вательном описании событий, действительно, огромный.
По этому поводу существует несколько мнений. Феста в целом разделяет мне-
ние Колуция о «великой лакуне», но развивает по этому поводу стройную, хотя и
несколько фантастическую гипотезу, которую сам, однако, гипотезой не считает.
Он утверждает, что не только середина поэмы утрачена, но перепутаны также и
строки в имеющемся тексте, а именно почти 200 строк из недостающей середины
попали в начало ПТ песни (ст. 90-262, описание картин во дворце Сифака). Соот-
ветственно, после первой оборванной строки (ПТ, 89} он отмечает лакуву, хотя этот
обрыв не нарушает ни смысла, ни синтаксиса и явно относится к числу «вергилизан-
ских» — притом зто первый, но далеко не последний обрыв, а к последующим Феста
терпим и отмечает лакуну лишь при достаточно очевидном нарушении целостности
текста (по смыслу и по синтаксису). Так как ясно, что упомянутое описание рас-
сказом Ливия никак не предопределено и в принципе могло бы в ИТ песни отсутст-
вовать, Феста утверждает, что это не описание дворца Сифака, а описание дворца
Истины, у которой Сцинион побывал в гостях и встреча с которой (в числе прочих
событий, известных нам по Ливию, т. е. исторических) изображалась в одной из
утраченных песен. Предположение это имеет основанием сочинение самого Петрар-
ки — латинский трактат «С сокровенном», написанный в 1343 г., когда, по собствен-
ному свидетельству поэта, первые четыре лесни были давно готовы. Трактат написан
в форме диалогов автора с бл. Августином (читавшим «Африку» и цитирующем
строки из УП песни, которая, стало быть, к тому времени существовала хотя бы в
набросках), причем беседы эти проходят под покровительством Истины, тоже с удо-
вольствием читавшей «Африку» (зто уже штрих к характеру Петрарки!} и говоря-
щей, что в этой поэме воспета она сама и ее дворец на вершине Атласских гор.
Ничего нодобного Феста в позме ве обнаружил, а перерыв в повествовании имеет.
ся — предположение о «великой лакуне» напрашивается само собой, а поиск ее сле-
дов приводит увлеченного текстолога и к гипотезе о заблудившемся описанин
дворца.
294 Примечания
Следует сразу отметить, что эта гипотеза (вроде бы частная, но подкрепляющая
концепцию в целом) не выдерживает никакой критики. Петрарка — последователь-
ный христианин, даже Юпитер у него отождествлен с Единым Богом, в результате
чего и Олимп лишается привычного мифологического реквизита (песнь УП), так что
Истина его — это Истина христианская, вечная, и обретаться во дворце, построенном
Атлантом и украшенном языческими картинами, никоим образом не может. Такой
дворец может принадлежать лишь могущественному царю-язычнику — этот царь в
поэме есть, о роскоши его дворца сказано до «путаницы строк», затем действительно
онисывается очень роскошный и очень языческий дворец, и нет ни малейших осно-
ваний думать, будто дворец этот не Сифаков, Что касается воспевания самой Исти-
ны, то опять-таки нет оснований полагать, что Истина была воспета Петраркой как
некое антропоморфное существо, то, что она такова в трактате, не звачит, что она
такова в поэме. Воспевается же она в имеющемся у нас тексте постоянно: уже в
1 песни Нублий Корнелий научает сына вечной Истине, затем это же делает его
брат, да и на протяжении всей поэмы герои все время открывают друг другу «сущую
правду» — Лелий Сифаку, Гомер Эннию, Энвий Сципиону, Сципион Ганнибалу и т. д.
Стихотворческий труд во славу Истины предполагает декларированную правдивость
текста (и такими декларациями «Африка» изобилует), изображение же самой Исти-
ны в качестве действующего лица — прием совершенно факультативный. Будь Си-
факов дворец дворцом Истины, можно было бы вместе с Феста полагать, что и хо-
зяйка дворца описана с соотносимой конкретностью, но хозяин дворца — Сифак,
и тема «Сципион в гостях у Истины» лишается всякой опоры. Это не значит, что в
поэме никогда не было строк об Истине, обитающей на вершине Атласа, еще в
1343 г, они были, коль скоро сам Петрарка об этом пишет. Но он ле пишет, сколько
их было, и это вполне мог быть небольшой (в несколько стихов) пассаж, виоследст-
вии — при доработке ноэмы — изъятый. И вот для такого предположения повод есть.
С одяой стороны, «громаднокаменный Атлас» назван блюстителем справедливо?ти
{НП 46—50), мотив этот развит достаточно ярко и, учитывая склонность поэта к
пышным описаниям, мог быть продолжен стихами о том, что пронзающая облака
вершина увенчана чертогом Истины, тем паче, что об Атласе говорит Сципион и
именно в рассуждении о праведности миропорядка. С другой стороны, эти строки
должны были оказаться избыточными (самое позднее) после завершения УП песни,
в которой блюстителем справедливости изображен Бог, причем никакая Истина с
Ним не соседствует, ибо Он и есть Истина. Видимо. во время создания трактата
«О сокровенном» Петрарка еще не описал чертог небесной справедливости, где пред
лицом Божьим происходит прение двух столиц, но после такого поворота сюжета
громездить на Атлас еще один — и притом другой! — чертог справедливости было из-
лишне не только поэтически, но и идеологически. Выходит, что поэт сам изъял
упомянутые в трактате строки, когда в очередной раз правил поэму, а правил он ее
очень тщательно, о чем известно от него же. А за вычетом фантастического сюжета
о дворце Истины мнение Феста сводится к мнению Колуция — оба считают середи-
ну поэмы утраченной.
Другие исследователи этого мнения не разделяют, и неудивительно: пропажа
сотен строк из середины поэмы должна объясняться какими-то экстраординарными
обстоятельствами, а о таковых ничего не известно — остается объяснять перерыв в
повествовании причинами не «внешними» (порча текста), а «внутренними» (созна- —
тельным авторским замыслом}. Сам по себе такой подход представляется верным,
потому что основывается на одном из основополагающих филологических принци-
пов — на доверии к текстам, утрата которого приводит к текстологическому произ-
золу. Итак, само по себе намерение интерпретировать имеющуюся в наличии, а не
выдуманную «Африку» не вызывает никаких возражений, но конкретные интерпре-
тации не всегда представляются достаточно основательными.
Гвидо Мартеллотти (1954) полагает, что поэма не зря как бы разделяется на
две части: но его мнению, она имеет также и «два начала» -— первые четыре песни
нанисаны «нод знаком Макробия» (т. е. вдохновлены «Сном Сципнона»), следующие
нять «под знаком Ливия», а пропуск представляет собой сознательно подчеркнутую
поэтом границу между частями. С этим трудно согласиться. «Знак Макробия» не
затмевает «знака Ливия» даже в первых двух песнях, где много цитат из «Сна
Сципиона»,- отсылок к событиям войны там ненамного меньше. В следующих двух
Песнь четвертая 295
песнях «первой части» мотивы «Сна Сципиона» практически отсутствуют, а из Ли-
вия взято много, так как Лелий, в сутщности, пересказывает Ливия. А при этом
почти вся У песнь посвящена страданиям любви, треть У] — описанию преисподней,
значительная часть УП — превяю на небесах, УП! — красотам Рима, а уже в [Х песни
возвращение и триумф Сципиона просто тонут в пророчествах и рассуждениях. Но-
этому интерпретация Мартеллотти оказывается натянутой.
Т. Берджин и А. Вильсон (1977} полагают, что Петрарка просто не хотел изобра-
жать своего героя политиком-дипломатом, интригующим в Сенате, меняющим союз-
ников и т. п.,- не хотел и не изобразил: «у Музы нет аппетита к политике». Но ис
этим трудно согласиться — Нетрарка пропустил не только «политику», но и приклю-
чення Сцинпиона при поездке к Сифаку, переправу войска, первую победу в Африке
и многое другое, что описывать любил. Что у его Музы не было аппетита к поли-
тике, это тоже спорно, ведь сенатские интриги в УПТ песни описываются со вку-
сом — это дает поэту возможность лишний раз осудить ненавистную ему зависть.
Вряд ли он усомнился бы написать, что против высадки в Африке возражали завист-
ники «звездного юноши»,- а уж рождение дружбы между молодым римским полко-
водцем и молодым нумидийским царем и вовсе не обязательно связывать с дипло-
матическими интригами. Так что и эта интерпретация представляется натянутой,
согласиться можно лишь © ее предпосылкой, т. е. с тем, что Петрарка был поэт
своевольный и мог пренебречь новествовательной последовательностью ради чего-то
другого.
Что Петрарка сделал пропуск по своеволию, предположил несколько ранее (1972)
и А. Бернардо, но объяснил это иначе: по его мнению, поэт просто не сумел пере-
сказать стихами соответствующие главы Ливия, а потому и пропустил их, не очень
заботясь о перерыве в повествовании. Указать на своеволие Петрарки никогда не
лишине, в остальном же эта интерпретация вызывает даже не несогласие, а удивле-
ние. Почему описать одни переговоры ноэт мог, а другие не мог? Почему он мог
описать поражение Ганнибала, а поражение Сифака было ему не по силам? Почему
вообще нужно сомневаться в способности Петрарки «пересказать стихами» что бы
то ни было? Сочинение стихов на заданную тему входило в школьную программу,
ий «пересказывать» умели поэты, с Петраркой ие сопоставимые ни по таланту, ни
даже просто по выучке. Но есть и такая интернретация.
Предпочтительным представляется подход Коррадини, который точнее всех фор-
мулирует проблему, хотя со свойственной ему осторожностью от решения ее отка-
зывается. Опираясь на свидетельство Колуция о том, что пропуск имелся уже в очень
тщательно исполненной копии с авторской рукописи, а при этом достоверно зная
из всех источников о бережном отношении поэта к своему архиву, Коррадини воз-
можность порчи текста исключает. Исключает он и возможность недоработки: в ка-
ком бы состоянии поэт ни оставил рукопись, но незадолго до смерти в «Послании к
потомкам» он называл поэму давно готовой и как бы он ее, по собственному его
выражению, ни «шлифовал», но это касалось мелочей поэму без середины Петрар-
ка готовой назвать не мог. Из всего этого Коррадини делает единственно допустимый
вывод: сам поэт считал свою поэму в композиционном отношении вполне связной
и никакой повествовательной непоследовательпости в ней не видел, а если что-то из
событий войвы пропустил, то так и было задумано — поверхностное впечатление,
будто в поэме чего-то недостает, является ложным.
Возразить тут нечего, но чем четче сформулирована проблема, тем она острее.
Если от Колуция и до наших дней все, кроме осторожного Коррадини, так или сяк
стараются объяснить перерыв в повествовании, т. е. видят нарушение связности,
а Петрарка этого нарушения не видел, значит, мы имеем дело с двумя различными
представлениями о связности. Почему повествовательная связность представляется
нарушенной, уже говорилось, и такое представление вполне лонятно — не зря оно
благополучно существует уже 600 лет. Однако у Петрарки явно было ипое пред-
ставление о связности — мы не можем не признать это вслед за Коррадани, но не
можем таким признанием удовлетвориться. Конечно, Петрарка адресовал «Африку»
читателю, знающему историю П Пунической войны и знающему, следовательно, что
происходило между визитом Лелия к Сифаку и захватом Цирты,— однако в других
случаях поэт до такой степени читательской осведомленностью не злоупотребляет,
хотя по изобилию намеков и кратких упоминаний ясно, что он на нее рассчитывал,
296 Примечания
При такой авторской ориентации собственно повествовательное назначение текста
становится второстененным (все и без того знают, что произомло и когда), а ва пер-
вый план выдвигаются другие задачи — даже во оглавлению зидно, что «Африка»
вовсе но сводится к описанию войны с Ганиибалом. А если так, то представляется
целесообразным понять не то, почему поэт отказался от описания стольких событий,
но то, что побудило его перейти к описанию несчастной страсти Массиниссы нено-
средственно после описания победы над
