудам сломить свое тело,
ни ударам мечей, ни зною, ни клубам горячей
пыли, там Сципион своеручно в бурю из бури
рвался — туда, где вражеский клин, силоченно грозивший.
звал его быть, иль завиденный лик врага-полководца;
и как срываясь с Этнейских вершин, жестокое пламя
опустошает трясущийся бок пещеристой кручи,
противуставшие глыбы крушит, ломает деревья
встречные, эхом гремит в килящих серой долинах —
так Сципион, валя нановал такою же бурей
43
Африка
о
97
1086
198.
“
уе
ие
всех и все, гласит мольбы: «Заклинаю, о римский
воин: победа иль смерть! за мной в последнюю схватку!
Это — единственный путь: не в Рим, так прямо к небеспым
кущам!» Нрича такие слова, врубился отважный
в нолк Ганнибала. Напор, великой исполненный мощи,
встретил, не дрогнув лицом, Ганнибал. Сразились перуны
Марса: здесь Сципион, а там Ганнибал, и с эфирных
высой дивится Марс, что еще не исчезли такие
влуги бранных служб и вожди воительных ратей.
Здесь взмолюсь и я: да ие смеют лживые греки
© ними двоими равиять себя; да будет им стыдно
праздной Азии петь и Гантских племен покоренье —
пусть парфянские смолквут цари и в персидских равнинах
строй мелькнувших фаланг; пусть руки опустит былая
‘Троя. Приамов дом, восцетый в греческих цеснях,
да и н латинских; и те владыки, чьи кудри душистым
маслом текут, а одежда струит ассирийские складки.
3 этих полях — не индус, не всадник, окутанный в пурлур
вместо брони, пе стрелец с негяжкими стрелами вышел
в робкий строй — о нет! рожденная в брапном уборе
римская юность здесь италийскую свежузю силу
движет в бой, а против нее закаленные в сечах
афрские встали полки, чьей доблести лучший свидетель —
страны испанской земли, а пуще того — и латинской,
где на все иривыкших дерзать победителей-римлян
в прах повергли они булатом крепких оружий.
Вот меж кем и кем давно уже долгая длилась
брань на разных полях и с разным духом: у этих
больше сил, у тех быстроты, но одна у обоих
ненависть полнит сердца. И вот, устав, понемногу
стал подаваться противник назад. Вскипая жестоким
гневом, кричит Ганнибал: «Не затем тебе эти знамена
были даны, негодяй, чтобы с ними ты шел в отступленье, —
или ты бросить тотов их врагам на захват и терзанье?
Горе! куда вам бежать? Не здесь дорога — вернитесь:
враг с другой стороны. Таковы-то сыны Карфагена,
так-то чаете вы вернуться в желанные домы?
Жалкие твари, вы сбились с пути: отсюда единый
путь — в тюрьму и в изгнаньз». С такими словами навстречу
шел он врагам, бесстрашный, один. Стыдом и укором
и убожденьем вождя сплотил он разбитые
