В рубище, видит пришельца, спешит © докладом к хозяйке.

‘Га замешкалась было в каком-то внезапном испуге,

Но не надолго и вскоре без всякого страха сказала:

«Пусть он войдет». Порученье царя излагает, уставясь

В землю. дрожащий гонец. Она говорит, не дослушав:

«Что принес ты, приму с готовностью, царского дара

Я не отвергну, коль скоро прислать мне любимый и милый

Больше не мог ничего. Я лучшей погибла бы смертью,

Если бы в день роковой, безумная, замуж не вышла,

Ибо — свидетели боги — одни лишь радости прежний

Муж мне дарил дорогой; но я вознестись пожелала

К звездам, как будто с меня земные сорвали оковы.

Эти слова передай, кончины моей очевидец.
184

Дополнения

Е

150

169

тт

$

Вы же, владыки небес, и иироких морей, и средины
Мира, и тьмы преисподней, в которую, хоть и до срока,
Я сегодня уйду, внемлите сочувственно плачу
Этому. если с подобной взывать к вам дозволено просьбой.
В слух обратитесь, и небо, и море, и педра земные!
Я умираю. Не смерть мучительна мне, а причина
Смерти. Какое дело до наших сношений и связей
Римским вождям? Велика, непомерна их чванная гордость!
Мало того, что врага наследственной власти лишили,—
Душу свободы лишают, расторгнуть дерзают законный
Брак, любовь растоптать, священное ложе супругов
Смеют предать поруганью, когда полководец латинский
Полпой победы достиг и никто не решится перечить
Воле Юпитера вечной. Пусть римлянин этот печально
Жизнь свою кончит, пусть Рим ие будет ему благодарен,
Пусть от отчизны вдали, друзьями покинутый всеми,
Он в деревне глухой, в одиноком стареет изгнанье,
Радостей пусть никаких не увидит вовек похититель
Радости нашей, пускай обидами он дорогого
Брата казнится, скорбя о горестном жребии ближних.
Пусть еще сын ему скверный последние годы отразит.
И лакопец, Сципион, желаю тебе, чтоб в могилу
Бедную лег ты, собой и отчизной своей недоволен,
Жалобы злые велев па каменном высезь иадгробье.
Что ж до тебя, мой супруг дорогой, то смуты соседей
Пусть досаждают тебе беспрестанно, коль скоро ты будешь
С ним после этого в дружбе: безвременной смертью, увидяивь,
Детн родные твои погибнут, и ляжет на внуков
Скверна взаимных убийств. Чад племенем вашим побитым
Римский кровавый мужлан пускай надругается злобно,
Пусть побежденных ногонит пред гнусной своей колееницей.
Вами Рим пускай свои украшает триумфы!»
Так она изрекла. Вокруг, пораженные страшным
Зрелищем этой кончины, стояли в слезах домочадцы.
Чашу в руку взяла и светочи глаз устремляя
К побу, сказала она: «Прощайте, о солнце и боги,
Помни меня и прощай, Массинисса». И сразу, не дрогнув,
Словно сгорая от жажды, недоброе выпила зелье
Залпом, и к теням душа унеслась, мятежная, в Тартар.

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

Так, хоть и ранен он был и добра не сулила примета.
С якоря снялся Магон и, Генуи берег покинув,
Морю вверил себя, чтоб домой напрямик воротиться,
Если то суждено. Постепенно стаповитея выше
Африка. Песнь шестая 185

>

880

Гор кедроносных гряда, — нет лучше лесов, чем на этом

Взморье, где редкие пальмы вдали зеленеют по склонаы.

Дальше — гавань Дельфип, защищенная солнечной рощей

Мыса, что гребнем своим отметает разгульную силу

Австров и вечно хранит спокойствие вод неподвижных.

Там же, с другой стороны, залив изливается Сестри.

Дальше, на Красную гору и кряжи Корнелии глядя,

Тянутся дружно холмы виноградников, Бахусу милых,

Щедро залиты солнцем — сладчайшим славятся соком

Здешние лозы звезде — отступить перед ними не стыдно

Ни фалернским винам, ни даже хваленым меройскнм.

То ли бесплодны тогда, то ли просто неведомы были

Эти земли поэтам. но песен о них не слагали,—

Я их сегодня обязан воспеть. Вот, на берег глядя,

Видят остров пловцы и Венерой любимую гавань,

Прямо напротив которой гора возвышается Эрикс,

Что в италийском краю сицилийское носит названье.

Эти холмы, я слыхал, Минерва сама возлюбила,

Ради местных олив родные покинув Афины.

Вот и Ворона выступ врезается в воду, и волны

С гулом и плеском кругом о кампи на мелях дробятся.

Знают о том моряки. что здесь, среди отмели черной,

Вздыблен отвесный утес, а рядом с этим утесом

Ярко белеет скала под ударами жгучими Феба.

Вот уже различимы в укромной извилине бухты

Устье стремительной Макры и Луны высокой чертоги.

Вот и медлепный Арн, усмиряющий волны морские:

Город стоит на его берегах, прекрасная Пиза,

Взоры пловцов и персты ее отмечают. А дальше

Берег Этрурин виден и крошечный остров Горгона,

Славная Эльба видна и Капрея, где только крутые

Скалы новсюду. И вот позади остается и слева

Джильо. что мрамором белым богат,— напротив и рядом

Две горы, чьи пазванья от двух происходят металлов,

Ибо их нарекли Серебряный холм и Свинцовый.

Здесь Геркулесов залив у горки отлогой и гавань.

Что Теламон основал, и хоть бедный водою, но бурным

Омутом страшный поток, жестокий © пловцами Омбропе.

Справа подветренный берег остался Корсики, густо

‘Лесом поросшей. И вот Сардиния взгорий тлетворных

Цепь открывает вдали с одной стороны, а напротив

Рим златоглавый и Тибра на взморье клокочущем устье,
Этих достигнув краев, среди моря, юный пуниец

Близость смерти суровой почуял: все жарче и жарче

Страшная рана горит, и боль спирает дыханье.

Глядя последнему часу в лицо, карфагенянин начал

Речь сво1о: «Вот он каков, конец удачи высокой!
Дополнения

*»’ Как мы в радостях слепы! Безумцы те, что ликуют,
Гордые, стоя над бездной! Несметным подвержена смутам
Их судьба, и любой, кто к высотам возносится, кончит
Тем, что рухнет. Вершина великих почестей зыбка,
Лживы надежды людей, обманчивым блеском покрыта
Слава пустая, и жизнь, что в труде непрестанном проходит,
Ненадежна, увы! надежен лишь вечно нежданный
День, в который умрем! Увы, с нелегкой судьбою
Люди родятся на свет! Все твари живые спокойны;
Нет лишь людям покоя. Весь век пребывая в тревоге,

** К смерти спешит человек. О смерть, величайшее благо,
Только ты и способна ошибки открыть и развеять
Жизни вздорные сны. Несчастный, вижу тенерь я,
Сколько сил положил впустую, как много ненужных
Взял трудов на себя, Человек, умереть обреченный,
К звездам стремится взлететь, но дел человеческих цену
Смерть заставляет познать. Зачем на Лаций могучий
Шел я с огнем и мечом? Зачем лосягал на порядок,
В мире царивший, зачем города повергал я в смятенье?
Что мне в блестящих дворцах, в их мраморных стенах высоких,

** Мною воздвигнутых, если злосчастный мне жребий достался

Смерть принять под открытым небом? О брат дорогой мой.
Что ты задумал свершить, не зная жестокости рока,
Доли не зная моей?» Умолк он. И с ветром унесся
Дух отлетевший его в такие высоты, откуда
Рим и родной Карфаген одинаково взору открыты.
Счастье его, что до срока ушел: ни разгрома не видел
Полного в самом конце, ни позора, что славному войску
Выпал, ни общего с братом и родиной попранной горя.

ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ

По морю плыл Сципион. Бороздя спокойную воду,
Римские шли корабли. Не шумела, валов не вздымала
Буря, ветер утих, улеглись, победителя чуя,
Волны. Спокойнее волн и ясного неба яснее
Лик его был безмятежный, дышавший довольством и миром.
Все стихии, казалось, не только враждебные воды,
Были сегодня вождю послушны. Вдали оставалась
Африка. Весело шли, под песню военную дружно
Водную гладь рассекая ударами мощными весел.

» Молча сидел на корме, размышиленьям своим предаваясь,
Энний, всегдашний свидетель деяний вождя и участник.
С ласковым словом к нему подошел наконец и такую
Речь повел Сцинион: «Не пора ли нарушить молчанье,

Друг мой, отрада моя, утешитель в трудах и тревогах?
Африка. Песнь девятая

Го

89

Слово скажи, умоляю. Ведь знаешь, что вечно заботы

Гложут мне душу, что тяжесть снимаешь с нее неизменно
Мирной беседой. Стихи из уст твоих хлынут потоком,

Если тебя при рожденье божественным певческим даром
Сам наделил Аполлон и кастальской водой родниковой

• Девы омыли тебя, что на склонах живут Геликона,

Если младенца они на высокие вывели холмы,
Если помыслы, голос, перо ему дали поэта».
Энний голову поднял и так Сципиону ответил:
«Что бы, Италии цвет, богов упованье и радость,
Юноша, ты пожелал из уст моих нынче услышать,
Что прикажешь поведать? Я, право же, только что молча
Думал о том, что таких ни одно не увидит столетье
Подвигов славных, какими богато прекрасное наше
Время, что всякий теперь твое доброчестное имя

` Будет твердить, кто затеет великое дело, высокой

Сердце мечтой окрылив; что к своим приступая деяньям
Вепомнит он Сципиада и счастьем почел бы воочью

Лик твой увидеть. За гробом тебя ожидает, поверь мне,
Большая слава. Ведь смертных томит и терзает обычно
Зависть к живущим. А смерть на нет ее сводит, отводит,
Гонит прочь от могил. И прежде-то с этой бедою

Слава справлялась твоя. Ни тлен, ни болезни, ни злоба

Ей уже не страшны, вознесшейся к небу и равной

Славе богов. Обещать, однако, что день твой последний

Будет только началом твоей возрастающей славы,

Опыт велит мне. Чем дальше ты сам уходишь от смертв,
Тем пышнее цветет тобою добытая слава.

Время ей прибыль сулит, и славен ты будешь, покуда
Держится мир. Совершенней не станет он. Только упадох
Ждать его может, боюсь. А словесное наше искусство
Должных достигнуть высот покамест еще не сумело.

Вышло недавно оно из корней неказистых, и прежде

В Риме не знали о нем. довольствуясь песнями греков.

Вот об этом-то я и думал с печалью и болью:

Мысль возмущала меня, что певцов не найдется, достойных
Доблести славить твои. Великий царь македонян

Надпись на камне могильном Ахилла прочел и воскликнул.
«Юнона, счастье твое, что такого глашатая древле

Имя твое обрело!» Немалое это и вправду

Благо для славных мужей — найти поэта, который

Звонким способен стихом деянья великих украсить,
Памятник вечный воздвигнуть достоинствам их и заслугам.
Ну, а тебе, полководец, которого только Гомеру

Славить пристало, судьба, во всем благосклонная прочем,
Лишь меня даровала. Родится, быть может. позднее

Тот. кто в достойных стихах восславит тебя и сумеет

187
{88

Дополнения

400

Весть донести до небес о делах, сотворенных тобою,
Тот, кому Каллиопа и струны, звенящие громче,
Даст, и лиру получше, и голос мощнее, чем этот».
«Полно, пустые слова: по-моему, ты не уступишь
Впрямь ни Гомеру-певцу, ни певцу Еврипиду, что высшей
Славы достиг, ни прочим поэтам, которых по праву
Эллины чтут. Не хочу, чтоб другие меня воспевали.
Если уж петь обо мне»,— отвечал Сципион,— «то тебе лишь.
Выполни просьбу мою, поведай, чтоб знал я отныне,
Что дозволено вам, песнопевцам, и давний обычай
Этот мне объясни: почему и вождей достославных
Принято лавром венчать, и самых великих поэтов.
Ты не думай, что я плохой для такого рассказа
Слушатель. Нет, красота волнует и радует сладко
Сердце мое, и душа, затвердевшая в битвах и войнах,
Мирным внимая речам, отдыхает всегда и отходит».
Энний ему отвечал: «Таких не бывает на свете
Диких и черствых людей, полководец добрейший, чтоб счастьем
Не было высшим для них среди треволнений житейских
Сладкий послушать напев Пиэрид и прекрасные пляски
Дивных богинь подглядеть. А сердце твое, полагаю,
Музам открыто всегда. Такого великого мужа
Чуждым искусству родить Природа не может. Ошибкой
Было бы, если 6 она, наделив человека желаньем
Славы, любовью к Музам ему не наполнила сердце.
Кто большие дела содеял, тот непременно
Чтит бессмертных певцов и песни священные любит.
Ну, а теперь на вопросы, которые ты задаешь мне,
Кратко отвечу. Не в том состоит нестесненность поэта,
В чем ее видит обычно толпа.
Нишущий должен сперва за прочное взять основанье
Правду, и только затем, на нее опираясь, укрыться
Может он в облаке пышном, в приятном словесном тумапе.
Долгое публике чтенье готовя и легкое вместе, .
Помня, что главное — мысль, & совсем не изыск, и что правда
Выдумок лучше любых. Корнеть над преданьями предкол,
Помнить о славных делах, вникать в поучительный опыт
Жизни, в уроки природы — на это, поверь мне, поэты
Право имеют. Но пусть под покровом такие таятся
Знанья, на свет выступая лишь изредка. Тонкой завесой
Нужно