Небезонасно ковать, как в кузнице, новую песню:
нужно напрячь свой дар, чтобы вышла она без порока,
и по душе молодым, и по сердцу зрелому мужу,
и чтобы принял ее придирчивый разумом старец.
Очень трудно, поверь, сказать чистейшую правду,
чтобы тебя не сочли преступником: сам убедишься!
Разве не стал всеобщим врагом приятель Парфений,
всех и себя обобрав, чтоб сложить из этого что-то,
а привлеченный к суду, отрицал обвинение в краже
и величал себя удалым бойцом, а не вором?
Пе разделить на куски неделимый атом: мы видим,
что в стихотворцах слилось людское и с райским и с адеким,
и от нороды такой спастись — не простое искусство.
Вот я тебе и сказал, почему не спешу я к изданью.
Что мне добавить? Боюсь, тебя лишь одно задевает!
Смертный учись человек презирать преходящую славу,
«ибо великий труд сохрапить великую славу»!
Кажется мне, ни один не остался вопрос без ответа;
и наконец, из последних жил, поверьте хоть в это:
Африке, взятой в узду, потребен мудрый правитель!
206 Дополнения
ТУ. КОЛУЦИЯ САЛЮТАТИ
К ФРАНЦИСКОЛУ ИЗ БРОССАНО ПОСЛАНИЕ
Пришла, наконец, любезнейший брат, пришла обещанная твоими
письмами прекрасная «Африка», —«трудный путь одолен благочест-
ностью» !, как выражается сам поэт; пришла, доставленная мне мужем
отменной верности, знатным Делами и родом,—и от восторга едва я мог
удержаться от слез. Но долгим опытом и на многих примерах давно я
познал, что нет такой радости, к которой не примешивалась бы печаль.
В самом деле; розы расцветают прекраснейшие, а сбирать их можно
только среди шипов; а мед естеством природы рождают жалоносные
пчелы.
Но зачем говорить о том, что и без того ясно? Есть ли что в
делах человеческих, в чем с радостью не соседствовало бы горе? Вот так
и здесь, любезный мой, брат.
Пока я не получил еще «Африку», я рассуждал так: «Что будешь ты
теперь делать? Вот в руках твоих будет и слава и доброе имя нашего
Франциска: как ты этим распорядишься?» Конечно, первым делом я хо-
тел пересмотреть эту книгу, и если:в ней окажется, как ты пишешь, что-
нибудь неблагозвучное или недопустимое правилами метра, то осторож-
нейше это исправить, а потом, как Назон для «Энеиды», сочинить крат-
чайшее содержание в нескольких стихах для каждой книги; после
этого сделать побольше списков, тщательно их пересмотреть и собствен-
норучно выправить, а затем отослать один в Болонское училище, дру-
гой в Париж, третий в Англию с письмом моим о достоинствах этой кни-
ги, четвертый же во Флоренции поместить в общедоступном месте,— так,
чтобы такая поэма и блистательное имя такого поэта облетело весь свет.
Но такому моему предположению встал поперек закон, тобою предписан-
ный, и преступать который без твоего соизволения я не смею и не хочу.
И подумать только, что ты желаешь, чтобы именно такая книга вышла
из рук моих! горе мне! ,
Я прочитал всю поэму, которую ты прислал мне в одиннадцати тет-
радках. Читал я целых три ночи, потому что из-за служебных монх обя-
занностей “, часто затягивавиихся затемно, иначе я никак пе мог. Читал
я с восхищением — и от изящества стиха, и от величавости слога, и от
глубины мыслей, и от стройности и связности всей поэмы. Клянусь, ни-
когда я не читывал ничего глубокомысленней, ничего цветистее, одним
словом — ничего приятнее. Но об этом — в другой раз. А сейчас я скажу
о том, что привело меня в отчаяние и заставило долго горевать. Первая
и вторая книги содержат удивительный сон Сципионов, в котором затра-
гивается весь цвет римской истории и который требует целой книги тол-
кований, посильных лишь тем, кто особо этим занимался. В третьей
книге — прибытие Лелия к Сифаку, царю Нумидийскому, чтобы от имени
Сципиона заключить с ним дружбу; большая часть кпиги содержит див-
ное описание царского дворца, затем следует речь Лелия:
ТУ. Колуция Салютати к Францисволу из Броссано послание 207
Царь наилучший! 5 судьба тебя удостоила другом
столь великим…
Ласково царь отвечал: ® «С охотою, римский посланец,
все принимаю от вас…
в котором царь изъявляет желание увидеться со Сципионом. Пир и раз-
товор занимают всю третью и четвертую книгу. А далее пронущено’ и
возвращение Лелия, и прибытие Сципиона к царю, и приход Гасдрубала,
и бегство консула, и пир с царскою беседою, и заключение союза, и сна-
ряжение римского войска для переправы в Африку, и разногласия в Се-
нате, и вероломство царя, и плавание Сципиона с войском в Африку,
и сожжение царского и Гасдрубалова стана, и приказ Лелию и Массинис-
се преследовать царя,.и пленение его, и сдачу Цирты, и, словом, все что
было в промежутке и от чего, как легко понять, зависит все последующее.
Все это самым кратким образом, по моему расчету, могло занять не ме-
нее двух книг*; но они отсутствуют, и на все это намекает только сле-
дующий по порядку отрывочный стих:
Се величавый грядет победитель в дрожащие стены
Цирты…—
где говорится о Массиниссе после победы над царем в Африке.
Откуда явился в поэме этот пропуск — не понимаю. Может быть, их
вынул сам наш решительный Франциск, чтобы никто больше не ;прикла-
дывал к ним руку. Может быть, они выпали по ошибке переписечика °.
А может быть—и это, по-моему, всего правдоподобнее,— господин
Франциск, как известно, после первого издания‘ «Африки» свел ее в
одну тетрадку и, может быть, сам намеренно оставил что-то в первона-
чальном тексте для переделки. Может быть, тут он и решил обойти
молчанием прибытие Сципиона к Сифаку, которое- все считают опромет-
чивым, чтобы это не омрачало славы вохваляемого мужа.
Потому-то, любезный мой брат, если то, чего не хватает, так и не оты-
ищется, то, увы, я так полагаю — страшно выговорить, — что для поправки
лучше нашу «Африку» бросить в огонь !?, чем выпустить в свет,— если,
конечно, мы не возьмемся сильно сокращать имеющиеся книги, против
чего я решительно возражаю.
Итак, заклинаю тебя Господом и силами небесными, а равно и лю-
бовью твоею к душе нашего друга в подземном царстве, и нашею с тобою
дружбою, столь счастливо начатой, и всем, что хорошего в нашем
друге с его святою душой, и вечною его славою, о которой и ты печешь-
ся,— так как память о нем, поверь мне, будет держаться именно на этой
книге ‘*— то прошу тебя и умоляю пересмотреть означенный пробел с
помощью первоначальных текстов, достойных быть вписанными в столь
божественную песнь, где бы они ни обнаружились. А я обещаю прило-
208 Дополнения
жить все мои силы, чтобы пересмотреть все от начала до конца, и ис-
править, что потребует исправления, и издать, если угодно, за свой счет,
как я и помышлял когда-то, еще не получив книгу. Прошу тебя взять
в помощники моего славного друга Ломбарда*“, рачительнейшего блю-
стителя и глашатая славы нашего Франциска,— этим вы тотчас снимете
долю скорби ‘° с моей души.
Будь здоров и счастлив — и будешь счастлив, если сделаешь то глав-
ное, от чего просияет блеск славы твоего дражайшего родителя !.
Писано во Флоренции, в пятый день до февральских календ“,
в
№
ПРИЛОЖЕНИЯ
ет
ых
Е. Г. Рабинович
ОБ «АФРИКЕ» ПЕТРАРКИ
Когда сер Петракко в припадке родительского добросердечия выта-
зцил из огня уже тлевших Вергилия с Цицероном и вручил спасенные
книги своему почти взрослому, но от того не менее горько рыдавшему
сыну, сопроводив великодушный жест подобающим назиданием, то
участь основоположника европейского гуманизма решилась окончатель-
но —а заодно, наверное, определились и начальные судьбы самого гума-
низма: ведь создатель всякого, пусть и Давно уже вызревавшего где-то в
недрах культуры, направления непременно запечатлевает в своем созда-
нии некое подобие самого себя, и в этом культура похожа на природу.
Пересказывать здесь биографию Петрарки неуместно (а внешнюю ее кан-
ву читатель найдет в прилагаемой хронологической таблице), но по-
стольку, поскольку речь пойдет об «Африке», придется все же сообщить
кое-что о рыдавшем студенте, еще не звавшемся Петраркой,- хотя бы
для того, чтобы решить, возможно ли без всяких оговорок именовать
отца гуманизма гуманистом.
Относительно Колуччо Салютати, например, а уж тем более относи-
тельно классиков гуманизма вроде Эразма, такой вопрос не возникает —
все они были гуманистами, т. е. из наличествовавшего альтернативного
культурного репертуара эпохи выбрали для себя гуманизм. Но Петрарка
такими возможностями для выбора еще не располагал: он жил и творил,
сообразуясь со своими вкусами и воззрениями, а не в расчете — во вся-
хом случае, поначалу — на свое грядущее отцовство. В сущности, так
было со всеми основоположниками: они не вписываются без остатка в 60-
зданное ими направление уже потому, что никак нельзя превратиться в
свое же собственное создание, даже если хочется (и подчас удается}
убедить других в полном тождестве родителя и дитяти, Вот типичный
тому пример, причем не из жизни студента-правоведа (к слезам которо-
го мы еще вернемся}, а из жизни зрелого Петрарки, основоположника
туманизма и, следовательно, библиофила — причем весьма преуспеваю-
щего библиофила.
Средневековая книжность концентрировалась почти исключительно в
монастырях, где и в «темные века» бывали хорошие библиотеки и сно-
собные пользоваться ими читатели — но круг интересов этих читателей
обычно бывал ограничен богословскими сочинениями и школьной клас-
сикой, а прочее могло столетиями пылиться по углам. Например уже в
сравнительно просвещенном Х1Ш в. монастыри располагали практически
всеми речами Цицерона, но в каждом было две-три «свои» —и викто не
242 Е. Г. Рабинович
потрудился полюбопытствовать об остальных и ностараться собрать их
все в единый корпус, хотя Цицерон был школьный автор. Конечно, порой
монастыри сносились между собою по поводу той или иной книги,
а в эпоху зрелого Средневековья, когда в городах явились университеты,
производившие и перепроизводившие грамотеев и книголюбов, то завязы-
вались сношения и с мирянами. Можно было получить позволение скопи-
ровать имевшийся в библиотеке манускрилт или заказать копию, или сго-
зориться об обмене, или даже купить желанную рукопись — именно так
и пополнялись библиотеки. Широко ли это практиковалось? Достаточно
широко, иначе от догуттенберговского прошлого нам досталось бы еще
меньше, чем досталось. Было ли`это кодифицировано хоть какими-нибудь
писаными или неписаными правилами? Никоим образом! Прежде всего
можно было вообще никогда не узнать, что в библиотеке Х хранится
манускрипт У: каталоги в библиотеках имелись, но не публиковались, так
что сведения о составе книжных собраний приходилось добывать лично —
не зря все собиратели пользовались любым поводом заглянуть во все
доступные им каталоги и давали соответствующие поручения друзьям и
знакомым. Но допустим, что собиратель выследил книгу — все равно из-
за упомянутого отсутствия правил дальнейшее во власти Фортуны: смот-
ря кто просит и у кого просит, смотря что обещает взамен и т. д.
и т. п. Неудивительно, что книгу порой просто крали,— крали, и она по-
падала к новому хозяину, и все шло по-прежнему.
У Петрарки были отличные возможности для собирательства, и биб-
лиотеку он собрал замечательную. Но идея, что книги принадлежат не
только их юридическому владельцу, была ему совершенно чужда —
даже по средневековым понятиям он был порядочный скопидом. Вот
Колуччо Салютати был настоящим библиофилом-гуманистом: успевал,
заботясь о Флорентийской государственной библиотеке, собирать и свою,
но тоже с памятью об общей пользе — он охотно одалживал свои книги,
всячески содействовал публикаторам, да и сам публиковал, да еще све-
рял при этом манускрипты, выбирая лучшее из рукописных чтений.
А Петрарка, тоже превосходный текстолог, собрал и своеручно перенисал
{проделав большую трудную правку) письма своего любимца Цицеро-
на—и потом всю жизнь держал уникальный корпус
