Лишь звездоносный свод сотрясло неустанное солнце
топотом резвых коней, как пустились в поспешное бегство
трепетных сонмы светил и герой пробудился могучий.
Снова и снова одно за другим он душой испытует
все, что привиделось в сне: «Зачем я отца дорогого
поцеловать не успел? Зачем я в миг расставанья
не удержал его — хоть и силком? Зачем пробежала
краткая ночь и нельзя продлить утешные речи?
Сколько спросить я хотел! Где назначено битве последней
быть — на каких полях или где над бездной морскою?
Можно ли верить друзьям, коль себя именуют друзьями
варварских стран цари? В каком краю упокоюсь?
Смертью какою велит умереть властительный жребий
брату и мне? Какую судьбу и какую кончину
примет доблестью нас упредивший двоюродный милый?
Я ли единый вступлюсь за все обиды и беды
милой отчизны, что ныне в нужде? Нет, лучше не ведать
слишком много теперь — не то при исходе известном
вдруг сверкет паруса пред противными ветрами доблесть!
Начатым следуй путем и прости отчизне злодейство,
что по незнанью творит».
Рассудивши так, призывает
Лелия спешно к себе, и друг, повинуясь приказу,
мигом является — молча стал и взором учтивым
встретил взор вождя. Тот молвил:
«Возлюбленный Лелий,
дума мне душу теснит! Что с тобою вдвоем мы свершили,
вдосталь, быть может, другим — но нам пеужто не малость
в пору, когда средь стыда и муки Италия гибнет,
рати испанские бить? Сей враг нам силою бранной
вовсе не грозен, а нашим мечам не мивуть позора,
ежели труд довершить не сумеем, будто страшимся
извергу глянуть в лицо и вот взыскуем сражений
дальних, робея на отчей земле ратоборство затеять
и осажденные стены спасти любезного Рима, —
как бы не зваться нам у своих и чужих беглецами!
Что у тебя на уме иль на сердце, того я не знаю,
но невеликого ждать не хочу: пусть могут иные,
взявшись за дело, уж это одно вменять себе в’подвиг,
мне же покоя нет до конца! Пока не увижу,
как изрыгнет Ганнибал коварную душу в уплату
сгинувшим нашим вождям, Карфаген нечестивый покуда
павшим во прах не узрю, дотоле праведным гневом
буду кипеть и рад умереть, если скорбною смертью
недругов муку могу сравнять со страданьем сограждан!
Разве Бог ради нас клинок правосудный не вздымет
столько злодейств покарать? Ужель не грянут неруны
с неба? Ужель в ответ громаднокаменный Атлас,
щит пространной земли, сокровепной юдоли блюститель.
не содрогнется всей высотой от тверди до бездны,
в бой не двинет полки преисподних гадов и горы
жгучих песков, не дыхнет на преступников смерчами Австра?
Баграды топкой ужель не взбурлят струи над брегами
гнусные стены ломать свирепей студеного Иетра
и негодяев крыть с головой отмстительной влагой?
Мы победим: пусть стиснут меч усталые руки —
с нами Бог, ненавидящий зло, войну довоюет!
Знаю заранее, бремя сие на наши с тобою
ляжет плечи. Мешкать нельзя, но многое прежде
надобно нам рассчитать и все наперед порасчислить.
Африка гневом на нас пылает: ни судну причала
нечего ждать, ни приюта гостям, ни крова, ни корма —
всюду, куда ни глянь, одно увидишь, прямую
ненависть. К чьим берегам мореходному воинству править?
Где дружинам привал? Где вождям наметы раскинуть?
Песнь третья
Кто нам покажет путь? Кто расскажет о градах и селах
и о повадках людей? Кто брод безопасный укажет,
если глубокость реки полки устрашит на походе?
Стало быть, надобно впредь любую разведывать мелочь!
Первое знать хочу, возможно ли — если возможно —
варварским верить сердцам. Тебе доводилось ли слышать
имя Сифака? Молва гласит, что он меж царями
всех богаче казной и над всеми возносится родом,
исстари знатным, а царство его велико и обильно.
Нужно его испытать и, ежели славы латинской
отзвук мог донестись до глухих ливийских окраин,
вдруг да прельстится учтивостью просьб и щедрой хвалою —
даже дикарской души огрубелой не раз досигала
сладкою ласкою честь. Тогда для прибытия войска,
как я замыслил, мы гавань найдем у этого брега
вражьей страны и выйдем в поход из этого стана.
Вот забота тебе, ибо ты честнейший и лучший,
вежествен словом, умом изощрен, понятлив душою —
будь же речист с дикарем, смягчи учтивостью грубость!»
Так он сказал, и тот, немедля снявшись с причала,
пересекает узкий пролив, что Иберские скалы
теплою рознит волной с песками Ливии ближней.
Тем же днем успел он пристать к Африканскому брегу
и поспешил к царю.
Подпорой столбов белоснежных .
ввысь вознесен дворец и повсюду желтым металлом
царский чертог осиян,
блеском наряжен лучей, от узорочья нестрого бьющих.
Этот камень шафраном горит, тот зеленью светит —
глянь в Потолок и словно бы свод узришь многозвездный.
Там золотой Зодиак под изгибом кровли высокой
замер в самом верху, на круге венца отчеканив
бег укяончивый. Там подобно подвижным светилам,
коих на небе семь, семь каменьев искуснограненых
Атлас, когда еще не был горой, исхитрился приладить.
Тускло светит один на радость хладному старцу,
грозно рдеет другой, а вот этот словно ласкает
блеском лучистым взор и красит кротким мерцаньем °
весь рукотворный свод. Посредине солнечным жаром
алый пылает лал, горением граней несчетных
сумерки гонит прочь, и мнится, что дивною мощью
ясный день творит и тьму побеждает ночную,
Феба пример переняв. По соседству заходят и веходят
в очередь две звезды, и та, чей блеск золотистей,
зрящего душу вмиг зажигает любовною страстью.
Круто выгнуз рога, адамантовой острые гранью,
неутомимо Луна поспешает дорогой отлогой -—
цветом темна, но горних лучей украшена светом.
Выше видна череда многоббразных тварей, для глаза
страшных и дивным литьем в различных представленных статях.
Первым стоит Овен — рога закручены в кольца,
морда к спине склонена, как будто в ужасе скорбном
все еще зрит он средь волн царевны бесценное тело.
Рядом свирепый Бык — такой Агенора чадо
по морю вплавь уносил, а подле пресветлые лики
юных двух Близнецов — благородных отпрысков Леды.
Следом представлен Рак водяной в ужасном обличье,
с ним кровожадный Лев устрашает лютым оскалом,
& по соседству в румяной красе миловидная Дева.
Далее плечи Весов, в качании грузном колеблясь,
быстрых часов череду отмеряют равною мерой.
Тут Скорпион грозит клешнями громадными, к бою
злой изготовив хвост; а там Фессалийское диво
в образе полулюдском: лицо и руки и плечи,
как человечьи, хоть стар, но яр, препоясан колчаном
кости слоновой и с силою лук напряг смертоносный,
вниз же от пояса скот; а вот взнесенное к тверди
легкое тело Козы — рога червоным блистают
златом, а ноги ее двойными копытами крепки.
Рядом наг и могуч, с головою в облаке черном
изображен богатырь, который небесную влагу
льет из ковша, и в его струе многозвездной резвятся
Рыбы — хвостами бьют и влагу секут плавниками.
Светлый водя хоровод, вся дюжина знаков небесных
взор совершенством дивит и по своду лепится стройно
близ пестроцветных картин, где в златой представлены славе
лики богов и героев краса и деяния предков.
Первый Юлитер: воссел на престоле царственном гордо,
скиптр держа и перун, а рядом молниеносец
в лапах когтистых влечет Идейского отрока к звездам.
Обок, старостью скорбной согбен и осанкою грузен,
от головы до пят укутан сизым покровом,
° серп и мотыгу вздымает Сатурн — простоватым обличьем
с пахарем схож и чад родных пожирает свирено.
Тут же дракон изрыгает огонь, вцепившись зубами
в загнутый хвост и вия огромными кольцами тело.
Неподалеку виден Нелтун: разливисто трубит
в гнутый рог, препону волны расторонным трезубцем
режет и так плывет в глубинах пространного моря.
Круг него тритонов стада и нимф хороводы
Неснь третья
свитою вьются, почет воздавая царю водяному;
тут же и конь — из разлома скалы послушно на сушу
вынырнул и песок прибрежный копытами тончет.
Вог вблизи Аполлон — безбородый и долговолосый
отроком, юношей нежным глядит, однако висками
сед добела. Священный скакун, охочий до бега,
льнет к хозяйским ногам, удила грызя в нетерпенье.
Рядом невиданный зверь — исполинский, трехглавый, трехзевый —
взором умильным глядит, господской радуясь ласке:
правой главою он пес, а левою волк кровожадный,
посередине лев; змеиный хребет воедино
тело тройное крепит, чешуею покрытое скользкой.
Тут же кифары святой столь правдиво выведен облик,
будто бы звонких струн достигают звуки до слуха;
тут же лук и колчан, летучими стрелами полный;
тут же громадный Пифон, в Киррейской простертый пещере.
Рядом желанный певцам италийским и греческим стройно
лавр возрастает златой, под сладкой и благоуханной
сенью дающий приют девяти голосистым каменам —
тем, чьих песен трель способна, мнится, светила
на непременных путях задержать чарующим звуком.
Обок со старшим — младший брат: лицо не скрывает
хитрости, посох в руках оплетают лютыю змеи,
издали на голове приметна нарядная шапка,
в блеске крылатых подошв обуты перьями ноги.
Бодрствует рядом петух, простерт зарубленный Аргус,
слева в гордой красе восседает жена молодая
с ликом веселым — мил ей вид благородных художеств.
Неподалеку видны пресловутые сестры Горгоны,
тут же Персей: в зерцало глядит, от главы змеекудрой
взор отвратив и братнип клинок ей в горло вонзая.
Каменный рядом старик и кровью рожденное диво —
конь крылатый, и муз преблагих источник священцый.
Дальше глянь — и узришь кровавого Маворса облик:
на колеснице злой он пугает натиском ярым;
обок с ним волк и спплых сестер проклятая стая,
кнут в руках, покрыта глава сверкающим шлемом.
Вот, прознав обо всех грехах и проделках супруги
прелюбодейной, собрался Вулкан кособокий в погоню,
да оступился хромото ногой, а боги толною
смотрят — и звездный рой смеется над мужем ревнивым.
Рядом, с румяным лицом, с взнесенпыми к тверди рогами
Пана великого зришь: убор звездами наряжен,
40
Африка
210
215
22
я
$30
235
ноги косматые бьют копытами козьими в скалы,
гнутый посох при нем пастуший — и гулким вацпевом
в семь тростников гудит свирель исполинская бога.
А по соседству царица богов, Юпитером чтима
сразу сестрой и женой, на державном воссела престоле:
гордо глава взнесена в венце облаков достославнем,
кои красою своей Ирида пестрая красит;
тут же кротко к стопам госпожи прильнули павлины.
Рядом внушает страх в боевом доспехе Минерва,
именем девы знатна: колье вздымает десницей,
гребнем шелома трясет и грозит оскалом Горгоны,
что на блестящем щите прилажен; за нею ночная
птица простерла крыла, покорствуя зоркой хозяйке,
и зеленеет Кекропов сад младою оливой.
Отчей главой рождена, она презирает Венеры
отпрыска наглого мощь и сестры гнушается родом.
Вот нагая встает Венера из моря — неславно
это рождение ей! — увлекая резво с собою
в алых розах жемчужный дом, а с нею голубки
свитой летучей и три нагие прекрасные девы:
девы, из коих одна отвернулась, а обе другие
прямо к нам обращают лик и приветные взоры
и в хороводе тройном сплетают белые руки.
Здесь и крылатый сын: колчан у него за спиною
полон острых стрел, а лук пощады не знает,
коим прицелился он в Аполлона и выстрелом метким
ранил — звезды с небес от вопля носынались бога,
злой же шалун спешит в материнских укрыться объятьях.
Вот Диана с сонмом дриад под сенью лесною:
быстрые фавны кругом, ореады, гурьбою сатиры
ей рукоплещут; и тут же пастух, приязнью богини
взысканный, сладко храпит, примостясь на травке зеленой.
Древле узрел Актеон горемычный в брызжущей влаге
дивного тела красу и был в наказанье немедля
сворой растерзан псов — тебе же, Дева, за это
с тщетным усердьем дарят оленей жертвенных скифы.
Вот наконец Кибела-мать, которой милее
Ида иных краев, восседает: плотью огромна,
видом стара, с ключом и жезлом, в почете державном,
пестрым нарядом горда. Башненосной стеною фрагийской
ей, многодетной, высокий венец главу украшает,
ибо всем богам и с ними Владыке перуна
Песнь третья А
40
250
260
21
=
215
матерь у древних она, хотя уместно напомнить,
что плодовитое чрево ее и гигантов свирепых
произвело, на века породивших пагубы миру;
львы ручные влекут колесницу великой богини.
Следом поодаль, воссев на престоле серном, владыка
лютый подземной страны бесплотным державствует людом
Тартара; рядом с ним немилая ликом сунруга,
якобы древле с Геннейских лугов уведенная силой.
