которая могла бы меня убить. Не умерла ли Ефросинья Павловна, подумалось. Но когда я высказал это Ляле, она
667
ужаснулась моему душевному состоянию и уверяла меня, что Леве больше и сказать было нечего, что она преувеличивает в одну сторону, я преувеличиваю в другую. Но, думаю, что он был бы несколько вправе заступиться за мать свою, когда я выставил любовь к своей матери, что вообще помириться мы с ним никогда не сможем.
Итак, в дальнейшем поставлю ему ультиматум, что помогать ему буду только в том случае, если он не будет приставать ко мне и угрожать. Сам буду решать.
Дела мои: 1) взять бумагу и книги у Чагина сегодня в 12 ч. дня 2) купить клею 3) уложить все для книги «Моя страна».
26 Сентября. С утра было пасмурно, а после опять золотой сентябрь. Когда люди уходят в иной мир и умирают, то там, в ином мире, это понимают, как мы понимаем, когда человек раздевается и становится голым. Так и там, только не телом голым делается, а душой: умереть – это значит раздеться душе и стать на то место, где она необходима в составе творящего Бога…
Скорее всего, истинный прогресс, движение культуры и есть всеобщее умирание, раздевание душ, и кончится свет, когда все разденутся. (Это и есть: «чаю воскресение мертвых», т. е. тех, кто деятельно не участвовал [при] жизни в творчестве культуры.)
NB. Когда я взвесил на глубоких весах золото моей славы, то увидел Зуева, который, подражая мне, тоже прославился. Кто-то может быть так и на меня глядит, как я на Зуева. Да, на эту славу надо смотреть, как на богатство, обязывающее к определенному поведению или охране его. Недаром сказано, что раздать богатство и войти в царство небесное до крайности трудно. Тут-то вот и является еще и третий Адам: первый – это кто был изгнан из рая для труда на земле, второй – был изгнан с той же заповедью, но без земли и, наконец, третий – кто от земли своей (богатства) творчески освободился, претворил в духовные ценности и тем самым раздал.
668
Итак, слова о том, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное – это относится ко всякому творцу культуры: создать что-нибудь – это значит отдать себя и как раз вот это-то и есть самое трудное.
Первым Адамом был тот, кого Бог в самом начале бытия человечества изгнал из рая и осудил в поте лица обрабатывать землю. Этот Адам, размножаясь, постепенно богател и захватил всю землю. Может быть, Богу стало скучно глядеть на богатого Адама с его мещанскими идеалами и он создал второго Адама, но тоже неудачно, и второго пришлось выгнать с той же самой заповедью о земле, которую всю уже занял первый Адам. Вот тогда в тесноте началась борьба между людьми за землю, и от смешения этих двух рас произошел третий Адам: богатый человек, задумавший благотворно распределить свое богатство между бедными. В этот стремлении раздать богатство и произошли все искусства.
27 Сентября. Воздвижение. Тепло как летом. Вчера забежали на минутку к Ивану* (день встречи Ляли с Олегом). Ночью думал о том же, что…а! Чепуха! Если хочешь хоть что-нибудь сделать, то будь как на войне: на падающих не гляди, это логика дела.
Сегодня выезжаем в Дунино. По дороге в Дунино заехали к Яковлеву (Николина Гора). Дома в Дунине наша Мария Васильевна достала в Госбанке (дом отдыха) козла и он прыгал неудачно на Катьку.
28 Сентября. Дунино. Пасмурно и очень тепло – хорошо. Продолжаю горевать о Леве. Мучусь тоже мыслью, что Ляля растворяется в хозяйственных заботах, и вспоминается, как она до меня возмущалась Наташей Ростовой в «Войне и мире»: что Наташа так пала в заботах. Вспоминаю
* Церковь Ивана Воина на улице Ордынке, недалеко от Лаврушинского переулка.
669
в Москве на этих днях встречу с Аллой Макаровой. Вот тоже одна забота о сыне – одна беготня и вся женщина как одна жила. Достойна полного уважения и в то же время слушать ее почему-то неинтересно. Вероятно, потому что знаешь: у нее все о себе.
29 Сентября. Очень тепло. Небо на рассвете золотисто-кремовое. Облака серо-голубые отрываются снизу от кольца, прилегающего к горизонту. Рваные облака мчатся как дым, быстро на восток – там буря, а здесь деревья тихонько шумят и листики, отрываясь, поминутно улетают на юг. Там на восток, тут на юг. Сегодня Ляля уезжает в Москву, и я остаюсь с Марией Васильевной. Вчера написал предисловие к «Избранному» в «Советский писатель». Сегодня возвращаюсь к географическому сборнику.
Кончается чудесный сухой сентябрь, дни мои отрываются от меня как с деревьев листики и улетают. Я слегка опускаю поводья и моя лошаденка сама трусит, освобождая меня от забот.
Через день – октябрь, а листики на акации еще совсем зеленые. И пустые стручки темного цвета все еще не отрываются. Очень сухо в природе – все хочет пить.
Девственная природа, существенным признаком которой служит то, что она нерукотворно создалась и живет сама собой, независимо от человека, вполне совпадает с той областью души человека, которую мы называем поэзией. Многие из нас слышали соловья, но не каждый из нас слышал своего соловья. В жизни своей своего соловья слышал я один только раз: вся душа моя, вся моя личность пела вместе с этим соловьем, и весь сад, и вся роса, и весь мир. Какой-то наивный немец попробовал записать соловья этого на пластинку…
30 Сентября. Вчера с обеда начался мелкий, упорный и теплый дождь. Шел всю ночь, и сейчас по серому небу
670
сбегают всюду, как поземка, облачка, и уже кое-где через дырочки в небе показывается свет. Вообще все вышло по-летнему и не перешло еще в мрачную осень.
Ляля вчера уехала в Москву за плодовыми деревьями: будем сад сажать великодушно в чувстве: помирать собирайся – рожь сей!
Если бы меня спросили, чем отличается прозаический очерк от поэтического, я ответил бы так: отличается направлением к тому или к другому читателю. Так вот «Адам и Ева» были направлены к читателю газеты «Русские ведомости»: тут поэзия подчинена определенным служебным законам. В поэтическом очерке «Черный араб» тот же самый материал был направлен к читателю толстого журнала «Русская мысль» под редакцией Брюсова. Тут поэзия не ограничивалась требованиями переселенческой темы «Русских ведомостей» и без оглядки на какое-либо практическое дело направлялась прямо к сердцу читателя.
Так что прозаический очерк в моем опыте – это служебный, деловой, поэтический, свободный и, осмелимся сказать, праздничный. Но все равно, поэзия или проза, они исходят одинаково от «поэта в душе», если же <зачеркнуто: поэзия не участвует> и нет этого центра, то все равно, ни стихи, ни очерки литературой не будут.
С большой радостью перечитав теперь, через двадцать восемь лет после первого напечатания, служебный очерк «Адам и Ева» и праздничный «Черный араб», напечатанный в 1909 году в «Русских ведомостях» и «Русской мысли», я с чистой совестью «поэта в душе» могу теперь ими иллюстрировать мысль и, может быть, даже сказать: моя поэзия есть акт моей дружбы с человеком и в ней мое поведение: пишу – значит люблю.
Можно, конечно, еще найти такой девственный ландшафт, что захочется шапку снять и постоять с непокрытой головой. Но скоро безлюдье станет томить и захочется вернуться туда, где будут слушать рассказ об этом
671
величественно-девственном ландшафте. В большинстве же случаев в каждом обыкновенном ландшафте содержится упрек человеку в порче природы.
Составляя книгу «Моя страна», перечитал о Беломорском канале и понял, почему его отвергли составители сборника о канале. Сборник был задуман как улей: чтобы пчел не было видно, а был бы мед. Напротив, у меня сама пчела на показе, а мед скрыт.
– Как вы живете? – Живу, как гриб на муравейнике: мурашки по мне бегают, а не кусают.
Моя поэзия есть акт дружбы моей с человеком и отсюда мое поведение: пишу – значит люблю.
1 Октября. Вчера в полднях вырвалось солнце и, справляясь с тучами, мало-помалу овладело всем небом, и к вечеру начало сильно холоднеть. Но что-то ночью случилось, небо закрылось и так земля убереглась от мороза. К утру на западе были шелковые облака с синими полосками, но с востока пришли дождевые серые сплошные тучи и брызнул дождь. С востока бывает ли дождь серьезный? Посмотрим.
Вчера я ходил с Норкой в лес и спугнул двух или трех вальдшнепов. За Марьиным было очень красиво. В поле бушует ветер, а в опушке тесно сошлись тяжелые ели и среди них тишина. Тихое место в лесу во время бури дает похожее чувство, как если когда в бурю стоишь на берегу моря и смотришь, как кланяются на волнах корабли. Лучи солнца, вступая в тихое место, еще хорошо нагревали и теперь, осенью, смола так сильно пахла, что как будто невидимый священник кадил и служил осеннюю панихиду. Солнце показывалось то там, то там переходящими лучами. Вдали виднелись золотые воротца и за ними зеленели вокруг холмы, озими густо зеленели. На холм пришло солнце и он весь засиял золотом, а дальше над озимью шел дождик и повисла короткая радуга.
672
Вспомнилось, что в Риге среди студентов марксисты вели пропаганду о ненужности учения: выучишься на инженера и будешь служить капиталу. И теперь из такого пустяка какая глубина открывается: теперь не какой-нибудь студентик [ведет] такую пропаганду, а подобные… как это можно за идею социализма бросить отечество!
Стояла на красивом месте лавочка. От нее теперь остались только два столбика довольно толстых и на них тоже можно присесть. Я сел на один столбик. Мой друг сел на другой. Я вынул записную книжку и начал писать. Этого друга моего вы не увидите, и я сам не вижу, а только знаю, что он есть: это мой читатель, кому я пишу и без кого я не мог бы ничего написать. Бывает, прочитаешь кому-нибудь написанное и он спросит:
– Это на какого читателя написано?
– На своего, – отвечаю.
– Понимаю, – говорит он, – а всем это непонятно.
– Сначала, – говорю, – свой поймет, а он уже потом и всем скажет: мне бы только свой друг понял, свой читатель, как волшебная призма всего мира. Он существует, и я пишу. Моя поэзия есть акт мой дружбы с этим волшебным читателем, с человеком: пишу, значит люблю.
Люди смеются тому, что повторяется, и боятся всего, с чем встречаются в первый раз. И больше всего боятся заглянуть в себя, потому что каждый из нас содержит в себе небывалое.
<3ачеркнуто- Улыбаются новорожденному –
