здесь на девять кругов разделяется стенами зримо
бледное царство, здесь черный Стикс с водою стоячей —
в омут его Ахеронт устремляется мрачным потоком
и заставляет вскипать болото вязкое тиной.
Здесь рыдальца-Коцита исток, что слезной струею
обнял Авернский дол, в преисподних нещерах стеная
с сонмами теней в лад; здесь в дымных водоворотах
волны стремит Флегетон; здесь льются забывчивой Леты
тихие воды — и, черный челн направляя кормилом,
лодочник старый везет через реку грустную души.
Зорко глядя сквозь мрак, с суровой супругою вместе
все наблюдает Стигийский царь и грозные очи
видом множества мук услаждает, свирепою властью
верных бодря палачей — Смерть и Скорбь у него под началом,
Фурии служат ему и кривопрядущие Парки,
льнет трехглавый к стопам его Страж ужасного царства.
Всю многовидность картин и в каком порядке предивном
изображают они все уделы с верху до визу
Лелий успел разглядеть, отнюдь не прельщаяся златом:
мило оно другим, а ему — что пыль под ногами.
Вот, пространный чертог пройдя от края до. края,
он предстал пред царем: с высокого трона поспентно
тот поднялся поскорее обнять желанного гостя.
После уселись — и тут начинает Лелий учтиво:
«Царь наилучший! судьба тебя удостоила другом,
столь великим, каких от брега Индского Солнце
в долгом своем пути к Гесперийскому сонному ложу
больше не зрит, не узрит и — коль сам я зряч — не узрело.
Слушай же, дабы слова не метал я праздно на ветер:
сам Сципион — на великой земле величайтий из смертных —
шлет тебе привет! Коль святость и благочестность
живы, коль верность чиста и о славе прекрасной забота
не позабыта людьми, то знай: в народе едином
все сие процвело и вождь един у народа —
Рим всему головой, а ему Сципион головою!
Речь нелжива моя, ибо ныне сей муж превосходный
Африка
ищет дружбы твоей, государь. Сердца финикиян
ты испытал — неверны, но внемли мне: если. Фортуна
счастием их одарит военным — о пусть не дозволит
этого Бог богов! — то множество бед испытает
царство твое и для жизни твоей настанет угроза.
Их до поры линть страх, а отнюдь не приязненность дружбы
держит, у римлян же нет знатней и надежней науки,
нежели верность беречь драгоценную — наше богатство
мерить привычно нам друзей любезных обильем.
Слов свидетель моих недалече — Испания рядом,
тоже Авсония. Ныне и ты, о Африка, верность
наших обетов узнай — испытай народ тогоносный!
2** (Сам рассуди, насколько тебе полезнее дружба
с нами: мы далеко, а издали частой докукой
вряд ли доймем, но чуть нужда — корабли наготове
наши в морской поход при малейнем отправиться ветре.
Так в надлежащий час для врагов изумленных нежданно
° римские ваблещут мечи твоим воителям в помощь. Больше скажу: коль путь, пролагаемый нами, Фортуна злая не загородит заставою неодолимой, то непременная наша цель — державцев ораву поразогнать и лишить нечестивых тиранов престола, % дабы немногим все досталось. С единым владыкой
царства во благе стоят, но когда не знают законов
пастыри, паства у них горемычная. Африка так же
вся отойдет к царю одному единым уделом.
Длить ли слова? Достойней тебя ужели другого
можно сыскать меж Атласских скал и волн Ерифрейских?
Так не презри дары, подносимые другом могучим!
Вот он шлет тебе скакуна Апулийской породы —
вскормлен для браней конь, а резвостью быстрому Австру
равен и, словно перун Юпитеров, рвется в сраженье.
*13 Вот и сбруя коню, и златые на белую шею
гривны — этот убор у Самнитского отнят тирана.
Вот и доспех для бойца из руд изготовленный твердых,
кои открыты для нас изобильной металлами Ильвой:
глянь, как черен шелом, как светел меч заостренный,
глинь, как надежна броня, что для целой кована груди,
глянь, как поножи легки, как плащ багряный сверкает,
пестрым узором прикрыв железа темного хладность;
глянь, как стрекало блестит — железное в золоте желтом,
как дальнобойно копье, как щита изгиб ограждает
32° от остроты клинков. Итак, отныне для брани
римский вздень доспех — молю! па доброе счастье
эти прими дары, о великого друг Сципиона!
Вот желанье его и Рима согласного просьба:
клятвою с нами союз скрепи, да будет счастливым
2
320
Песнь третья
$30
$58
380
155
350
355
360
365
т
ъ
нынешний день и вовек Европа с Ливией вместе
праздником общим да чтят его память». Так возгласивши,
Лелий окончил речь и взор в молчанье потупил.
Ласково царь отвечал: «С охотою, римский посланец,
все принимаю от вас — ни даров столь знатного друга,
ни обещаний твоих не отрину, однако же в спешке
клятвой крепить договор опасаюсь и с новым союзом
несколько пообожду, покуда вождь благородный
не посетит меня сам,— я пожать самолично желаю
победоносную длань, которая лучшей порукой
станет союзу навек и миру надежным залогом.
Ведомо нам, сколь доблестен он и сколь во вселенной
славен — доселе никто в державе Римской знатнее
не был, никто не умел с такой необорною силой
речью умы увлечь и восхитить обликом души.
Нам и заслуги его и самое имя любезны, |
ныне же свидеться с ним хотим: десницу десницей
тронуть, глазами глянуть в глаза и слову услышать
слово в ответ — да придет поручителем собственной славы!
Право, наши сердца не настолько грубы и свирепы
и не настолько в груди одичали варварством души,
чтобы не тронула взор красота, а явная доблесть
не обаяла бы ум! Меня на месте о царстве
бедственном держит печаль: нельзя из отчих пределов
выйти, покинув удел изобильный окрестным тиранам,—
иначе я бы и сам отправился, ибо’ немало
чести тому, кто спешит по морям к столь славному другу.
Он же, напротив, отнюдь не сдержан обидной уздою
страхов и годы его младые, а юноше легче
тяготы снесть пути. Коль ко мне он вправду приязнен,
коль доверяет мне, то для дружеской дельной беседы
пусть навестит меня здесь — дорога в морях безопасна!
Ну а пока пора нам за стол: уже протянулись
в сумерках тени и гаснущий день торолит к обеду».
Молвив, с престола восстал, радушно Лелию руку
подал и выше всех его устроил на ложе,
крытым багряным ковром. Разнесся в пространных чертогах
трубный зов — и толпой расторопной забегали слуги
взад и вперед: не обычный обед и не будпичный ужин
был им в заботу вменен, но иные с чашей златою
бережно шли, у иных кристальнограненые блюда
или же кубки из цельных камней самоцветных, резные,
полные пенным вином, которое матерь. Мероэ
произвела в старину, пламенея от. ближнего Феба,—
весь сверкает дворец и звонкой гудит суетою.
А
Африка
375
380
385
380
%05
$2
$
Так же устраивал пир, если верить Гомерову слову,
некогда царь Алкиной: там Улисс восседал сладкоглаеный,
здесь достопамятный гость — с устами медовыми Лелий.
Только откушали, как предстает пирующих взору
отрок в алом плаще с певучею лирой и струны
строит на отческий лад: предизной сладости звуки
слух ласкают — а вот и песня вослед за игрою:
«Нрисномогучий Алкид, когда во вселенной чудовищ
всех истребил, во плоти к звездам обрести удостоясь
путь, то покинул Лернейскую топь и Немейскую пущу,
и навевавшие страх Эримаифа лесистого сени,
и Гемонийских ущелья гор, и двух достославных
прах городов, и груду тел гордецов двуприродных,
и Гериона тройного труп, а после отважно
к этой стране снизошел и разом с нашей бедою
кончил, из отчей земли жестокого вырваз Антея.
Воля настала для нас! гнуснейшая пагуба наша
дланью искоренена Геркулесовой! Освобожденный
край процвел, и вновь из изгнанья пахари к пашням
полузабытый путь нашли. Вселенную кроткой
неустрашимый зрит и вот уже к Орка порогу
рвется, дерзая взглянуть Мегере в лютые очи.
Неподалеку от наших границ — о диво! — средь моря
бурного два Столна герой воздвигнул высоко,
дабы предел указать человекам, до коего можно
плыть. Миновали века, покуда недавно с Востока
юный к нам сумасброд не явился, дерзко взыскуя
древнюю свергнуть мету,— но и он не успел от утесов
честь Геркулеса отъять, которому ветхий владыка
здешних полей, Атлант, изнурен непомерною ношей,
звездный доверил свод и отдых обрел долгожданный,
но ненадолго, увы! ибо, сладким разнежась покоем,
глянуть решился бедняк в проклятые очи Медузы
и обратился в скалу. Великого Атласа ныне
видим, которого тень осеняет громадою землю,
коего вширь и вдаль простерся хребет, а макушка
горних касается звезд — седины его снеговые
треплют ветер и дождь, и гроза, и град леденистый.
Только недолго была его неотмщенной обида,
ибо Горгоны главу, хитроумной научен Палладой,
мститель Аркадский срубил, и зараза мерзостной крови,
гнусным гноем сочась, отравила Ливийские степи —
так, хоть жива хоть мертва, вредила миру Медуза!
После царица, из Тира сюда бежавши, стенами
огородила простор, Карфаген воздвигнув могучий,
прозванный хитрости в честь. Бладыку ближнего царства
Песнь третья
3.
я
%50
взять не желая в мужья и тем своего же народа
воле переча, она покойному верность супругу
смертью своей соблюла — столь отважная древле царица
сей заложила град! Ей великою будет обидой,
ежели вдруг — но нет! возможно ль такое помыслить? —
явится дерзкий пиит и в песне игривой святое
имя ее сопряжет с позором преступной любови.
Так был выстроен град и так в недолгое время
силою взрос, но увы! неизменная спутпица счастья
зависть взъярила на брань великие мощью народы.
Жили в ту пору бойцы лихие, из коих доныне
чтит Карфаген за любовь пебывалую к милой отчизне
братьев Филенов: они причислены издавна оба
к сонму богов и общий алтарь водружен для обоих —
если бы братья тогда не расстались радостно с жизнью,
тысячи их земляков легли бы ва поле Киренском.
Ныне последний век полыхает битвепным пылом,
и ни кипучий моря простор, пи алчная Сцилла
вкупе с Харибдой сдержать финикиян натиск не могут,
ибо сам Ганнибал приснославный Лация холмы
тяжкой попрал стопой: одолел неприступные горы,
уксусом камни травя, и провел он войско но кручам,
в коих и диким козлам опереться негде копытом.
Всюду битва и брань, сочатся нажити кровью,
кровью алеют ручьи, и сорною всходит травою
тук Италийских лугов — но тут по воле небесной
вдруг молодой герой отечества скорбного беды
принял на плечи: подвиг его Испания видит,
Африка слышит о нем. Меж двумя вождями Фортуна
ныне в сомненье стоит, колеблема бременем тяжким, —
дело решит судьба, но свершиться великому должно!»
Так он играл и пел, а на этом слове поспешно
песнь оборвал, и прощальный звон исторгнула лира.
Руконлесканьем певца наградили вельможи и слуги,
царь же промолвил: «Гость, ты слышал преданья ливиян
все по порядку и наш народ узнал от начала —
ежели стоит сие ответного дара, поведай
также о ваших вождях и началах».
С улыбкой узтивой
Лелий ответствовал: «Долгих речей, о царь наилучший,
ты ожидаешь! Ужель о наших повесть победах
кратко будет? Поверь, продлилось бы более года
то, что желаешь вместить в остаток часов предрассветных,
кои почти истекли, а если бы даже к рассказу
я приступил, то усталый язык лопотал бы дремотно
попусту — нет! речам пространным ночи не хватит.
46
Африка
480
„30
$95
506
$05
510
Разве легко изъяснить, как веками Италия бьется
в бранях лихих? обо всех поведать с тусками распрях
и обо всех боях с самнитами и о набегах
галльских орд? и в том, что свершили мы в землях Ливийских
и среди хляби морской, когда нежданно столкнулись
наши и вражьи суда, круша уключины весел?
Разве легко изъяснить Испании бедственной горе,
где изобильная смерть запрудила трупами реки
и повсеместно поля дымятся свежею кровью,
пролитой пашим мечом? В старинных хранится сказаньях
перечень этих побед — лишь малая часть от свершенных,
перечень, коего список тебе из Тарпейского храма,
если угодно, пришлет Сципион: в сем капище держат
летопись всех трудов, ради общей содеянных пользы.
Многое вычитать там возможно, однако же полной
правды и здесь не найдешь — не в словах свидетельства верность.
но в очевидности дел! Никогда не водилось у римлян
неисчислимых писак,
