ности, так что вполне естественно переходит в рассуждение о причинах
Пунических войн, т. е. к избранному предмету. Быв у Роберта в Неяано-.
06 «Африке» Петрарки 233
ле, Петрарка действительно обещал посвятить ему «Африку» (в благо-
дарность за хлопоты о лауреатстве) — стало быть, исполнил свое обе-
щание и сочинил упомянутые несколько десятков строк не ранее лета
1341 г.— после состоявшегося в апреле венчания. В 1343 г. Роберт умер.
В заключающих 1Х песнь пространных обращениях к поэме и к чита-
телям поэт горько оплакивает эту смерть и лишившуюся заступника
«Африку», которую отчасти по этой причине завещает потомкам. Таким
образом, «Африка» вполне правдиво описывает актуальные для биогра-
фии Петрарки события,— по ведь события эти разделены годами,
т. е. правдивое их описание значит, что, кроме единственно эктуального
для эпоса времени повествования (пусть прерывистого, пусть не всегда
последовательного, но все же не выходящего за пределы нескольких
последних лет войны с Ганнибалом,— а все отступления сохраняют ста-
тус отступлений и отдельного времени не создают), в поэме имеется
еще и время повествователя, начинающего свой труд в одних обстоя-
тельствах и завершающего в совершенно иных, что и является поводом
для пространных рассуждений. Нет никаких оснований предполагать,
будто это получилось случайно: Петрарка до конца жизни перечитывал
и (в той или иной мере) правил поэму, а в 1343 г. работа и вообще
была в разгаре, и простая логика вроде бы требовала поменять посвя-
щение живому Роберту на посвящение памяти почившего Роберта.
Но это так, если понимать под простой логикой устойчивую повество-
вательную традицию, не предоставлявшую повествователю «личного
времени»: стареть, терять друзей, менять намерения и т. Д. имеют пра-
во герои, повествователь же всегда и во всем неизменен, хотя обычно
тратит на повествование больше годов, чем герои на подвиги. А Пет-
рарка правило это преступил и не только сделал себя персонажем
поэмы, но и всей ноэме придал заметную автобиографическую окраску:
можно сказать, что «Африка» начинается со сна Сципиона и кончается
его триумфом, а можно сказать, что она начинается среди наилучших
упований и под защитой Роберта, кончается же среди падения всех на-
дежд, кроме надежды на «внуков», и в скорби по умершему заступнчику
(так цикл «На жизнь мадонны Лауры» не отменяется ее смертью
и воспоследовавшим циклом «На смерть мадонны Лауры») — с эпической
точки зрения верно первое, с лирической — второе, а поскольку уже
не раз и на других примерах демонстрировалось, что текст поэмы
оргализован сразу по обоим принципам, то можно утверждать, что вер-
30 и то и другое.
Неудивительно, что один современный философ назвал «Африку»
эпосом собственпой души Петрарки,— и неудивительно, что поэт отно-
сился к этому своему творению особенно ревниво. Такому отношению
способствовали и обстоятельства. Хотя в 1341 г. Петрарка получил
венок в Риме не за поэму — да за поэму и не мог, ведь готовы были
только первые четыре песни — и хотя никто не читал тогда и этих
четырех песен, а лишь кое-кому были известны кое-какие отрывки,
и лауреатом Петрарка сделался «по совокупности», но общее мнение
видело в лавровенчанном поэте прежде всего автора «Африки», а сам
234 Е. Г. Рабинович
он склонен был это мнение поддерживать, — престиж героического эпоса
автоматически делал ноэму главным его творением (и это было ясно
всем), а ее упоминавшаяся выше «конспективность» относительно всех
прочих его произведений превращала ее в своеобразное поэтическое
средоточие этих произведений (и это так или иначе было ясно самому
поэту). В результате сразу после венчания в Риме «Африка» преврати-
лась в некий миф: никто ее не читал, но все знали, что уже почти
написана и вот-вот будет завершена величайшая поэма века или веков,
и автор не возражал.
Однако себялюбивая страсть Петрарки к своему (особенно сходному
© родителем!) детищу превратила «Африку» в миф надолго, почти на
полвека,— чтобы затем окружить ее новым мифом, ибо инерция мифо-
творчества, хотя бы и историко-литературного, обычно отличается устой-
чивостью, как и все, причастное каким-либо мифам. Рождению данного
мифа способствовало и то (уже отмечавшееся) обстоятельство, что
Петрарка не любил свой век, век же, напротив. питал к нему любовь.
граничацую с обожанием. Поэт охотно принимал и обожание, и про-
истекавшие от него духовные и материальные жизненные удобства, но
ни в какой мере не почитал себя обязанным этому лелеявшему его
веку — даже в лице читателей, даже если эти читатели доводились иму
личными друзьями. Итак, получив венок, он после иекоторого перерыва
снова взялся за поэму и, как сам пишет в «Послании к потомкам»,
заверитил ее быстрее, чем ожидал. Конечно, вчерне: произведения свои
он всегда обрабатывал очень тщательно как для первого издания, так
и для последующих (некоторые примеры см. в «Хронологии жизни и
творчества»). поэтому нервого издания читатели могли ожидать лишь
около 1350 г., что не исключало, разумеется, дальнейших исправлений
и дополнений. Что Петрарка предполагал издавать поэму, косвенно сви-
детельствует и. он сам: он рассказывает, что однажды (в начале
1340-х годов) тяжело заболел, а поэма была еще не готова —и он чуть
не сжег ее, опасаясь, что умрет, неготовое же творение его кто-то станег
редактировать («О сокровенном»). Опасение понятное. Известно, что
Вергилий на смертном одре попросил поэта Вария сжечь незаконченную
«Энеиду», а Варий не только не послушался, но якобы перед публика-
цией что-то исправлял в труде покойного друга,-— ясно, что для Петрар-
ки самая мысль о подобной возможности была непереносима. Отсюда
же можно сделать вывод, что раз он умер, а своеручпо переписаниая
им поэма осталась, то он почитал ее вполие готовой. Петрарка и в «По-
слании к потомкам» пишет об «Африке» как о готовой поэме —ин все
же до конца его жизни «Африка» оставалась мифом. О ней знали
и предполагали многие и многое, но ее самой пе знал пикто. Как-то
раз (сравнительно скоро после венчапия) Петрарка показал своему дру-
гу Барбато де Сульмопа отрывок УТ песни — описание западного
нобережья Италии и рассказ о смерти Магона — и даже разрешил сде-
лать копию, но не для распространения. Однако Барбато пришел
в такой восторг от этого достаточно заурядного отрывка, что обещание
свое нарушил, вызвав крайнее недовольство лоэта и (возможно) окон-
Об «Африке» Петрарки 235
чательно утвердив его в намерении держать поэму под замком, так как
«тавшие известными строки сделались мишенью для замечаний «завист-
ников». Впрочем, на формировании мифа эпизод этот совершенно не от-
разился.
Миф, как уже сказано, начал формироваться вокруг первых же из-
вестий о новой и небывалой поэме, т. е. не позднее 1341 г., вполне же
сформировался, судя по всему, к началу 1350-х годов — ко времени,
когда долгожданный шедевр по любым расчетам должен был увидеть
свет. Из «Послания к потомкам» мы знаем, что «Африка» была готова
гораздо равьше, и естественно полагать, что чуть ли не за десять лет,
прошедших от указанного автором срока, она могла и должна была
быть подготовлена к первой публикации. Действительно, как раз в это
время Петрарка; которого уже со всех сторон атаковали нетернеливыми
вопросами, объявил (в письме к упоминавшемуся Барбато}, что «Афри-
ка» готова, но требует еще некоторой «плифовки». Поэт знал цену
словам и не стал бы называть шлифовкой серьезную переделку, следо-
вательно, речь шла о мелких доработках — и это опять же можно было
понимать как обещание скорой публикации. Но ничего подобного не
произошло. Тема шлифовки превратилась в вечную тему и в один из
главных мотивов «африканского мифа» во всех его модификациях, вклю-
чая современную (пожизненный, но так и не завершенный труд поэта
над самым важным для него произведением). Тема шлифовки сочета-
лась с производной от нее и гораздо более впечатляющей темой сожже-
ния поэмы. Было известно, что Петрарка некогда хотел незаконченную
поэму сжечь — известно это было, разумеется, от него самого. От него
же было известно, что однажды он сжег целую кипу своих небольших
произведений (стихов и писем) не потому, что они казались ему плохи-
ми, а потому, что казались не стоящими дальнейших трудов, а без до-
делки не годились. Наконец, порой он грозился на этом же основапии
сжечь «Африку», которую ему. Дескать, надоело шлифовать. А так как
поэма представляла собой рукопись, существующую в одном-единетвен-
ном —и притом для нсех недосягаемом! — экземпляре, то легко вообра-
зить, насколько драгоценнее становился неведомый шедевр его заочным,
но оттого не менее пылким поклонникам. К тому же поэт хоть и прятал
от всех свое создание, но о заочной его славе заботился — не только
не пресекал всеобщее любопытство, но скорее поддерживал — оба выше-
описанных мотива восходят к нему, и он не уставал их разрабатывать
в письмах, тем самым постоянно напоминая о себе как о владельце
утаенного сокровища. Кроме того он (в «Послании к потомкам»,
но быть может, и ранее) мифологизировал сам замысел «Африки» через
мотив Страстной пятпицы, использовавшийся им и в другом контексте,
в связи со стихами к Лауре. Об этом стоит сказать особо.
Петрарка впервые увидел Лауру 6 апреля 1327 г. в церкви, в Страст-
ной понедельник. Лаура была не просто предметом его безответной люб-
ви, она была его важной биографической темой, что подчеркивалось,
в частности, обязательным поэтическим освящением каждой годовщины
этой первой встречи. Но 6 апреля 1327 г. Петрарка решил считать пят-
236 Е. Г. Рабинович
ницей — в таком контексте это легко интерпретируется как соотнесение
Страстей Христовых и возвышающих душу страданий любви. Однако
замысел «Африки» поэт тоже приурочивает к Страстной пятнице
(1338 г.), не называя календарной даты, а потому проверить тут ни-
чего нельзя, но если учесть, что в Рим за венком поэт прибыл опять же
в Страстную пятницу (и мог сделать это нарочно), то выстраивается
довольно недвусмысленная последовательность явно искусственного про-
исхождения. Можно считать, что Петрарка и вправду превратил Лаурин
понедельник в пятницу ради соотнесения своих страданий с Христовы-
ми, а Дальше руководствовался уже некоей инерцией, потому что две
другие пятницы ни с какими страданиями не соотносятся, зато тесней-
шим образом связаны с поэзией, а страдания любви у Петрарки пред-
почтительно проявлялись в поэтической форме. Тогда получается ряд:
нятница любви, вдохновившая «Канцоньере»,— пятница главной поз-
мы — пятница поэтической славы (любовь и стихи — лучшие стихи —
награда за стихи). Однако возможна и другая интерпретация, в рамках
которой «Лаурина пятница» является лишь поводом для уподобления
себя Христу, но исходно имеет иную семантическую нагрузку. Дело в
том, что Страстная пятница — пятница из пятниц (как Насхальное
воскресение — воскресение из воскресений), но эта Святая (по-латыни
«страстные» дни называются «святыми») пятница Святой седмицы тем
самым воспроизводит —и воспроизводит по преимуществу — пятницу
Первой седмицы, седмицы Творения мира. Нятница — последний и глав-
ный день Творения: в пятницу был создан Адам, после чего Творец
«почил… от всех дел Своих» (Бытие, 1, 26 —П, 2). Страстная (святая,
великая} пятница рассматривалась уже раннехристнанским богословием
как новая Пятница Творения: место «ветхого Адама» заступал «новый
Адам», и «совлечением ветхого Адама» были именно Страсти Христовы,
приготовлявшие рождение «нового Адама» и новый Завет с Богом («пят-
ница» — греч. «рагазсепе», букв. «приготовление»). Конечно, эта бого-
словская концепция была куда сложнее и подробнее, но суть ее заклю-
чалась в отношении к пятнице — а особенно к «Святому Приготовле-
нию» — как ко дню творчества и кануну возрождения, и эта ее симво-
лическая значимость всякому средневековому человеку (во всяком слу-
чае грамотному) была в той или иной мере ясна. Отец гуманизма
