всходы которых самим вам столькой стоили крови.
Это — месть за столько смертей в италийских сраженьях
и на своей же земле, за богов, которых без счета
он оскорблял; отдайте его — и от вечного страха
освободите весь мир, оба города, оба народа.
Далее: пусть в Ливийском краю ни единый не будет
слон приучен к войне; а приученных выдайте сами
всех до единого. Все обиды, которые были
нанесены послам под сенью притворного мира,
будут отплачены. Все корабли возвратятся из плена.
Все остальное решится легко но старым уставам,
кои назначил я вам, когда вы меня обманули
именем мира. Судьба не прельстит нас случайной удачей
и не надломит случайной бедой. Пусть знает об этом
ваш сенат и народ, — а если охота к.обману
в вас не прошла — попробуйте вновь!» Исполненным страхё
так сказал Сципион.
Город злочастный весь трепетал, в народе вставала
смута, был долог раздор о решенье; однако настало
время скорбно принять приговор. О жизни и смерти
речь.
Когда висит над кустами терновыми ястреб,
птаха, завидев его над собой, от страха не смеет
пошевелиться и в сеть и в руки идет итицелову —
столь дорога дунте отсрочка беды неминучей!
Вот отправлено в Рим Карфагеном другое посольство;
первый в нем человек — Гасдрубал, прозванием Гедус,
вечный враг войны и вечный лелеятель мира,
муж, почтенный маститым лицом, годами и нравом,
но не имевший сил к борьбе с Ганнибаловой славой.
Трое было при нем италийцев, послушных приказу
из Сципионовых уст. Но консул Лентул, упорный
в жадном тщеславье своем, не хочет впустить их в столицу,
ибо желал он войны и гнушался честно и мирно
{46
Африка
525
100
20$
149
135
120
785
139
переговоры вести. С трудом его одолели,
и собрались Сенат и пришельцы во храме Беллоны.
После того, как вошли посланцы в собранье Сената,
долго они, старики, величаво хранили молчанье;
их седины, суровость лиц, склоненные выи,
сбитые в космы власы — все влекло удивленные взоры
и волновало сердца. Тогда-то они объявляют:
мир привел их сюда, их речь от чистого сердца
молит о мире, и чужд им обман. Такими словами
начал речь Гасдрубал:
«Неправы, кто полагает,
будто противно богам прощение. Жив я надеждой;
так говорю вам, отцы сенаторы, коих равняют
мощью и честью богам. Моя усталая старость
долгие годы учила меня отвращению к жизни —
пуще же после того, как юноша некий замыслил
новые войны, объял меня страх: грядущие беды
издавна я распознал. И разве молчал я на это?
Нет, язык мой страха не знал: мой опытный возраст
духу мне придавал. Тому свидетель Юпитер
с сонмом небесных богов, тому свидетель — великий
некогда Карфаген, ибо слава его переходит,
вижу я, к Риму! Не раз перечил я слову и делу
юноши; часто, своей седой головы не жалея,
смерти глядел я в глаза — товарищ тому и свидетель —
друг мой, чистейший Ганнон, а подобных Ганнону вовеки
не было в нашей земле, не в обиду сказать Гамилькару!
В те еще дни, как мальчишкой злодей лукавою речью
льстил, убеждая отца, на Испанию ведшего войско,
взять его с собой, и принес священную клятву
над алтарем — чудовищней нет! — немалая распря
вышла меж ним и мной, и стал мне страшен горячий
пепел; но я не пенял, простив ему детскую лылкость.
Лишь по кончине отца — случиться бы этой кончине
раньше, когда бремепил Ганнибал материнское чрево,
а не просторный: мир! — не забывший урока мальчишка
вздумал идти в Гесперийский поход, надменный и страшный.
Все безумцы его поощряли, а толпы народа
в нем прославляли отцовский дух и облик и речи.
Вышел я против него, но тщетно: он выступил в битвы,
свычный держать неправую власть и оружие смерти.
Как из горячего пепла взошло горящее пламя,
и разгорелось в великий пожар Авсонийскому миру,
видели вы вчера, а мы его видим сегодня:
где начался, туда и вернулся огонь беспощадный.
Веры мне не дадут, но силы небесные знают
и подтвердят: не меньше страдал я сердцем о ваших
Песнь восьмая 447
т
155
тво
«10
115
780
бедствах, чем ныне скорблю о судьбе моего Карфагена, —
ибо порядок вещей справедлив и всегда неизменен,
и вереницею бед ведет из Лация к нашим
землям: покинувши вас, снедает свирецое пламя
нас и наши дома. Простите, отцы, поминанье
кровопролитного дня, за который равною кровью
мы расплатились теперь: когда о битве при Каннах
весть пришла и заполнила весь наш алчущий город, —
только мы вдвоем ликованью народному были
чужды мрачным челом и вредны перекорною речью.
В эти самые дни зеледушный Ганнон воспророчил
все, что не минуло нас; но тогда враждебные судьбы
наи злополучный народ влекли в дальнейшие беды,
и не дала благотворным речам Фортуна проникнуть
в слух, а на очи людей обманчивый вскинула полог.
Будьте же, римляне, к нам снисходительны! Бог и Фортуна
души людей увлекли, людской неподвластные силе.
Впрочем, не стыдно ль винить богов? Мы все виноваты,
все мы сбиты с пути. И больше того: утверждаю —
что невиновен народ: одно безумное сердце
пыл и буйство взнесло по воле судьбы непреложной.
Я повторяю — и пусть прослыву глупцом говорливым!
нет на народе вины — вина лежит на немногих,
тех, кого опутал обман — таково мое слово! —
тех, кто велеречив, спесив, деяньями предков
перед народом кичлив, забытые их истуканы
ставит всем напоказ, а все чужое поносит,
в жажде вождем вести толпу, кипящую злобой.
Впрочем, дозвольте и мне пошутить. Откуда вы сами?
Горцы — ваши отцы, пастушьим слывете вы людом,
и неспроста глаголет молва: по Марсовой золе
неукротимых дотоле царей, искушенных во бранях,
вы усмиряли, как робких овец: под вашею властью
всо народы —- послушней ягнят. Всеведомо миру,
что изошли вы от многих племен и от Марсова корня:
Марс ваш отец — о том говорят зсе подвиги ваши.
Где же теперь вредоносная чернь? в какие потемки
скрыл ее низменный страх? Почему не видать краснобаев,
чтобы вводить в обман бедняков и бездельников праздных,
разную разность суля? Воротиться бы им, показаться
чтобы иных, кто впрямь виноват, заковать бы в оковы,
да поручить юнцов старикам! Новерьте, не больше
радости ваш Сципион в триумфе своем испытает
на Капитолий, нежели я, когда бы в колодках
148 Африка
нашего злого вождя сюда приволок своеручно:
лучший трофей для отчизны моей — сей худший ей недруг!
Он, вероломный, и сам, поверьте, меня, Гасдрубала,
злей ненавидит, чем тех, кого величает врагами:
** так же страшно ему тащиться в вашем триумфе,
как и предстать мне на суд. Оттого-то проклятый и скрылся
в полночь, в глухой темноте, не в силах вынести взгляда
нащих глаз, пред которыми он — всех бедствий причина:
страшно ему посмотреть на отчизну, готовую рухнуть!
Город сей погубив, уходит он тихо и тайно,
выбрав изгнанье уделом себе, нотому что сограждан
страшен ему и глас, и вид, и гнев, и раснрава.
И поделом: висеть бы ему на кресте смертоносном
жалким кормом для птиц, потерявшим обличие трупом!
**° Быть бы ему в морскую волну низвергнуту пищей
хищным рыбам, чтоб исы морские его растерзали!
Хоть бы какое нашлось чудовище назней пустыни
новое изобрести терзанье ему по заслугам!
Да, не напрасно его хотите призвать вы к ответу:
- он — в ответе пред всею землей, и вами, и нами!
Я бы доставил его, не живым, так растерзанным в клочья.
с черепом, голым на’ страх. Удовольствуйтесь этим желаньем!
римляне, молим о том! А все, что угодно иного
вашему было вождю, охотно и с полным согласьем
** наш приемлет народ. Вот грамоты наши, взгляните:
все в них одно к одному. Возмездие краше возмездий —
молвить простертому «встань!» Нет выше победы на свете,
чем над своею душой, потому что самый счастливый —
тот, кто меру свою блюдет и счастье находит
** в скромном нраве и скромном лице. Иным с непривычки
это не так легко, если радость им ведома редко,
если внезапна она и если душа не умеет
брать себя под уздцы. Но вам, привыкшим к триумфам,
вам пощада должна великим быть наслажденьем,
*° Рим возвеличил себя не только могучим оружьем,
но н уменьем прощать. Полагаясь на вас, благочестных,
мы, оружье сложив, прощения вашего просим.
Будьте к просящим добры! вам довольно сознания силы:
многая слава для вас — победить, но большая слава —
не уничтожить. А те, кому по заслугам довлеет
кара и правая месть,— о них положили уставы
боги, чья память тверда, а где не довольно, — добавил
сам Сципион. В остальном —победитель, прости побежденных!
И да явится вам немалою частью возмездья
то, что пред вами стоит, моля о прощенье и жизни,
сам старик Гасдрубал». Закончив такими словами
речь, он главу седую склонил в молчании скорбном.
т
&
Песнь восьмая 449
30
35
5
Вслед иные послы, простершись во прахе, взмолились
слезно к сенатским отцам, наполняя громким рыданьем
храм.
Вот так же порой, у костра погребального стоя,
старец о сыне своем проливает горькие слезы,
между тем, как в доме вопит безутешная матерь,
космами спутав власы, царацая щеки, от крика
вся в поту и пустой эфир стенапием полня.
Стало от слышимых слов смягчаться в сенаторах сердце
гневное, стали они склонять снисходительней к правым
просьбам суровый дух. Тогда из оных единый,
на вероломство обиду держа финикийское, молвил:
«Прежде скажите, каких богов в свидетели мира
будете звать, чтобы новый мир не попрался, как прежний?»
Вскинув безгневно чело, Гасдрубал отвечает: «Все тех же,
коим попрание клятв ненавистно: мы ими клянемся
новый мир по-иному блюсти». Такое реченье,
спорам конец положив, просветляет лица и души,
и подтверждают отец за отцом заключение мира.
Вновь на то Гасдрубал: «Да будут вышние боги
к вам благосклонны за то, что достойную нашего буйства
вы отменили казнь и гнев сменили на милость!
Ныне же вас прошу об одном, не к врагам обращаясь,
а к господам и друзьям: исполните наше желанье
и допустите войти в священные римские степы,
дайте граждан узреть и глянуть на пленников наших.
В долгом моем пути достойная будет награда
и утешенье за старческий труд, н венец предприятья —
дальнее море пронлыв доброхотно, воочию видеть
Рим, вселенной главу». На просьбу дано дозволенье,
И преступают послы порог великого града.
Верно, так цепенел, коль сказка не лжет, вознесенный
вдруг в высоту небес с зеленых пажитей Иды
Лаомедонтов сын, повиснув в кружащихся звездах
и из эфира внизу илионские видя дубравы.
Аппиевы врата приемлюот и мрамор порога
стопы вступивших мужей. Пред ними Паллайтеевы стены
встали вокруг холма, на котором дворец возвышался
древле Евандра-царя, начало славного града.
Здесь начертанья резных письмен и аркадянки вещей
дивные чудеса и божественный дар благодатный
нм изъясняет ведущий их в путь, и книги Карменты -—
как они найдены здесь и какая латинскому роду
{50
Африка
810
Г
ат
880
885
850
10
15
польза была от премудрой жены, почитаемой вечно.
Справа Целийский холм, а слева встает Авентинский,
и на утесах его креностные виднеются стены
и примечательный грот. Любопытные путники медлят,
слушая плавный рассказ о трудах Геркулеса и Кака.
Здесь и Свайный мост и пестрый столб, сохранивший
память о Коклесе, яром бойце, и конная дева,
чей истукан приковал их взоры суровостью лика.
Канище Солнца дивит и храмов златые чертоги,
тоже и храм Земли;
а вот на святой Капитолий
всходят послы, как будто их путь под самое небо.
Слышат о том, как здесь, копая, нашли человечью
голову, и вспоминают с тоской карфагенское диво —
чудо-быка, который им стал предвестием многих
тяжких трудов и склоненной главы под позорное иго.
Здесь — Юпитеров храм, которого в мире богаче
нет, и сокровищный дом под самой высокой скалою,
здесь — порог, к которому шли триумф за триумфом,
и четверни, что снега белей, и вражьи доспехи,
и золотые с чела великих царей диадемы,
скиптры владык, запястья с десниц, ожерелия с
