не низойдет и срамить мой гроб не примется блудом»
Далее в гневе она повествует, какое злодейство
ночью свершилось: рассказ мольбами и пенями полон,
Ей в утешенье твердит супруг, что нет преступленья,
коль без порока дуща, но слышит в ответ: «Коль сама я
и оправдаю себя, не желаю казни избегнуть,
дабы примером не быть блудодейным в Городе женам!»
Молвив, она клинком, что прятала в складках одежды,
в белую метит грудь и себя смертельным ударом
бъет наповал, разя глубоко, как будто на волю
хлынет из раны стыд поруганный. Так, но преданью,
нтица родных птенцов, порожденье собственной крови,
злобным зубом змеи загубленных, взносит к небесным
высям и гибнет сама, погребая останки их в небе.
100
705
715
120
725
730
135
Все от зрелища ран в испуге и горе рыдают,
все вопиют и дом причитаньями полон и плачем.
Только Брут среди всех слова пустые и слезы
Африка
740
15%
755
76
>
755
175
не расточает — храбрец, великую доблесть до срока
в сердце таящий честном! Клинок, обагренный кровавой
ценою, он берет из раны и ввысь воздымает,
пылко глася: «Клянусь Громовержцем и всеми богами,
этой вот кровью клянусь, непорочною прежде и чистой,
гнать огнем и мечом род царев, отродье царево
и самого царя и царский сан горделивый:
ныне, завтра, всегда — покуда живу я на свете,
вечный я царству враг! Коль держать взаправду умеет
эта десница клинок, державствовать царь не посмеет».
Так присягнув, он других к таковой же подводит присяге:
дивно всем, откуда взнлось нежданно у Брута
столько отваги лихой и откуда в сердце решимость.
Он же сограждан зовет, обозренью являет народа
мертвое тело, которого вид плачевен и жалок,
и указует иным на дымящийся теплою кровью
меч, а иным на грудь с глубокою свежею раной;
этому вспомнить велит о сестре, о супруге другому
или о дочери — кто у кого в домашнем уюте
узы кренит любви — и учит, что всякой опасна
Царская наглость и царская спесь и жестокая похоть.
Так подстрекает он гиев, и вторит зрелище речи,
ибо багровая кровь, остылость бледная смерти,
скорбные муж и отец —все жалостью трогает сердце,
и не дерзает никто отважному Бруту перечить.
Вот потому-то, едва он двинулся с места, толпою
люди стремятся за ним: препоясаны мужи мечами,
жены гурьбою вослед, причитая об участи горькой
славной Лукреция, честь и хвалу стяжавшей навеки.
Длить ли рассказ? О множестве дел повествует преданье:
вождь ниспровергнул царей, в изгнании умер неславном
старый Тарквиний, сыны же его и злая супруга
много прияли смертей за свои злодейства в уплату —
сгинул во прахе царя горделивого род самовластный!
Так пришел конец царям, а после настало
лучшее время — на свет народилась наша свобода.
Пала бессменная власть тиранов пред властью годичной,
и самовластный скиптр разрублен секирой закона:
вместо единого два державствуют консула скромных,
коих доныне ты зришь в их равном и кратком почете.
Первый розги для нас учредил первейший зиждитель
нашей свободы: храня с великим рвением волю,
в муках добытую, собственных чад, пособников власти
царской, велел он нытать лозою, а после секирой
головы им отсечь — да будет бесскорбна свобода.
Столь же честной гражданин, сколь — увы! отец несчастливый,
Песнь третья 53
785
79
=
в консулах столь же суров, сколь пылко свободе привержен!
После он же, когда войну царевич затеял,
чтобы себе оттягать в законную вотчину царство,
протизустал наглецу и его смертельным ударом
вкупе с гордыней младой повергнул в Оркову бездну;
в бранном, однако, пылу, тесня поединщика яро,
сам углядеть не успел размаха враждебного дрота:
оба пали бойцы свиреные, но напоследок
Брут осилил врага, на простертого рухнувши трупом
сверху, — и в смерти ему победа! Отиюдь не заботясь
сам уцелеть, он убитому рек: «Тебя, нечестивец,
в Тартаре я догоню и отмщу за злодейство железом!»
Мужи и жены, стар и млад, весь город оплакал
гибель героя, скорбь небывалым изливши стенаньем,
а особливо о нем причитали в слезах благодарных
домовладычицы: им воссиял он мстителем чести,
им он отец — и год беспросветно они горевали;
тоже и ныне для жен приснопамятно Брутово имя».
УТ
Предуведомление к песни четвертой
Кончил повесть свою о начале римского рода
и о победах его, и о дивах великой столицы
Лелий, и начал рассказ о могучем своем полководце:
вид описал и нрав, а потом сказал о геройских
подвигах: как он отца в бою отхитил от смерти,
как оробелого он Метелла сдержал при побеге,
как он Испанский удел себе потребовал смело
и, получив, отметил за кровь и стыд поражений.
Черная ночь, наконец, велит рассказчику смолкнуть.
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Он замолчал, а царь отвечал учтиво и кротко:
«Повесть бесценна твоя! Сколь высокое низкого выше
вижу и сколь далеко превосходят римляне прочих!
Знаю: затем жена стыдливая ваша искала
смерти, чтоб наша себе не могла присвоить Дидона
всей чистоты, и в недрах земных ваш молодец сгинул,
лишь бы слава не вся ногребенным нашим досталась
братьям,— да в помощь ему родитель с сыном и внуком!
Но из премногих чудес наипаче дивно, что может
столь благородный дух обуять несметные толпы:
нет ничего для людей страшнее смертного часа,
коего ужас умалить сильна лишь стойкая доблесть —
изредка стойкость сия одному иль немногим присуща,
только у вас она всенародна, единым порывом
полнит полки и в бой во спасение гонит свободы
голою грудью на меч! Но того, что больше и дольше
жду услыхать — каков ваш нынешний ‘вождь несравненный, — —
ты не сказал: молю, хоть теперь об`этом поведай!
Нрав у него каков и облик, и что он на сердце,
Песнь четвертая 55
2
>
*
“
з
>
&0
4
<
®
55
40
держит, и как сумел в столь юные лета достигнуть
сана высокого? К нам донеслось молвой неустанной
только имя. Сперва расскажи о недавнем походе
в землю иберов — коль можно просить о слишком знакомом,
ибо всему ты был самовидец и скрытые думы
друга ведал один, потому что искренней дружбе
всякая тайна претит. Молю, ненадолго помедли,
быстробегущая ночь! и покуда Лелия льется
красная речь, не гони коней белоснежных, Аврора,
ввысь и дрему продли в объятиях дряхлого мужа,
время рассказу дай! пусть жену румяную старый
с пылом забытым сожмет и жаркою лаской удержит!»
Видит Лелий, как все, и дух и слух напрягая,
ждут, и вот в тишине, немой и недвижной, к рассказу
так приступает: «Увы! моему ли витийству под силу
важный исполнить наказ? Не учен я складноплетеной
речи, в которой цветет кекролского говора прелесть!
Древле великий Гомер о юноше спел безрассудном,
грубый Энний поет о лучшем из юношей ныне:
тот от греков певца заслужил, а сей наипаче
ждет от латинян невца, но Ахиллу для славы глашатай
нужен, а этот сам без помощи хитрой искусства
славен стал и день ото дня славнее. Приязнью
я не обманут, хоть зрю, как со временем вольной хвалою
будет он к небу взнесен, а если помехою ныне
зависть — но нет! ворочусь к благодарному лучше зачину,
Ни у кого никогда природного столько величья
не было в облике — мнится, что свет источает он торний!
Властная строгость чела являет к начальству призванье,
молнии мечет взор, и снести никому не под силу
огненных взгляда очей; до плеч изобильные кудри
вьются, в солнца лучах золотясь, хотя непогодой
спутаны, ибо тяжелый шелом, испарины влага,
труд неустанный и к жизни простой привычная склонность
не дозволяют мужскую красу по-бабьи лелеять;
ростом он выше всех и часто бодрит среди брани
издали войско свое высоко взнесенной главою,
страх наводя на врагов, — так сразу надежду и ужас
облик внушает его!
Грудь у него — дворец исполинскому духу проестором,
тоже и члены: плечами мсгуч и мышцами крепок,
словно бывалый боец,— такого из тысяч и тысяч
ты отличишь и наверно .сейчас за ‘царя его примешь.
Столь несказанной красой повергает он встречных во трепет
и, обо всем позабыв, они в молчании долгом
56
Африка
55
т
>
490
10.
я
1‹@
дивным зрелищем взор услаждают, с готовою речью
медлят, а то по тропе иной уводят беседу,
ибо воистину он далеко превосходит обличьем
смертных людей и насилу с ним Юпитер сравнится
молниевержный иль Феб, пречистого лучник эфира.
Вот и довольно: мужам в описаниях внешности долгих
толку немного — смолчу. Ты сам, быть может, увидишь
лик его ясный и скажешь, что я неполную правду
выразил, — верно! ему одному вся слава пристала,
ибо соседство с величьем чужим, что другому в убыток,
° лучшая прибыль ему. Коль года его знать пожелаешь,
не утаю, что еще не изжил и третий десяток
и что с течением лет его доблесть все на восходе.
Даже и ныне он старцам пример суровостью строгой,
но и веселость его для юности ножной завидна —
горек сверх меры врагам, зато и сладок безмерно
милым товарищам: глянь, каков он яростен в схватке
иль после боя каков дружелюбен и кроток,— не скажешь,
что ему больше к лицу! Никогда он от доброй удачи
не заносился и злой не бывал повержен бедою:
худо дело идет иль ладится, он неизменно
тот же — покоен умом и ясным челом бестревожен.
Злато презренно ему и почет от суетной черни,
сущая слава одна желанна; ищет сокровищ
искренней дружбы — друзей наживая верностью милых,
верностью держит их. По всей стране Гесперийской
о пришлеце молодом молва гласит, что с богами
сходствует, неодолим никакою силой людскою,
и, победивши мечом, полоняет вновь полоненных
ласковой дружбой своей.
Словно как дольний мрак уступает горнему свету,
так вселенной края Италийским цветеньем теснимы;
словно как ясность небес единым светилом яснеет,
так в Италии Рим державным блеском отличен;
словно как солнца лучи сияние звездное гасят,
так затмевает всех Сципион! Правдивому слову
верь — не скажи, что и этот герой по нашей привычке
вымышлен и потому выше звезд его превозносит
лживым глаголом молва. Воистину, впрямь почитают
многие мужа сего нислиедшим с горнего неба.
Да повторять ли сказки все? Докучные басни,
но наизусть их твердит толна! Итак, примечали
перед рожденьем его, что якобы к матери в спальню
дивный являлся дракон, для взора людского ужасный, —
тут-то и слухи пошли по городу, будто зачато
семенем божьим дитя. Нодтвердил таковое поверье
Леснь четвертая 57
115
120
>
я
13
=
135
145
50
155
мальчик, едва на свет родившись, а после могучий
муж, ни с кем из родных не сходный, но телом и духом
богоподобный, которого жизнь величием нрава
освящена и дел благочестных являет примеры.
Часто, от всех удалясь, поспешает он на рассвете
в храм Юпитеров — тот, который на холме Тарпейском
наисвятейший стоит и в котором жрецы боязливо
чин наблюдают святой, — без страха в чертог заповедный
входит один и, дверь заперев за собою, проводит
близ алтаря часы, как будто в долгой беседе;
но погляди на него, уходящего: одушевляет
сила небесная лик и очи пламенем полнит!
С твердой надеждой, едва нужда приспеет, за дело
он берется, успех всегда суля непременный
в бранях великих, словно ему обещано счастье
богом,— воистину, он своим вдохновеньем средь брани
войско не раз вдохновлял, сердца распаляя отвагой,
так что свершали бойцы невозможное. Разумом кренки
мышцы -— бессильна плоть, коль дух не дарует ей силы!
Часто я видывал сам, как к врагу уязвимые спины
поворотили полки и едва знаменосец дрожащий
держит прапор, — но тут, копье из руки оробелой
выхватив, первым вождь кидается в самую сечу
с кличем: «Бог нас ведет! Его последуем зову
иль побежим? Я следовать рад: с победою верной
пусть ворочусь один, а если судьба восперечит,
пусть в одиночку умру! Вольно вам бежать — доживайте
трусами после меня иль идите на смерть молодцами!»
Строй по слову его равняется, грудью встречают
воины смерть и так добывают послушно победу —
вот их любовь к вождю! вот стыд, погоняющий в битву!
С точностью знатт они, сколь стоек он разуменьем,
сколь прилежит богам, сколь Юпитер ему добродеет,
так что приказам его, словно божьим, всецело покорны,
а потому никогда побежден он не был, хоть много
знал
