здесь они обломки судов, финикийские стяги
и укрантенья свои узнают, и в каждом безмолвный
всходит стон при виде следов былых поражений.
Дальше идут и смотрят на птиц в серебряной клетке —
память, как громкий их клик отразил наступавшего галла.
Видят вокруг могучих мужей и почтенно одетых
жен, и большие дома, и высоко вставшие своды,
все — в добычах, снятых с врагов, и повсюду заметны
знаки триумфов былых, где в мраморах резапы битвы,
и вереницы почетных гробниц. Глядят, как втекает
в город сверху и снизу вода. В Субурской долине
видят Цезарей дом, которому многая сила
предсуждена и верховная власть, Из этого дола
всходят они, приустав, к Эсквилину, потом к Виминалу,
после, перевализ Квиринал, высоко вознесенный,
дальше идут и двух нагих исполинов могучих
видят перед собой — творения, равные славой,
чьими творцами слывут Пракситель и возвьиненный Фидий
Здесь содрогнулись опи, увидав за широкой стеною
вставший дворец Сципиадов и слишком знакомые знаки
им по ливийской войне горделивого званием рода.
Путь отсюда налево пролег, к Фламинийским воротам —
тем, за которыми даль открывается Тускского края.
Вышедших их из ворот приемлет обширное подле
Песнь восьмая 454
430
40
345
360
Марсово возле реки, хранящее долгую память
дел, свершенных в былом. Повелось откуда почтенье
к розгам, связанным в пук, как сердце смертельно пронзила
чистая духом жена, кому доверено вольность
в Риме блюсти, как отец сыновей суровой секирой
сам казнил, как город изгнал гнетущих тиранов, —
все они узнают и всюду смотрят. Налево —
храм Минервы, за ним — других небожителей храмы,
краше один другого. Поток глубокого Тибра
все переходят и вот ва правом возвышенном бреге
в Тускском стоят краю. Показал им дорожный вожатый
оный великий валун, носящий Ромула имя,
и рассказал о том, в каковой невиданной буре
к звездам вознесся Квирин,— тою бурей, которая ввергла
в ужас Сенат, пугая его затемнением Солнца,—
так он о Прокуле сказ ведет близ Козьей трясины,
но об отцах преступных молчит, Вдоль берега Тибра
следуя вниз, они видят и холм, где древнего Яна
был дворец, а вблизи — Сатурна старинные кровы.
Здесь они узнают о началах латинского рода
и авсонийских царей, имена знаменитые слышат:
здесь-де царь Итал, чье имя на вечные веки
живо в названье страны, здесь — Пик, от которого деды
происхождение чтут, а нынче — убежище беглым.
Дальше преданья память хранят о войне многолетней
ио царях, наступавших на Рим с клузийскою силой,
ио Норсенне, пред кем казнил незаслуженной казнью
Муций неверную руку свою, возложин ее в пламя.
Ликаонийский мост перевел их опять через реку
там, где остров лежит на пути; но вряд ли поверить
можно было рассказу о том, как чудесная насыпь
образовалась в реке от сброшенной царской добычи.
Дальше они идут по левобережному лугу
и узнают про Фабиев дом, про горькую участь
рода, которому столько смертей судила Кремера.
Ва Капитолий они воротясь, присели, усталым
отдых давая столам, и долго сидели в молчанье,
неребирая умом все то, что видели очи,
все, пред чем поражалась душа. Но тут предстает им
толпище тех, что томились в плену. Стояли уныло
длинной они чередой; опухли бледные лица,
падали космы волос, не стриженных и колтунами
сбитых, на плеч наготу, желтела нечистая кожа
и он немытых тел разносился нерадостный запах.
Груз железных оков заставлял их медленным шагом
переступать; рукам тяжелые цепи мешали
Африка
у
39%
08
милых в объятья принять; слова из уст излетали
нежные, но заглуншал них оков содрогавигихся грохот,
медный стук и скрип; и только слезы по линам
от умиленья текли. Что с родиной, что с Карфагеном, —
спрашивают они,— и какие хранят побежденных
боги?
Когда в преисподнюю сень, где мертвые души,
сходит новая тень, нисторгшись из нашего света,
казнь принять, сужденную ей, тогда набегают
сонмы тревожные душ, теснятся, слушают гостью;
эта о сыне своем, а та о вдове вопрошает,
что с кем сталось, а та — об отце и матери дряхлых,
эта о брате родпом, а та тоскует о друге;
но едина у всех забота о роднне общей:
кто на виду? кто на троне сидит? кто движет браздами
власти? какая идет война, и хватает ли мира?
Все желают узнать, зияя бескровными ртами,
души, полные прежних забот.
Вот так, из темницы
выйдя, теснятся рабы к гостям, и не молкнут вопросы.
После того, как плач прнутих, Гасдрубал мягкосердый
речь обращает х своим. и просит собрать хоть немногим
выкун: уж верно, ему победитель ни в чем не откажет.
Кто кому знаком, имена составляются в списки
с просьбой взятых вернуть. Таких отобрано двести;
коих от грязи отмыв, Сенат благочестно и кротко
повелевает вернуть во имя крепкого мира
в Африку, платы не взяв никакой, как дар от парода.
Носле того, как вее свершено по должному чину,
к Риму, прежде врагу, а ныне лучшему другу,
стоя у стен, Гасдрубал обратился с прощальным приветом:
«Град, любезный богам, средоточие круга земного,
слава мира, земля, мужей родящая славных,
мощный оружием край, обитель богов, самолучший
Рим, прощай! Теперь отойду в мою смертную учаеть
с легкой душой: на земле что хотел я увидеть — увидел!»
«Так сказал Гасдрубал; и, покинув ‘Гибрекое устье,
он, преуспев, плывет в отчизну, а пленные толпы
следом плывут за ним.
Если можно земное с небесным
сравнивать, вечное — с тем, что смертно, великое — с малым,
то воистину так, разрецив Свон узы, спустился
с неба в мощи Своей, сломив довременный Тартар
гласом Своим Господь, уводя в родные пределы
скорбные сонмы душ, истомленных долгою мукой.
Песнь восьмая 154
я
че
Уи 5
зе
406
13
са
1145
115%
По возвращенье приемлет его Сципион-миротворец.
Мир угоден вождям и угоден обоим народам.
У алтарей заключен договор; свидетели — боги;
доброю жертвой простерта свинья; безоружные длани
соединяют вожди. В Италии воля Сената
дело скрепит вождя, запишет в старинные книги
мир по уставам отцов, подтвердит устав и присягу.
А Сципион, столь долгим трудам завершение видя
и собираясь в счастливый отъезд, награждением занят
и похвалою бойцов, одаряя щедрой рукою
каждого. Цирту и все былое царство Сифака
сои Массиниссе дает, ему на каждой границе
смежпых прирезав земель по заслугам. Кто сдался на милость.
тем оп велит царево — царю н римское — Риму
по уговору воздать. За наградами он наказанья
по справедливости всем, кто в чем виноват, назначает,
Ол не суров к рабам, полагая, что рабской природе
бегство сродни, а верность чужда. Но если свободный
воин покинул строй, то он заведомо должен
высшую казнь понести. Кто забыл присягу и верность
и в ненадежный миг присяжное бросил оружье:
римских граждан шлет он на крест, а граждан латинских
шлет под топор — снести с трепещущей голову шеи.
Распорядившись так, велит он отчаливать флоту;
сопровождаем сенатом и всем дивящимся людом,
он кафриканскому брегу идет и своим провожатым
пред отправлением в путь гласит любезное слово:
«Так! живите, довольны своим! живите, о вышних
помпя богах! не дайте слепой завистливой страсти
вновь обуять вас войной! пространны ваши границы,
нисан ваш закон по старинной вольности отчей.
Слава гремит о тех, кто шнроким властвует миром, —
но безопасней покорствовать тем, кто добр. На покое
жить — ваш долгий удел; а наш удел — бесконечно
и неотступно нести трудов суровое бреия.
Если где-пибудь враг воздымет меч обнаженный,
если к новой войне взбунтует словом и делом,
наша забота и труд — преступных карать повсеместно.
Вам жер-— мирнал жизнь, свободным от всяческих распрей,
ваша защита — в нас, и она всегда наготове;
вам не в обиду она — меж вами и римским Сенатом
я — посредник. Учитесь теперь спокойствию в жизни,
мир возлюбите, забудьте навек мечи и сраженья,
если только вас не напрасно дважды учила
миру Фортуна войной. А прежде всего нозабудьте
море судами пытать, От скольких онаснейших бедствий
154
Африка
058
10860
065
1076
1075
016
вас я освобожу, от каких трудов и несчастий!
Флот ваш будет сожжен — тот флот, что по целому морю
грабил все берега, тот флот, что первой причиной
был для вашей беды, когда к Авсонийским пределам
вас побудил переплыть полноводную эту пучину.
Если вашим очам не любы зрелища злые,
душу свою сумейте сдержать: представьте, что это
вам отсекли зараженную плоть. Ужель не довольно
вам просторов земных по эту сторону моря?
Вдосталь вам и земли для блужданий — погибельно море,
хоть и влечет человеков оно. Блюдите же вашу
долю, с нами держите совет, заботы и страхи
о Ганнибале оставьте навек, лишь храбрость храните.
Если о чем начнутся у вас в делах разногласья, —
слушайтесь старцев своих». Сказал и десницей десницы
их пожимает, а старцы к стопам вождя припадают,
и на коленях пред ним Ганнон достойнейший — справа.
слева — Гед Гасдрубал.
Когда весь римский отчалил
флот, велел Сцинион задержаться и дал приказанье
все предать огню корабли врагов побежденных.
Так ни один над морем пожар не взабрасывал искры,
так никогда за судьбу своих вод не боялась Тефия
с самой той поры, когда колесницы отцовской
Солнцев сын пожелал, и зажгло бегучее пламя
небо и целый мир. В какие века ни заглянешь —
только этот ножар и мог казаться опасен
богу Нептуну в морях, а не тот, в котором сгорели
в прежней войне от римских огней финикийские струги,
и не тот, где афинский флот, спартанцами схвачен,
на сиракузских горел берегах огнем над водою.
Оцененелой толпой финикияне скорбно стояли,
Словно лишались они всего, любезного в жизни, ^
словно их жен и детей и твердыни я капища божьи,
словно весь Карфаген пожирало пылавшее пламя.
м
^
Предуведомление к песни девятой
От Тинетийских плывет берегов Сципион-победитель,
легкие ветры несут победный флот, парусами
свежий воздух шумит; в ответ Сципионову слову
Энний ведет рассказ о том, что значит лавровый
дар, и в чем состоит священная цель стихотворцев,
и каковой пророческий сон пришлось ему видеть;
после сего достигают они Италийского брега,
и Сципион, влача и царя и вождей побежденных,
к Капитолийской грядет высоте в златой колеснице.
ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ
Бегом быстрых челнов бороздит Сципионово войско
мирного моря гладь — не вскипает бурей пучина
гулкою, ветры молчат и мнится: чуткая влага
путь победителя чтит. Таких не бывало доселе
кротких вод, не бывало небес веселей и яснее —
глянь, как мятежная хлябь, как стихий совокупность природных
ныне послушно вождя ублажают! Оставив далеко
брег Африканский, бодрятся пловцы удалые напевом
ратным и режут волну ударами тяжкими весел.
В тихом раздумье сидел на корме корабля головного
Энний, подвигам всем соучастник и верный свидетель, —
тут-то к нему Сципион, наконец, приступает и словом
ласковым будит от дум: «Ужель не нарушишь молчанья
ты, средь стольких трудов любезный мой утешитель?
Молви, молю! ты зришь, как мое истаяло сердце
в вечных заботах, всегда ты умеешь сладостной речью
мне помочь — помоги же теперь! Так вымолви слово,
если всевышний тебе Аполлон даровал при рожденье
156
Африка
3
я
—
Г
“
5
5
Г
чудного дара мощь, если сонмом святые каменпы
в быстрых Кастальских струях тебя младенцем купали,
если открыли тропу по отрогам крутым Геликона,
если вручили калам и голое и разум Поэта!»
Выслушал Энний и так отвечал, тряхнув голово!0:
«О молодой первоцвет Италийский, о божьего рода
верный оплот! тебя ублажу какими речами?
что повелишь? Хоть я и молчал, но единуто думу
думал: не дастся зреть вовех никаким поколеньям
дела знатнее, чем то, которым любуется наше
время, и будет нельзя никому, кто решится затеять
нечто великое, не помянуть средь чаяний гордых
имя честное твое хвалою — всяк Сципиада
вспомнит, за дело берясь, и почтет наилучшей наградой
счастье взглянуть на лицо твое. Однако по смерти
слава твоя наипаче взрастет, ибо злобная зависть
гложет живых, а смерть ее укрощает, смиряет
и от могилы гонит прочь. Давно твоя слава
язву сию одолеть успела — и так, безущербна,
ныне вспарила от пагуб людских и от подлых пороков,
вровень с богами взнеслась; но верь знатоку, что посеет
жизни твоей предел семена плодовитые славы
наигромчайшей: чем далее сам от
