Куда Ляле! Но вечером вышел с ней на веранду и как начала она описывать красоты природы, не знал куда деваться. Не дай-то господи! Видно, прошли времена таких жен хозяйственных, комнатных и лучше Ляли не может быть на свете жены для меня. Только дай Бог ей здоровья!

Пишу великолепно «Моя страна», главу о Кавказе.

Сбегал в лес по грибы. Поднимая березовик, что-то разглядел в папоротнике. Смекнул, не смея довести до сознания, и когда раздвинул папоротники, увидел гигантский белый гриб. Ножка его была толще моей руки, шляпа – как большая тарелка. Рядом с этим отцом стояла во всей красе дочь – тоже взрослая, в малую тарелку, и от нее недалеко внук – тоже в ладонь. Я хотел уже уходить, как вдруг разглядел за березой, прислонившись к ней, стояла громадная – больше всех – мать семейства. Много было маслят и моховиков, были маленькие красноголовики и березовики. Едва донес корзину.

Ляля приехала усталая, без новостей. Проглядел газету и что-то царапнуло душу: чего-то я в нашей политике и насыщенной ею общественности недопонимаю. И страшно, что не могу уже больше понять.

2 Сентября. Туман не лежит, как вчера, а стоит, и все заслоняет. А солнца не видно и чем все кончится? Думаю, что рано или поздно солнце придет.

Ляля, приехав из Москвы, что-то болтала о политике. Какое-то слово, сам не знаю какое, ранило меня, и меня охватила тоска внешняя: как будто я, собственник своей индивидуальности, как барин живу, всем виден, опознан, учтен и заключен в клетку. И даже эта работа моя о родине

643

кажется невозможной: ведь я о родине говорю по примеру своей личности.

3 Сентября. Хмурое утро. Моросит. Голова не свежа. И на сердце вековечное чувство то же самое, как только начал помнить себя еще мальчиком. Чувствуешь, что у тебя дома не как у настоящих людей, не так мы живем, как следует.

Чтобы убить тоску, пошел за грибами и шел в лесу до обеда. Собрал корзину подосиновиков, моховиков, подберезовиков и нашел семью белых. Проходил четыре часа и убил усталостью и мысль свою, и тоску, и весь ушел в чувство «эксзистенс» точно такое же, как и всего существующего.

Ляля говорит, что упадок мой объясняется недостатком творческой среды. Это правда. Но я никогда раньше и не имел такого соприкосновения. Я только знал, что такая среда существует.

А сейчас я сомневаюсь в том, что она существует, и в то же время сомневаюсь в себе: может быть, это я теряю свой талант, свою раздумчивую остроту восприятия, свои дальние туманы возможностей.

И опять вспоминаю время РАППа, очень похоже на наше: я тоже тогда сомневался в себе и замышлял себе конец в Бельских лесах, но потом оказался способным написать «Жень-шень».

То и другое возможно. Скорее всего, однако, что это новый РАПП виноват, и тоже как и тогда этому РАППу не видно конца (РАПП – результат воинствующего напряжения, и ему воистину не видно конца).

Время господства политики над всеми духовными силами.

Для политика всякое понятие условно и принимается в расчет лишь в учете его рабочей ценности в политике.

Так, например, церковь в существе своем содержит идею вечности («и врата ада не одолеют ее»), а для

644

политика нашего рабочая ценность церкви состоит в удовлетворении требований иностранных держав.

Точно также и родина – для меня это родина нашего языка, нашего слова и с этим словом всего лучшего.

Для политика понятие родины ценно, поскольку этим понятием укрепляется в народе социалистическая власть (социалистическая родина).

Но каждый политик, поскольку он тоже человек, непременно в глубине души содержит и попираемую по необходимости идею вечности.

Он тоже хотел бы настоящей родины и даже может быть настоящей церкви.

Ради своей политики он готов убить любого верующего, любого патриота.

Но когда верующие патриоты, имеющие в себе идею вечности, ради своего существования подделывают ее под временное, тогда он набрасывается на таких людей решительней, чем на своих врагов.

И потому именно, что сами как люди живые, в глубине души содержат идею вечности или, проще говоря, веруют.

А.Н. Толстой. Благодаря своему таланту и такту был так укреплен, что сквозь пальцы посмотрели на его «Хлеб», но гадливое чувство все-таки осталось. А напиши я – меня бы в клочки разорвали.

Изумительная удача с «Кладовой солнца» привела меня к соблазну выйти на большую дорогу. И скорее всего Мартынов, видя меня идущим по канату, и сказал свое «сомневаюсь». Так лунатик идет по карнизу и прошел бы, но кто-то, увидев, крикнул «ах!» и лунатик упал. Так вышло с моим «Каналом».

Мартынов как коммунист в нашем времени, изверившийся в том коммунизме, с которого все началось, понял меня как лунатика, крикнул «ах», и я перестал писать свой «Канал».

Скажи я такому же дураку о своих планах перед «Кладовой солнца» – он бы тоже крикнул свое «ах», и я бы тоже не мог написать.

645

А чем занимаются теперь пишущие руководители агитации и пропаганды – только тем, что честно всем хором кричат всему искусству «ах»! И никто не может рискнуть написать о том, что мерещится ему и чего именно все ждут и что именно надо. Мне лично говорят, что я только один теперь могу так написать, что от меня этого ждут…

И так я, пожалуй, что и выведу необходимость своего поведения: конечно, я никогда, с расчетом выйти на большую дорогу, не напишу своего «Канала». Я могу написать его только, если совершенно забуду о большой дороге и пойду за своею звездой. Для этого, может быть, надо поступить как при РАППе: уехал я тогда на Дальний Восток, а приехал, и РАПП отменили. Так надо и теперь уехать в Армению куда-нибудь.

Два понятия: творчество и рождение («рожденна, не сотворенна»).

Оба эти образа действия разделены между собой полами: Мужчина творит, Женщина рождает, и то, что мы в искусстве называем творчеством, носит характер то в собственном смысле творчества (Моцарт), то рождения (Сальери).

С одной стороны мы признаем в творчестве муки. С другой – творчество, как «дух веет, где хочет», т. е. мы ценим в творчестве освобожденность от мук (рождения).

Христос – это мужество, но христианство все женственно и сосредоточенно вокруг рождения.

(И самое Воскресение, как освобождение от мук, от родов.)

Сосед Шильдкрет заболел в Москве. Ляля обежала весь дом за подписями, всех обзвонила, подала в Союз, и Шильдкрету выдали значительное пособие. – Вы поступили, – сказал Ш., – как настоящая христианка. – Ляля, помню, ты говорила, начиная это дело с Ш., что тебе оно выгодно и все в доме будут знать о тебе, как общественном человеке, и сосед будет благодарен. Как же теперь понимать это добро, если ты действовала с расчетом личным? – А как

646

же, мы вообще существа порочные, не склонные к добру, нам нужно принуждать себя к добру, обманывать себя, завлекать себя в добро личным интересом. Вот я себя и завлекала – добро от этого не стало меньше. – Но ведь если ты себя в добро завлекаешь личным интересом, то каждый, преследующий личный интерес, может ссылаться на добро. – Мне-то какое дело, пусть ссылаются, я говорю о себе, о своем личном интересе сделать личное добро для несчастного Шильдкрета.

Маргарита, увидев шкатулку с драгоценностями, конечно, подумала, что Фауст добрый человек и хочет ей добра. Если бы невинность не портилась и не была бы годна только для одного раза, можно бы так и жить Маргарите с верой в такое добро. От такой веры и злые люди наверно бы добрели. Но невинности хватает только на одного человека. В дальнейшем Маргарита должна обманывать невинность: краситься, пудриться, кокетничать и вообще быть проституткой. Вот почему, жалея невинность, Мефистофель и поет свою серенаду.

4 Сентября. Вчера к вечеру стало сильно холоднеть. Бросились убирать помидоры. Набрали двадцать три ведра. Сегодня утро прохладное, медленно на западе и на востоке и вокруг всего неба свертывается снизу ночное тяжелое одеяло облаков.

Уметь переносить свою старость – это великое геройство.

Возвращаюсь к мелькнувшему когда-то порыву сделать старуху героем.

А счастье личной благодарности и есть чудесное собачье состояние души: собака видит непосредственно бога. Нищий, живущий счастьем в благодарности, – тоже, как и собака, соприкасается с богом.

И вообще, искренняя восторженная благодарность происходит от соприкосновения с Богом и в этом

647

соприкосновении – хлеб наш насущный. Не отсюда ли философия времени «эксзистенс?»

Почему, наверное, мы с Лялей так и любим собак: Мы с ней сами собаки, исполненные жажды благодарности. И вся моя поэзия питается этой благодарностью и доверием. И все наши горя и страдания происходят… Ах, вот отчего я так удивительно в «Кладовой солнца» описал Травку: это я сам свою благодарность в отношении к Богу изобразил. Ну так чего же ты, Пришвин, сейчас унываешь? Благодари и благодари постоянно Бога, что удалось тебе понять себя в этом и написать. Больше, больше благодари! Может быть, тебе в твоем «Царе» удастся изобразить благодарность животных своему «Царю», и сам Царь в этом явит свою милость, потому что откуда же может у царя явиться милость, как не через благодарность своих подданных?

После походов в лес за грибами и муки удерживать четыре-пять часов Жульку вблизи себя, сегодня на лугу пожинал лавры за свое терпение. Жулька, сдерживаемая, стала ходить с чутьем, стремясь достигнуть дичь, если не бегом, то чутьем. В сущности, и мы, люди, умнеем тем же путем. Она стала делать стойки по птичкам, а не гоняться, и я так стал уверен в этом, что пускал ее на широкий поиск. Уверен, что если теперь пойдем на болото, будем отлично охотиться. Очень был рад возвращению своей охотничьей самости.

Три главных ведущих писателя. Эренбург, Фадеев и Симонов. Тройка: коренник – Фадеев и пристяжные.

– Ляля – сказал я, – как мне отделаться от личного чувства неприязни к этой тройке и презрения? – Вот именно, что в этой неприязни много личного. Ведь стоит этой тройке выразить тебе свое восхищение, прислать кардинальскую шапку и… – Правильно и гнусно. А что для этого? – Отказаться от литературы. Это правда, но не совсем. Я должен отказаться только от выхода на большую дорогу и вернуться, например, к детской литературе, как было при РАППе.

648

Итак, детская литература, Пименова летопись (дневники) и ферма с козами. На этой базе надо вырастить целый букет оградительных чувств, способных погасить во мне вышеназванное чувство к «тройке» и т. п. Думаю, что для этого надо и показываться в Союзе, и выступить, чтобы стушеваться.

5 Сентября. Сверкающее сентябрьское утро на границе мороза. Еще немного к Ивану Постному и на восходе сзади кочек