нам сперва приступить в беседы недолгое время!»
Юноша молвит: «Скажи, коль жизнь за костром погребальным
есть — а свидетель отец!—и коль жизиь эта вправду навеки,
наша же словно смерть, то зачем я в бренной юдоли
медлю? Неужто душе не лучше, если возможно,
вспрянуть на крыльях сюда, покинув равнины земные?»
«Худо ты рассудил! От Бога и от природы
непререкаем закон для людей — стоять на постое
18
Африка
в теле, покуда в путь ве позвали гласным приказом.
Нет, нельзя спенить, но надобно в кротком смиренье
краткой жизни невзгоды нести до крайнего срока,
дабы себя не явить попрателем Промысла Божья.
Промысел людям велит хранить, блюсти и лелеять
низшие царства, ибо земля им дана в попеченъе
вместе со всем, что на лике земном и в море бездонном.
Вот почему тебе и всякому доброму мужу
в плоти удерживать дух пристало, где быть ему должно,
дабы в честных трудах отличиться и в ревностной страсти
к знанью — и так до поры, покуда нежданно от тела
не отлетит душа и в звездные дали не внидет.
Здесь достойный приют, обретенный святыми мужами,
кои, взыскуя добра, к блаженству путь проложили,
но пока телом силен — ненадолго! — ты внемли советам
пашим о воле богов. Справедливость и святость и верность
чти! Пусть в сердце твоем обитает и с нравами дружит
дивная доблесть — любовь благочестная, коей послужишь
много отцу, отечеству маче, а наилаче
Господу на небесех! Таковыми благими делами
красная жизнь есть путь прямой, которым взойдете
в горнюю высь, когда день предельный бренное бремя
с вас отряхнет и душу вернет в прозрачность эфира.
Помни, прошу, еще и о том, что Отцу и Владыке,
неба Царю и земли ничего угодней из ваших
подвигов нет, чем согласъе людей, повязавных правдой,
и в городах людских законов честных устроенье:
если отечество кто умом вознесет иль возвысит
силою, иль из беды оружною вызволит мощью,
тот наверное жди приюта вечного в чистой
нашей обители, правым делам взыскуя награды,
ибо таков закон у Бога — всякому делу
должная мзда и должная месть». В ободрительной речи .
так изъяенял он любовь к племяннику, ждавшему жадно.
А между тем является соим другой, но знакомых.
ликов не видно: все пришлецы повадкою сходны,
все, как в звездный свет, в блестящие ризы одеты.
Шли вибреди остальных немногие мужи — в седипах
важных и вскинув чело державное в гордом величье.
«Се череда царей», — он рек,-— «что городом нашим
правили древле — в обличье самом их царственность зрима!
Первый Ромул идет: от него преславное имя,
ибо и Рим от него,— примечаешь ли, милый, сколь ярко
отнь полыхает в душе? Такого мужа искали
царства грядущие! Следом другой явился — смирнее,
Дабы жестокий люд обуздать благочинием новым:
Песнь первая
прежде доблесть его в отеческих Квирах Сабинских
чтили, а после за то он на нашем посажен престоле.
Зорко гляди! Это он жены наущением дивной
граду дает закон и года движение делит,
это его Природа на свет стариком породила,
ибо измлада был он бел бородой и висками.
Следом третий — как ныне ты, изощрял он науку
бранную, всех царей превзойдя отвагой и силой,
мощью перун, и победа над ним далась лишь перуну.
Вот и четвертый: зиждитель стен, прозорливый строитель
гавани Тибрской, куда притекут богатства вселенной;
он же впервые мостом ‘съединил раздвоенный город.
Нятого лик мне едва знаком, но мню, не его ли
древле нам в цари Коринф даровал горделивый?
Да, воистину он! я зрю багряницу и тогу,
кресла престольные, в розгах топор, наряд величавый,
бранных паренье наград, четверню с колесницею, роскошь
шествий победных и все красы державпого Рима.
Ну а того, которого зришь по счету шестого,
рабская кровь вознесла государить на царском престоле —
звуком прозвания раб, но сущий царь разуменьзм,
подлость рождения он искупил честными трудами;
он же перепись нам впервые устроил — да знает
Рим о силе своей, дабы силы ничьей не страшиться».
Старший емолк, а младший спросил: «Коль верно я помню
книги, о семерых венценосцах с Ромулом вкупе
я слыхал и все имена прилежно запомнил —
где же еще один?» «Дитя», — ответствует старитий,
«ввек не внидут сюда ни томная лень, ви гордыня
дерзкая: злые дела, дух лютый, наглое имя
общим грузом его увлекли в Авернские бездны.
Ты вопрошаешь о том, кто скинтром владел напоследок:
царь жестокий, но тем и хоронг, ибо скорбь об отъятой
воле впервые внушив, научил вольполюбию римлян.
Лучше на радостный рой, что с доблестью сущею дружен
ныне гляди, да узришь государей праведных тени».
Тут рука в руке приблизились поступью бодрой
трое, и всех троих приветным плеском почтили
сонмища душ, и всяк из троих приязненно встречен.
Младший в восторге спросил: «За что подобная милость
этим троим? И что за любовь пришлецов съединяет?»
«В свет они рождены единым отцом и единым
чревом —с того и любовь, а после им вверили Рима
волю — за то и почет. Увы! взгляни, сколь жестоко
двое уязвлены в грудь насмерть и сколь благороден
свежих ран багрец! Народов битву могучих
Африка
было дано разрешить поединку братьев тройному,
дабы малая кровь прекратила всеобщую гибель —
так под встречными взорами войск противных схватились
в этом последнем бою трое наших с троицей зражьей.
Наша свобода в тот час, неверным колеблема Марсом,
еле не пала —судьба одного ей стала оплотом,
длань ей в поруку одна. Из наших воителей двое
нали, и чересчур начинала альбанцам Фортуна
благоволить, однако вот оп, хотя и последний,
был невредим и отмстил за братьев, нашу удачу
нам воротив: врагов победных он вынуждает
по полю гнаться, рознит их строй и, обильною кровью
дав истечь, наконец истомленных боем и бегом
поодиночке всех трех крушит проворною сталью.
Ныне счастлив он, помня подвиг, а вместе ликуют
братья, ибо к богам взнеслись без кровного долга,
а рукоплещут кругом те мужи, коим держава —
дар от сего храбреца.
По зачем твержу о едином?
Разве не видишь тысячи душ в небесном просторе
и впереди других Публиколу, славным прозваньем
знатного, ибо слывет отчизне отцом благочестным? »
Юноша жадно глядит и видит несчетную стаю
рядом с собою — там, где к недвижному тянется Аркту
млечной дороги изгиб, осиянный звездной каймою.
Он изумлен, он повести ждет о мужах и деяньях,
но отвечает тот: «Дитя, захоти я поведать
все, что достойно слов, не хватит ночи. Заходят
звезды и небосвод запрокипулся. Глянь: на востоке
светлый мерцает лик готовой заняться Авроры.
и в океанских волнах Денница сонная млеет.
Вот уж и сам отец торопит, на бегство созвездий
нам указуя — медлить нельзя! Тебе же довольно
знать, что ныне зришь сограждан, коим заботой
главною было спасти отечество: эти престолы
собственной кровью они стяжали и, в тяготах лютых
горечь кончины прияв, присносущую жизнь заслужили».
Предуведомление к несни второй
Это отец рассказав, велит ему: «В путь/» — но отважный
юноша алчет познать, какие ждут. его судьбы.
Просьбе — достойный ответ: за кем останется слава
этой войны, какая грозит финикийскому участь
городу и вождю, чтобы после падения Бирсы
не устыдился уже никто покорствовать Риму.
Лалее зрится великих вождей и дальних потомков
кесарский род; и внимательный слух старательно ловит
все, что претерпит Рим и отчие в Риме гробницы.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Ласково кличет отец изумленного зрелищем сына:
«Время спускаться с пебес! Небывалой милостью было
здесь побывать, а послушно уйти есть вежества признак».
Тот в ответ: «Погоди, отец-благодетель! Поведай
самую малость, наставь смятенного в правде грядущей!»
Молвит родитель: «Дитя! от краткого часа сверх меры
просишь: скоро тебе виденья двусмысленной ночи
станут без пользы и образы сна рассеются втуне,
если же вдруг и останется след, то будет пустою
память сия для тебя и ложным почтется мечтаньем.
Но не хочу мольбой пренебречь: скажи о тревоге
главной и Фебов бег обтони непространною речью».
«Отче, если тебе открыта Промысла воля,
если въяве зришь времен наступающих виды,
мне удостой изъяснить начертанья рока. Нред нами
ныне лютость войны сотрясает ужасом Лаций,
злой Ганнибал у ворот, все рушится, все предприятья
нам же во вред, и пашни влажны от нашей же крови,
Африка
все полководцы мертвы. Вы оба, светлые очи
славной державы, оба вы смерть об эту же пору
яриляли — и тогда лишилась Италия солнца,
сам великий Рим двойным всколыхнулся разгромом.
Что впереди? что ждет от судьбы владетельный Город?
Рухнет иль выстоит? Если зотще мы машем мечами,
душу мою от забот избавь и от тяжкой работы,
сон вороти очам и покой усталому телу!
Коль суждена отчизне и мне от Бога посибель,
много ли толку ломить супротив и силой людекою
рока осиливать груз? Тогда умрем безоружны —
пусть Ганнибал жестокий живет и вселепною правит!»
Гневпую речь оборвав. «Нет».— родитель речет благородный. —
«нет! суждено мечу одноглазого гнать негодяя
из Авсонийской страны! Отступать он станет в тревоге
и без охоты — страшась нокинуть чуждую землю,
в коей желанны ему добыча и кровь; но из дому
собственной скорбью и близкой войной народ устрашенный
снешио его назад потребует. Он же, достигнув
Афрского брега и боя боясь на погибельном поле,
прежде захочет с тобой говорить. Улонок и козней
остерегайся его! Тебе да будет в науку
родичей лютая смерть от лукавства варвара злого.
Все же пойди, погляди на свирепость пражъего лика,
вражью послушай речь и —-бдительной верный оглядке! —
в хитрые вникни слола, что скажет старик вероломпый,
да от беседы отнюдь не беги, ипаче по свету
станут одни тебя звать гордецом и трусом другие.
Будет речистый лжец твой разум хитростью новой
снова и снова пытать, тьердя о сладостном мире,
только о мире — коварство скрынат!. под имепем мира
ловок мира первейший враг! Упорно и тнердо
стой на своем и никак пе позволь умалить неличья
Римского и твоего. Возрошщет противник, постигпув
изблизи горестный рок, притворные примется пени
голосом жалким стелать: привычного к вечной удаче
юношу увещевать начнет, что нужно Фортуну
уразповесить, начнет нугать пророчеством темным
будущих бед для вождей, но едва увидит, что речью
не досягнуть души высокой, он © яростью скорбной
нылко зойну возгласит и немедля з свой стан воротится.
Будет бой, и судьба на него яоззрит с неременной
милостью, а исход содрогнет нселенную страхом.
Войска вождь одного божествен, другого — бесчестен:
тут добродетель, противная злу, надежная верность,
скромность, стыдливость, честная любовь, а с ней спразедлиности,
Неснь вторая
вкупе с сопмом сестер благородных мечи воздымают;
там воздымают мечи гнев, злоба, коварство, презренье
к правде, похоти пыл, забвезие Бога, слепая
лютость, что силой взросла, а вкуне © пими иные
подлых пороков полки, которым имен не исчислить.
Ты наконец победишь, по от бравной этой победы
ве запесенться, а он Фортуной враждебною сразу
будет повергнут: одва побежден. бежит и пристанег
к чуждым брегам — туда, где страны Азийские греков
бурный разъял Геллеснонт,— а там ом все испытает,
там припадет к стопам царей недостойпых, мольбами
их донимая и слезно прося о войске заемвом,
если Фортуна подаст. Но Фортупа к нам благосклонней,
долгою нашей бедой пасытясь,— и гвусные козни
вспять она обратит. Что далее? Стапет бродяжить
жалкий изгиаиних и в каждой земле рассеет заразу,
лишь бы римлян сгубить.
Как змея, которой нежданно
на перекрестке обвалом камней хребет перебило,
яд и ярость в предсмертный миг изрыгает, свивает
тысячью гнусных узлов четуею покрытое тело,
самым видом своим грозит, шинит напоследок,
взором тускнеющим ищет врага и тщетною знобой
пышет к нему, —
вот так и этот в лютости буйной
нам не устанет грозить и при смерти! Ты же в ту пору
будешь по должности послан в путь —и вдруг безоружным,
сам безопасен, узришь насильника злого вселенной.
Благоприятен день для дружеской вашей беседы,
счастлив Ефес впимать великих мужей разговору,
но на обманных весах молва бесчестно неправых
с правыми вровень взнесет: едва о грозном
