себя, как раба Божия, значит спасти свое «Хочется» (личность), заключив ее вовнутрь необходимого «Надо».

Когда я совершаю какой-нибудь проступок, я очень удачно защищаюсь тем, что беспрерывно отвечаю на все упреки, повторяя одно и то же, как самый маленький мальчик: не буду, не буду! Я так к этому привык, что когда однажды милиционер остановил меня свистком за неправильный поворот и потребовал права шофера, чтобы их отнять у меня, я стал повторять: не буду, не буду. И милиционер самого свирепого вида чуть-чуть улыбнулся и чем-то довольный отпустил меня словами: – Ну, смотри, отец, другой раз попадешься – не прощу. И я в ответ повторяю: не буду, не буду! С тех пор я вовсе перестал бояться автомилицию, скажу свое «не буду» – и всякий меня отпускает.

Итак, решено: Михаил откладывает «Жениха» и берется за сказку или былину «Падун». Собравшись с духом, махну вещь напролет, не обращая внимания на главы, которые не пишутся.

26 Февраля. Снежок падает и тепло, только не тает. Все так рано чувствуют весну, чего, кажется, в прежние время не бывало: вероятно, покойней жилось.

60

Были в «Октябре» на суде редакции, подсудимым была моя несчастная «Мирская чаша». Но прежде чем выслушать приговор, я сам высказался о ней, о причинах мытарства с нею, именно, что произведение носит характер оправдания личного мнения. Со мной все согласились, и когда я заявил, что печатать сейчас не буду, все обрадовались и облегченно вздохнули. К чести Панферова надо сказать, что он готовился все-таки печатать. Так окончилась, наконец, эта моя болезнь, названная «Мирской чашей».

Готовлю сборник для Чагина, 12 листов, под названием «Кладовая солнца», и в нем кроме «Солнца», «Родники Берендея» и «Рассказы егеря».

Думаю о Курелло: вот немец-то, настоящий, прежний, из старой семьи. Впервые слушая его, понял, что такое в человеке честность: это есть направление ума к внешнему миру, ума, минующего собственную личность. В результате такого действия ума образуется атеизм, или безбожие, и то, что сказано в «Фаусте»: «В начале было дело».

Русский же человек исходит настолько из себя, что часто у него даже и не доходит до дела, и если доходит, то все у него совершается нечестно. Внешний ум его с «честностью и прямотой» вероятно и порождает стремление к власти (охоту властвовать).

И «господа» это те, кто способен глядеть на внешний мир прямо, минуя себя, открывать законы господства человека над миром. Люди, вооруженные такими законами науки в германском представлении, и составляют «высшую расу». Человек этой высшей расы, минуя личный внутренний опыт, вместе с тем и «грех» переносит из себя во внешний мир. Представитель высшей расы господ готов отнести этот грех к человеку низшей расы, как определение раба.

Внешний ум, минуя личность, определяется материалистично и, вообще, «В начале – дело» есть материализм. Напротив, «В начале – слово» есть философия личности – идеализм (действие внутреннего сердечного ума).

61

Вот почему коммунист-немец Курелло воспринимается нами как «честный», а какой-нибудь русский коммунист, пусть хоть Панферов, воспринимается как лукавый человек.

27 Февраля. Внешний ум с его «честностью» вероятно и к власти приводит, и «господа» – это те, кто способен на внешний мир глядеть, минуя себя, и оттого «грех», порождаемый внутренним опытом, перемещается из себя вовне, отчего появляется такая вера, что не я виноват, а кто-то вне меня, и что если эту причину зла уничтожить, то будет всем хорошо.

Внешний ум, минуя личность, определяется материалистично: его интересует материя, и, вообще, «внешнее дело» есть материализм. Напротив, «В начале бе слово» (личность) есть философия личности, есть идеализм (внутренний «сердечный ум»). Прерафаэлиты. Они восстали против тех настроений, которые поддаются предварительному учету разума, и потом уже запоздали для поэзии. Символы – индивидуальные заместители обобщаемых групп.

28 Февраля. День как вчера, очень мягкий, но не тает, на небе желтые тучи и порошит.

Отвез Чагину «Кладовую солнца». Доктор наговорил о приготовлениях к воздушной обороне Москвы. Конечно, врет, но такое настроение – это реальность. Все чувствуют, что война не кончилась, и, вообще, не так кончаются войны. – Взять могли, – сказал доктор, – шутка ли так расшириться: от Курильских островов до Адриатического моря. Но сумеем ли удержать? – Тревожно! очень тревожно! – Не тревожься, тебе это вредно.

Природа – образ мировоззрения поэта (Горнфельд).

Наверно, так на этом и надо остаться, что человек должен быть одинок и мало того! должен к этому привыкнуть и в обществе быть как в обществе и никогда не выходить из себя. (Это я для пробы пера написал.)

62

1 Марта. Вчера с утра зима рванулась было с морозом и ветром, нарушила, было, спокойное вялое чередование одинаково мягких дней. Но среди дня явилось богатое солнце и все укротило. Вечером опять воздух после мороза и солнце было, как летом на ледниках.

Пейзаж в литературе обыкновенно играет служебную роль: даже у Тургенева пейзаж – это не свободная природа, это что-то вроде дачи для души человека. Вот отчего картины природы в литературе нельзя, как в живописи, назвать просто пейзажами: это не «пейзажи» – это картины природы, пока еще очень редкие в литературе.

Чехов явно издевается над пейзажами-«дачами», рассыпая их тысячами в своих рассказах, большею частью чтобы показать тоскующую душу человека в такой даче-пейзаже. Вот, например, у него солнце величественно склоняется к западу. Мы приготовились встретить муэдзина, молящегося на минарете. Вместо этого в лучах вечернего солнца по пыльной дороге катится бричка ветеринарного фельдшера. И мы уже вперед знаем, что выйдет из встречи лучей великого солнца с душой маленького человека. Но у того же Чехова, измученного думой о человеке, природа однажды вырвалась из дачи-пейзажа и развернулась великой картиной его «Степь».

Некоторые думают, что художник развертывает картину природы за счет человека, даже что он этим путем убегает от него. В картине природы всегда присутствует человек. Вот мостик у Левитана – он тем нам и мостик, тем нам и дорог, что по нему только что прошел человек. Какой это человек – мы не видим, но, конечно, хороший, наш человек, без которого и природе самой совсем одной невозможно остаться.

Да вот почему это так, что когда художник пишет не дачу-пейзаж, а развертывает свободную большую картину природы, то тем самым поднимается у него невидимо, непонятно вверх и сам человек.

63

Не есть ли это то самое, что Горький (не знаю, сам ли он это придумал или взял у кого) называл геооптимизмом, или английский писатель Джефферис – расширением души, вступающей в общение с природой.

В наш век огромного безмерного устремления с реальной материальной и всякого рода полезной помощью к ближнему человеку люди ревниво относятся ко всяким личным выходам.

И я сейчас уже чувствую, как некоторые слишком практические люди готовы подозревать мой геооптимизм, расширение души и устремление к природе как средство моего ухода от непосредственного дела в отношении к ближнему трудящемуся в общественном деле товарищу.

Единственным средством моего [оправдания] в этом отношении я всегда считал предоставление себя на суд общества, каким всегда является выход в свет создаваемой картины. Но оказывается мало и этого: бывает, и сами судьи обманываются, там недооценят, там переоценят. Убедительно бывает, когда другой кто-нибудь создает близкое к твоим мыслям.

Навестил Коноплянцева. Он говорит, что после удара ему в книгах все показывается чужим: все там нелепо, чуждо. – Ну, а свой-то есть какой-нибудь мир? – Есть какой-то, но не такой.

Мы решили, что раньше он читал чужие мысли, а теперь, когда остается только свое, только для себя, все то отпадает, как лишнее.

Ольга Серова. Байкал (Вступительная заметка М.М. Пришвина).

2 Марта. Набросанная вчера заметка о «Байкале» Серовой пойдет вместе с «Байкалом» в «Смену». А тему о «пейзаже» следует развить и к примеру «Байкала» Серовой присоединить («Смена». Школа радости).

Школа радости. В искусстве слова все являются учениками друг друга, но каждый идет своим собственным путем.

64

Школы, как в старинной живописи, у нас теперь нет никакой, но есть, конечно, у каждого родственное внимание, обращенное к тому или другому автору, предпочтительно перед всеми.

Ко мне обращаются часто начинающие молодые авторы за советом, если они выбирают себе темой природу. Помнится на страницах «Смены» год или два, а может быть, и три тому назад я приводил опыты молодых авторов с моими какими-то советами, называя такое наше содружество «школой радости».

Сейчас меня очень порадовала одна сибирячка Ольга Серова, прислав в эту нашу школу свой опыт художественного описания Байкала. Прочитав, я вспомнил начатую когда-то нами школу радости и пришли в голову некоторые мысли, которыми захотелось мне поделиться, прежде чем дать отрывки из книги Серовой «Славное море».

Я думал, почему картину природы, которую пробует нарисовать словами Серова, нельзя назвать в литературе «пейзажем», как в живописи, и что это значит в искусстве слова – пейзаж.

И вот оказалось, что пейзаж в литературе, вопреки принятому в живописи обозначению картины природы имеет чисто служебное значение фона для изображения лица человека.

Солнечный день с утра, как день восторга. Выходишь на улицу – и огромный свет, как бы силится свалить тебя, подхватить и унести.

Только в городе с такой силой взрывается весна света. Такой могучий свет и такой слабенький слышится звук знакомый, и тоже исходящий из весны. Прислушиваясь, я мало-помалу понял этот звук как позывные воробья. После долгих поисков я, наконец, нашел его в глубине разрыва обшивки одного деревянного домика: там в ямочке между ветхими бревнами он неустанно чирикал и в этом была вся его брачная песня весны.

На улице стали продавать мимозу.

65

3 Марта. Опять вернулась старая мысль о милостивом самарянине, которому бедный человек сел на шею. Предпочитаю этой морали другую: бедный человек отказался принять милостыню под тем предлогом, что есть человек много беднее его. – Ему и подай! – сказал бедный. И, сделав тем самым последнее усилие в пользу ближнего, умер.

И так, значит, милосердие предполагает силу и в том, кто дает, и в том, кто принимает.

И еще милосердие должно быть тайным, это значит, что бедный должен пользоваться им как невидимой силой.

И еще милосердие должно иметь очи, чтобы ясно видеть, где нужна его помощь.

И еще милосердие должно быть очень умным, потому что это чувство очень опасное и не очень умный человек через него делается жертвой недоброго. (Так, разбираясь, и дойдешь до Раскольникова и Гитлера).

Все бы можно было решить в пользу правды, если [бы] среди подлежащих истреблению испорченных масс не находилось несколько праведников, которых невозможно узнать и отделить от всех. Эти праведники, как веревками, связали наши руки, и мы становимся бессильны против всякого зла. Сами евангельские истины стали веревками… Понятен выход